К тому же сторожевик редкий гость у пирса, а все больше в море.
После срочной службы остался на пожизненную. Решил крепко обосноваться на Черном море.
Для устройства дали отпуск. Поехал домой.
Крепкий, статный моряк с первого же часа появления в Хмелине с ума посводил многих девушек — ни одной вечеринки, ни одной посиделки не пропускал, танцевал напропалую, лишь бушлат сбросит с плеч и крутит девчонок под баян.
За две недели успел подправить матери бревенку, обойти родных, рассказать о флоте и Севастополе, и сумел сберечь время и на то, чтобы влюбиться и самому понравиться лучшей, по его мнению, девушке, провести сговор и… жениться.
На селе ахали, дивились, особенно матери, у которых девки были на выданье, а женихи пока еще не заявлялись:
— Ай да Митька! Ну и жох!
…Командование флота дало Глухову с женой комнату, и он зажил той жизнью, которой живут старослужащие. А жизнь у них известно какая: две трети суток — службе, остальное — дому: морская служба не любит делить время ни с кем!
Жены знают это и терпят почти безропотно.
Плавая на «Альбатросе», Глухов был жесток к себе: ни часа зря — учился работать со штурманской линейкой, ловил солнце секстантом, находил себе дело и в машине.
Перед войной ему удалось закончить курсы командиров, и он сразу же, как только на Черном море появились «морские охотники», перешел на один из них.
Командуя «охотником», Глухов поставил перед собой задачу — знать катер от киля до клотика. Ему с его опытом потребовалось не так уж много времени, чтобы совершенно самостоятельно запускать моторы, стрелять из пушек, «писать» флагами и сигналить азбукой Морзе с помощью ратьера… Ну, а на руле он стоял как бог!
Командир соединения контр-адмирал Владимир Георгиевич Фадеев всегда ставил его в пример как настоящего моряка.
Глухов нес ночные дозоры, сопровождал эскадру в походах и выполнял самую занудную на флоте работенку — таскал щиты-мишени, по которым корабли вели учебные артиллерийские стрельбы.
Возвращался с моря полуоглохший, но не злой. Не злой не потому, что он уж такой добренький от природы, а просто исповедовал убеждение, что на флоте нет мелкой и бесполезной работы. А раз считал, что и хорошая, и плохая, и удобная, и неудобная работа нужна для совершенствования моряков и для укрепления флота, то и делал все без страданья. Вот поэтому и таскал щит-мишень так, чтобы комендоры с миноносцев и крейсеров смогли лучше отстреляться.
Так он служил с сознанием, что нужен флоту, а флот ему. Служил, не витая в облаках, не мечтая о сногсшибательной карьере, а твердо стоя обеими ногами на промытой до блеска морской волной палубе «морского охотника».
Для него морская служба с первого дня стала единственным и любимым делом. Со временем любимое дело стало долгом.
Вот и теперь он вел катер, не думая о том, какое опасное дело ожидает его, а думал лишь о том, как лучше, вернее, с большим эффектом пробить глубинками фарватер: чтобы и мины не остались невзорванными, и катер с командой сохранен; от взрыва глубинной бомбы он всегда успеет уйти, а какой маневр надобен при взрыве фашистской мины? Ведь она же, чертово семя, должна взорваться от детонации… А какая из них среагирует на детонацию? Та ли, что с левого борта, или та, что с правого? И все ли мины засечены и обвехованы?
Пришла пора выходить на боевую позицию.
Стоящий рядом флаг-штурман легонько притронулся к плечу Глухова.
Командир молча кивнул. Катер понесся по фарватеру, как горнолыжник на слаломной дистанции, ловко маневрируя меж буйков, ограждающих местонахождение немецких донных, магнитных мин.
Весь экипаж катера: и впередсмотрящий, и сигнальщик, и рулевой, и расчеты, приготовившиеся к бомбометанию, стояли в напряжении, ожидая команды с мостика.
Командующий Черноморским флотом с выходом Глухова на позицию передал через оперативного дежурного: «Командующий интересуется работой катера Глухова. Докладывать обо всем немедленно!»
Для наблюдения за работой из Стрелецкой на рейд вышел контр-адмирал Фадеев.
Начальник штаба ОВРа соединился по телефону с сигнальным постом и отдал приказ следить за действиями Глухова и каждые пять минут доносить, что там происходит.
Дежурные катера стояли «на товсь», если только потребуется помощь Глухову.
Море лежало притихшее, как перед грозой. Берег был скрыт серой туманной дымкой. Чайки с голодным криком летали над водой, выискивая добычу.
БИТВА ЗА ФАРВАТЕР
Кто к бою готов, тот уже почти одолел врагов.
«Морской охотник», рокоча моторами, продолжал нестись по гладкой, как зеркало, воде, а Глухов все не давал команды: «Бомбы товсь!»
Флагманский штурман вопросительно смотрел на него, а Дмитрий Андреевич словно бы задумался и забыл, что пора бомбить фарватер.
