— Рубить швартовы! С якоря сниматься! — сухо скомандовал он.
Мичман Суханов, главный боцман крейсера, как будто ждал этой команды — мигом краснофлотцы приволокли тяжелые балластины и топоры. Балластины подсунули под швартовы, и краснофлотцы-богатыри хватили топорами по-крестьянски — «с хаком», на выдохе, и стальные канаты лишь блеснули на разрубе и с шипением свалились за борт. Шпиль сработал прекрасно — якорь быстро и с шумом вышел из воды.
Когда крейсер отошел на приглубое место, корма пошла под воду.
Выход корабля из порта засекли самолеты-разведчики, вслед за ними показались бомбардировщики. Эта атака кончилась для крейсера тяжелыми последствиями: корабль потерял гребной винт, лишился рулей, вышла из строя часть турбин, появились новые пробоины, через которые дружно прибывала вода… Вода. Она уже гуляла по верхней палубе и почти доходила до четвертой башни.
Никогда еще этот сравнительно короткий путь — сто двадцать девять миль — не продолжался так долго, так мучительно. Лишь в ночь на пятое января крейсер, экипаж которого не имел ни минуты отдыха, подходил к Новороссийску. Путь от Феодосии был испытанием: крейсер готов был опуститься на дно морское, но экипаж от командира до краснофлотца всеми способами мешал этому: одни с обваренными паром руками перекрывали клапаны, другие ныряли в воду и искали повреждения, третьи в ожидании пластыря становились спиной к пробоине и собой закрывали ее, превозмогая судорогу, которую вызывала ледяная вода…
На подходе к Новороссийску командир крейсера сообщил в штаб о положении на корабле и просил выслать буксиры для входа в порт. В ответ приказание идти своим ходом в… Туапсе.
Еще семьдесят миль без руля и без ветрил, почти с двумя тысячами тонн воды в корпусе!
В Туапсе не было возможности, как говорится, поднять на ноги такой корабль, и «Красному Кавказу» пришлось на буксире идти в Поти.
Ветераны рассказывали мне во время празднования двадцатипятилетия освобождения Севастополя, как крейсер был тогда встречен в Поти моряками эскадры: только буксиры начали втягивать «Красный Кавказ» в порт, со стенки грянула музыка, и тут у краснокавказцев дрогнули сердца — многие не удержали слез…
Никто из экипажа крейсера не рассчитывал на такую трогательную встречу. Напротив, у всех было на сердце чувство неловкости за то, что не уберегли корабль в такой важный момент, когда он позарез нужен и Феодосии, и осажденному Севастополю.
А с берега неслись крики: «Да здравствует героический крейсер «Красный Кавказ»!», «Слава героям Феодосии!», «Ура!»…
НАИГЛАВНЕЙШЕЕ ДЕЛО
Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота яко наиглавнейшее дело.
В предыдущей главе я оставил крейсер «Красный Кавказ» в Поти. Оставил на длительное время, потому что когда его подняли в док и откачали из корпуса воду, то в корме вместо трех пробоин оказалась одна, да такая, что в нее мог въехать грузовик. Не дыра — ворота! А кругом столько еще накорежено… Ни одного целехонького шпангоута и угольника… Как восстанавливать корабль — сразу было и не постигнуть. Казалось, проще всего отрезать искореженную корму, оттащить в сторону, подвести новую и… приварить… Но такие задачи тогда еще не были по плечу, и решать их можно было лишь на досуге, а не во время военной страды.
Ранение боевого корабля влечет за собой боевую бездеятельность многих сотен людей. Нужно ли объяснять, что творится на душе у матроса, когда другие воюют, а его корабль стоит у стенки?
При тщательном исследовании состояния «Красного Кавказа» в нем оказалось так много повреждений, что ремонтная ведомость выросла до размеров библии. Нужно было ковать новый кормовой брус, гнуть шпангоуты, флоры, броневые листы, а заводик маломощный (это не то, что севастопольский Морской завод!), война и тут людей подобрала. Самой дефицитной профессией оказались гибщики металла — а работы для них уйма. В самом деле, что мог сделать один-единственный гибщик на всем заводе! Да и печей для подогрева стальных и броневых листов тоже не больше гибщиков.
Экипаж крейсера гудел: «Это что же — до конца войны в ремонте стоять?!»
Специалисты завода заявили, что раньше чем через десять месяцев крейсер не выйдет из ремонта. И то это «по напряженному графику… Быстрей? Быстрей нельзя — нет специалистов!».
После нескольких совещаний моряки пришли к решению набрать на крейсере специалистов и передать заводу, и чтоб ремонт шел «на полный ход!».
Два дня формировался корабельный «отряд» ремонтников. Через два дня команда — «шагом марш», и двести пятьдесят краснокавказцев сошли по трапу на стенку — и на завод.
Моряки попали под опеку опытнейших мастеров, и прошло сравнительно немного времени, как краснофлотцы стали клепальщиками, чеканщиками, сборщиками, электросварщиками, слесарями, гибщиками и такелажниками. И затряслась, загудела десятитысячетонная махина крейсерского «тела».
Рабочие потийского завода любовались работой краснофлотцев — проходит человек мимо участка, на котором работают моряки, и не удержится, чтобы не остановиться: уж очень красиво мастерят «вояки».
