— Есть, товарищ полковник.
— Говори!
— Позавчера ходили мы в разведку. Взяли «языка». Идем обратно. Пить захотелось до смерти, а во фляжках ни синь-пороха. Рассвет начинался. Глядим — арбузы. Мы туда, а там фашисты сидят, арбузы трескают. Пошел промеж нас спор: я говорю — вдарим, а Бутенко — ни-ни: ежели, говорит, вдарим, завяжется бой, «языка» потеряем. Тут «язык» наш как заорет, хотел я образумить его, да обошелся неловко — не дотащили мы его. Но я не об этом, товарищ полковник, а вот об чем — нельзя ли у той бахчи, куда за арбузами фашисты ходют, засаду устроить?
— Засаду?
— Ну да! Пойти туда скрытно, ну когда чуть-чуть видно, арбузов насбирать и в бурт сложить… И сразу же с бахчи долой! Рассветет, фашисты увидят арбузы-то, соблазнятся… Сразу их, понятно, трогать не надо: пусть маленько оборкаются. Ну, дня два, скажем… Решат они, что бояться нас нечего, и, когда соберутся большим кагалом, тут в самый раз и ударить по ним. Да так, чтобы дым пошел! Вот какая у меня просьба, товарищ полковник!
— Хорошая просьба, — сказал полковник. — Обдумаем. Спасибо.
Вернувшись на КП батальона, Осипов сказал Жуку:
— Боец-то с виду разгильдяй, а котелок у него дай бог каждому командиру! Надо тщательно продумать эту операцию.
И она была продумана. Наблюдение в течение двух дней подтвердило то, о чем говорил боец? фашисты на зорях, чаще всего под прикрытием огня, стали ходить на бахчи.
Майор Жук выдвинул засаду. Тщательно замаскировал подход к бахче и сообщил Осипову, что у него все готово. Осипов прибыл в батальон Жука, которого он прозвал «соловьем-разбойником» за то, что майор носил боцманскую дудку и пользовался ею как сигналом.
Настал момент, когда со стороны противника полетели мины и короткие очереди из пулеметов, и тут же двинулись охотники за арбузами.
На бахчи пришло человек десять, и Жук уже хотел было дать знать засаде, но полковник остановил его:
— Подожди, комбат! Сейчас их десяток. Дай им полакомиться и урожай собрать. Наверняка другие придут. Смотри, вон уже некоторые начали сбор. В кучи сносят.
Прошло немного времени, солдаты противника, не очень оберегаясь, захватив по арбузу, покинули бахчи.
— Ушли, товарищ полковник, — с сожалением сказал майор Жук.
— Ничего, — отмахнулся полковник, — другие придут!
Прошло минут десять, а на бахчи никто не появлялся. Майор Жук тяжело вздыхал.
— Ты чего, майор, вздыхаешь, — спросил полковник. — Береги нервы, они скоро тебе…
Не успел полковник закончить, как на бахчах появились снова фашистские солдаты.
— Гляди, майор! — крикнул полковник. — Ну, теперь не зевать!
Около сотни солдат быстро располагались на бахчах, окапываясь и маскируясь. Среди них были, видимо, те, кто не первый раз приходил сюда, — эти небрежно относились к окапыванию, почти в открытую ходили, выбирая покрупнее и поспелее арбузы.
Вскоре, отложив оружие, фашисты принялись за еду.
Наконец наступил час, когда больше выжидать было нельзя, и полковник приказал:
— Пора!
Бой был похож на ураган. Так иногда бывает жарким летним днем — в поле стоит тишина, почти мертвая; сильно греет солнце, и едва заметный, застенчивый ветерок не. пробуждает даже шепота в природе, и вдруг взвивается ураган: откуда-то возникает, подобно вулканическому извержению, вихревой ветер, тишина мгновенно умирает, все начинает реветь, гудеть, и кажется, даже сама земля содрогается. Вот так и возник этот бой: моряки внезапно ударили с двух сторон по расположившимся, как у себя дома, неприятельским солдатам, с жадностью поглощавшим спелые, сахарные арбузы причерноморских колхозников.
Больше половины их легло среди разбросанных ими же арбузных корок, а остальные подняли руки вверх. Их еще заставили собрать оружие и арбузы и все это доставить в лагерь победителей.
Полковник поблагодарил всех, а тому бойцу, который «лаптем щи хлебал», вручил… ложку.
ДЕЗЕРТИР
Полковник долго шел вдоль посадки, а когда увидел просвет меж кустами, остановился, вскинул бинокль к глазам, долго смотрел в сторону неприятельских позиций и передал бинокль мне:
— Смотри, корреспондент, воя она, фашистская сволочь!.. Ну, что?
Я сказал, что вижу кукурузу, невысокие холмики, балочки.
— Так! А больше ничего не видишь?
Я сознался, что больше ничего не вижу.
— А ты смотри лучше. Смотри внимательней! И запоминай! Писать сядешь, пригодится. И потом спросят тебя: ты, мол, у Осипова был, а что видел? Против его полка две дивизии стояли, а ты хоть одного фашиста видел?.. Ну как?
Я ответил, что противника не вижу, но замечаю, откуда стреляют.
— Это верно… Они хорошо замаскировались… Конечно, по-настоящему врага можно увидеть в рукопашной или в атаке. А так он зря котелок не выставит. Ну да мы сейчас его подымем!.. Жук! Дай-ка вон по той высотке, там, по-моему, у них пулемет стоит.