Глухов, по-видимому, хотел действовать наверняка — он пристально глядел вперед, как бы прицеливался. Вскоре он кивнул и, повернувшись к корме, скомандовал:
— Бомбы товсь…
На катере все замерли. Тем же негромким, чуть глуховатым голосом он крикнул:
— Глубинные бомбы сбросить!
Бомбы, с виду похожие на бочки, покатились по направляющим к корме. Докатившись до среза, они неслышно плюхнулись в воду, и вскоре один за другим раздались два сильных взрыва.
Третьего не последовало.
Глухов круто положил руль на левый борт, катер описал полудугу и снова полным ходом пронесся вперед, чтобы пролететь меж двух буйков.
Как только «морской охотник» оказался на траверзе буйков, снова раздалась команда:
— Бомбы товсь!.. Сбросить глубинные бомбы!
За кормой поднялся высокий грязный, полный донного ила выброс — взорвалась мина.
Катер сильно встряхнуло. Глухов почувствовал, что палуба уходит из-под ног. В следующий момент катер взрывной волной выбросило из воды, и оголившиеся, оказавшиеся без нагрузки гребные винты бешено закрутились…
Катер носился как челнок меж буйков, под которыми на дне морском лежали мины. Доклады в течение этого времени были однообразными, и сигнальщикам, и оперативным дежурным штабов они уже начали надоедать.
Время уже приближалось к полудню, когда при очередном звонке телефона оперативный дежурный, настроившийся записать стандартное сообщение, вдруг услышал нечто новое и, сразу побледнев, в установившейся тишине произнес: «Повторите!.. Что?.. Катер подорвался… тонет?!»
Красный, запыхавшийся от спешки и волнения, начальник штаба подбежал к оперативному дежурному, взял у него трубку и закричал: «Повторите, что там у Глухова?»
Выслушав сигнальщика, он опустошенно и тихо проговорил: «Этого я и боялся!» Тут же потребовал соединить его с дивизионом «охотников» и отдал приказ выслать на рейд дежурный катер.
Прошло совсем немного времени, но для всех, кто с нетерпением ждал новых сообщений, эти минуты были долгими… Работники штаба и флагманские специалисты оставили свои дела и пустились обсуждать результаты глуховской операции и предполагаемые последствия: те, кто с самого начала был против этой «авантюры», оживились — они ведь говорили, что «этим все кончится»; те же, кто верил в Глухова и в операцию, предлагали не торопиться с выводами. Очередной телефонный звонок с сигнальной вышки прервал споры. Оперативный дежурный записывал сообщения, повторял с определенным расчетом, что его услышат сидевшие тут флагман-специалисты. «Та-ак! — восклицал он. — Катер завел моторы и что?.. Передал семафор?.. Помедленнее… Записываю: «В помощи не нуждаюсь…» Та-ак! Дальше!.. «Продолжаю выполнять задание командования. Глухов». Все? Понял!»
…На базу «морской охотник» возвращался под одним мотором.
Команда линейкой выстроилась на палубе.
Такой же линейкой стояли и экипажи катеров в Стрелецкой бухте — их построили для встречи героев.
У пирса, к которому было указано подойти катеру Глухова, — полно начальства, а метрах в пятнадцати легковая машина, присланная командующим за Глуховым.
Глухов выглядел усталым, но в глазах его чертиком поскакивала радость.
Было подорвано одиннадцать мин, и Глухов доложил командованию, что задание выполнено — фарватер чист.
Так закончился «антракт» на фарватере: не удалось гитлеровцам блокировать Черноморский флот и его Главную базу?
Но радость оказалась преждевременной.
Не было дня, чтоб над Севастополем снова не появлялись эскадрильи бомбардировщиков и самолетов-миноносцев. Они настырно кружились на большой высоте и, улучив момент, сбрасывали бомбы где и как попало, мины старались сбросить только на фарватеры и в гавань.
К чести черноморцев, минный террор не сломил их, хотя обстановка «на театре» складывалась не просто сложная, а тяжелая.
Каждый выход корабля из гавани и возвращение его после боевого задания приходилось обеспечивать многим службам флота.
Дело в том, что и на запад и на восток от Главной базы под успокоительно гладкой поверхностью божественно синего моря простирались минные поля. Они тянулись на много миль. Постановка их здесь, перед Севастополем, была вызвана, по-видимому, уроками первой обороны, когда англо-французский флот чувствовал себя царем на Черном море.
Дважды пришлось тогда матросам Нахимова и Корнилова ставить корабли в кильватерный строй поперек бухты, прорубать днища и топить их, чтобы не допустить чужеземный флот в гавань.
Корабли топить, а самим на сушу, на бастионы осажденного города.
Теперь на Черном море не было достойного противника у Черноморского флота, но хорошо выученные уроки не забываются усердными учениками: мины были поставлены в первые же дни войны крейсерами и миноносцами эскадры. А бухта перегорожена специальными сетями.
В минных полях были оставлены проходы (фарватеры), по которым корабли с величайшей осторожностью выходили из базы на боевые операции и возвращались после них.
Вскоре после того как Глухов пробил фарватер глубинными бомбами, произошел случай, который снова заставил весь флот говорить об этом молчаливом лейтенанте.