А возле сверлильщика краснофлотца Асерецкого даже инженеры постаивали — он сверлил вручную броневые плиты, этот заказ впору только станку!
А как же красиво работал краснофлотец Иван Конюшенко! Он до службы на флоте немного знал приемы гибки шпангоутов и броневых плит. Теперь ему дали участок и бригаду. Конюшенко начал с того, что построил из разного металлического бросового материала печь для подогрева металла, а потом начал гнуть его. Да еще обучил ребят этому нелегкому, но красивому делу.
Командир корабля капитан II ранга Алексей Матвеевич Гущин в любой час дня и ночи находился там, где всего труднее.
Потийский завод подрядился все сделать, кроме стального десятитонного бруса для ахтерштевня, и интенданты флота тоже давали крейсеру все, кроме стомиллиметровых зенитных пушек, — их просто не было на складах. При обсуждении этого вопроса пришла мысль снять зенитные пушки этого калибра с затонувшего во время бомбежки в Южной бухте Севастополя крейсера «Червона Украина». Но дело рискованное — опасное для водолазов: каждый разрыв бомбы и снаряда в воде создает так называемый гидравлический удар. Его сила способна сплющивать броневую сталь, а Севастополь и часа не живет без бомбежек и обстрелов.
Что делать?
На выручку пришли сами краснофлотцы: старшина 1-й статьи Александр Белоусов, командир отделения зенитных комендоров, отобрал добровольцев среди корабельных водолазов и артиллеристов и заявил, что он берется с подобранной им группой поднять зенитки с «Чер-воной Украины» и доставить их из осажденного города в Поти.
Командир посовещался с комиссаром и дал «добро». Белоусов и его группа отправились с первой же оказией в Севастополь.
Вслед за этой группой вторая группа отправилась в Сталинград ковать стальной десятитонный брус для ахтерштевня.
Группа Белоусова благополучно прибыла в Севастополь к месту, где лежала на дне «Червона Украина». Водолазы осмотрели зенитные пушки и начали демонтировать.
После того как обе пушки были сняты с затонувшего крейсера, их погрузили на транспорт и отбыли в Поти.
В пути на транспорт навалились гитлеровские самолеты-бомбардировщики — Александр Белоусов встал к зенитной пушке и так искусно вел огонь, что ни одна бомба не упала на корабль.
Вслед за зенитчиками вернулась группа, ездившая в Сталинград.
Как только новый ахтерштевень занял свое место, началась сборка скелета кормовой части корабля.
Работы велись так, будто тут в доке шла не мирная жизнь, а кипел бой.
«ОХОТА НА ДРОФ»
Генерал Эрих фон Манштейн имел слабость свои военные операции кодировать замысловатыми названиями, чем-то напоминавшими либо названия охотничьих рассказов, либо главы бульварного романа.
Операцию против войск Крымского фронта он назвал «охотой на дроф», а последовавший за нею третий штурм Севастополя — «ловом осетра». Крым в его бумагах именовался как «непотопляемый авианосец», а береговые батареи, прикрывавшие Севастополь с моря, обозначались так: «форт Сталина», «форт Максим Горький», «форт ГПУ» и т, д. Севастополь он подчеркнуто называл крепостью. Причем если б можно было, он писал бы это слово через два «р». Кстати, крепость — это система фортов и сложных инженерных сооружений, а если сказать кратко, — то кольцо огневых рубежей и заградительных систем: рвы, минные поля, ряды колючей проволоки, стальных надолб и т. д. Ничего этого Севастополь не имел. Ларчик открывался просто — Гитлер за взятие крепости или же крупного города, района, страны давал своим полководцам маршальские погоны и жезл. Потерпев неудачу со взятием Севастополя с ходу, Манштейн начал 17 декабря второй штурм артиллерийской канонадой, по силе равной восьмибалльному землетрясению. В наступление было брошено семь пехотных дивизий, три горных, кавалерийская бригада, сто пятьдесят танков и несколько четырнадцатидюймовых мортир. В воздух поднялись двести бомбардировщиков.
В ставку Гитлера генерал сообщил о том, что на этот раз Севастополь будет взят 21 декабря, то есть через четыре дня. 22 декабря исполнялось полгода с начала войны, очевидно, «лучшая стратегическая голова рейха» вознамерилась сделать подарок фюреру к этой дате. Что и говорить, подарок был бы первостатейный: ведь это не просто город, а — Севастополь!
Но и на этот раз Севастополь не был взят.
В ущельях, балках, на холмах и в долинах рек валялись тысячи немецких трупов: щепетильные к обязательности упокоения убиенных, гитлеровцы не успевали собирать и хоронить их. По весьма приблизительным подсчетам, до шести тысяч человек выходило из строя каждый день. И это еще не плата за маршальский жезл, а всего лишь задаток!
Между прочим, в период первого штурма Севастополя солдаты 11-й армии были полны самоуверенности и наглости — им были обещаны участки земли здесь, в Крыму, где так заманчиво шелестят шелковые волны Шварцзее. Не Черного моря, а именно — Шварцзее! Они уже и карты Крыма на немецком языке в карманах носили!