Комбат распорядился. За посадку, подымая легкую пыль, с «максимом» выползли три наших пулеметчика, метрах в пятидесяти от нас они забрались в траншею, установили пулемет. Замаскировали его ветками. Жук подал знак. Они короткой, резкой очередью ударили по тому месту, где у противника стоял пулемет. Последовал ответ, и тут же по блеску ответного огня пошла длинная очередь «максима». Фашисты всполошились: кто-то встал, но упал или лег — разобрать трудно. Пулемет после короткой очереди захлебнулся.
Я хорошо видел людей. Видел даже, как падал убитый, схватившись за грудь.
— Видал? — спросил полковник.
Я кивнул.
К нам подошел высокий моряк в бушлате без знаков различия, с автоматом на груди, гранатами на поясе и с полевой сумкой в руках.
— Вот, — сказал полковник, — мы искали комиссара, а он сам явился. Ну как, комиссар? Порядок, говоришь? А у меня новости — получены данные, к противнику пришло пополнение и танки. Готовятся к наступлению.
Пополнение и танки — вздохнул полковник, — а нам ни одного бойца не дают. А про танки и думать нечего! Да и где их взять? — Он повернулся ко мне: — Вот ты, политрук, из самой Москвы к нам за боевым опытом приехал, а что бы с собой штук пять танков прихватить! Дали б мы им тут жару! А сейчас они жмут нас… Сильно жмут, корреспондент!.. Энтузиазма, готовности умереть у моряков и армейцев хоть отбавляй, а танков, танков и еще раз танков, черт возьми, нет!.. Дали б нам пять-шесть танков, мы б фашистов в лиманах топили. Но что поделать, нету танков — фронт вон какой!.. У тебя есть еще дела здесь?
Митраков покачал головой.
— Тогда поехали в нашу деревню. Там поговорим.
Волоча за собой огромный шлейф пыли, мы под минометным обстрелом влетели в Крыжановку.
Проходя двором, полковник увидел часового у погреба.
— Что случилось? Почему часовой?
— Задержан дезертир.
Полковник приказал открыть погреб и выпустить задержанного.
Из проема дверей, щурясь на солнечный яркий свет, вышел босой, без пилотки, без поясного ремня, небритый, осунувшийся, со спутанными в запекшейся крови русыми волосами солдат.
— Как зовут тебя? — спросил Осипов.
— Волков… Иван.
— Иван… — задумчиво произнес полковник, — имя хорошее, русское… А чего же позицию бросил?
— Никак нет, товарищ полковник, позицию мы не бросали.
— А кто же ее бросил? Может быть, я?
— Разрешите объясниться, товарищ полковник?
— Давай объясняйся, да не ври. Ты знаешь, что за дезертирство полагается?.. Я ж расстрелять тебя дол? жен. Понял?
— Понял, — сказал солдат, — окажите милость, дайте закурить. — Закурив, он начал так: — Пантелеев, Жупа-хин и. я были в наряде у лимана, там, где ихние разведчики к нам пытались прорваться еще третьего дня. Скоро нас сменять должны были, как началась стрельба. Столько он мин в нашем месте положил — страсть! Но мы целы были все. Вылезли подышать воздухом — уж больно много пыли в траншее, ну дышать нечем! — а он опять пошел класть. В этот раз мина около нас разорвалась. Пантелеева насмерть осколком в голову, а Жупахина сильно ранило. Я остался целый. Перевязал я Жупахина, выглянул посмотреть, что делается, и вижу — ползут в нашу сторону шестеро или семеро. Кинул я гранату, а она не взорвалась. Взял винтовку. Одного убил, другого ранил. А те ползут. Прицеливаюсь и слышу, будто шум сзади какой-то. Стреляю и сразу же оборачиваюсь. Трое фашистов, оказывается, зашли в тыл. Орут: «Русс, плен!» Я успел одного прикладом, а в это время и меня самого чем-то ударили, в голове помутилось, в глазах темно стало.
Очнулся… Лежу… Голова в кровище… Слышу, кто-то лопочет. Они! Больно мне, терпежа нет. Но я держусь… Подошел один из них и ногой в грудь ударил. Как я сдержался, не знаю. Скоро потерял сознание. Когда опять очнулся, их уже не было… Как я встал с земли, как разыскал винтовку свою да как падал много разов — долго рассказывать. Во мне жила мысля одна — не упасть насовсем, дойти к своим. Долго шел. На землю боялся опуститься, думаю: а ну как не встану! Добьют меня фашисты или — чего хуже — в плен потащат.
Уже стал выходить из кукурузы, тут и ветрел этого старшину новенького. Я хотел доложить, как все было, — слухать не стал, в погреб запер.
Он кончил и с усилием облизывал пересохшие, запекшиеся губы.
— Принести воды! — приказал полковник. — И верните ему все, что отобрали! И винтовку! А ты, товарищ Волков, как приведешь себя в порядок, зайди ко мне.
— Спасибо, товарищ полковник! Непременно буду у вас.
Когда мы отошли, Осипов сказал Митракову:
— Комиссар, ты бы вразумил этого старшину по партийной линии: парень он трезвый, а мозги у него пьяные. Сделай, пожалуйста. А я ему по строевой разъясню.
ХОД ДВУХ КОНЕЙ
На войне бывает так: против полка морской пехоты две стрелковых дивизии, против батальона этого же полка — два вражеских полка.
Как воевать в таких условиях? Можно, конечно, сослаться на общеизвестный афоризм Суворова — «воевать не числом, а умением». В конечном счете моряки так и делают. Но ведь не только умением или, вернее, не-всегда одним умением, порой нужно опрокинуться на противника чёрной тучей, хлынуть ливнем. И гнать, гнать, сколько можно.