Как дошли до Новороссийска, сколько их ни спрашивали, ответить не могли.
Из Новороссийска Глухова после обработки ран эвакуировали в Невинномысск. Тут состояние его ухудшилось, и пришлось прибегнуть к переливанию крови. Это поставило на ноги.
Он уже стал лучше себя чувствовать, но на Кубань прорвались немцы, началась эвакуация Ставрополья. Авиация противника бомбила города и станции, поджигала поля.
Транспорта не хватало. Глухов вместе с ходячими ранеными пошел пешком до станции.
Обмундирование раненым не сумели выдать, и они в путь отправились в халатах и тапочках.
До станции было всего-то ничего, а шли чуть ли не двое суток. Шли не одни, а в потоке беженцев с Кубани, Ставрополья и Ростовской области.
Шли в пыли и гомоне.
Несколько раз над ними, снижаясь чуть ли не до самой земли, проносились самолеты.
Кое-как дошли, сели в рабочий поезд — на открытые площадки. Ехали несколько часов, пока не догнали санитарный состав.
Пересели в классные вагоны, устроились хорошо, а ехать долго не пришлось — авиация противника разбила впереди железнодорожное полотно…
…До Тбилиси добирались где пешком, где на поезде» И здесь двигались по дорогам в одном потоке с беженцами, а их было несметное количество, и большинство женщин с детьми.
Шли босые — госпитальные тапочки давно уже разбились вдрызг.
Шли с заскорузлыми повязками, на руках несли малых ребят, которые прижимались к ним, как к отцам родным, и это отогревало душу и полнило быстро убывающие силы.
Питались тем, что подавали жители лежавших на пути станиц и аулов. А те приносили лепешки, огурцы, печеную картошку, пшенку.
Когда добрались до Тбилиси, Глухов попал в Цен тральный военно-морской госпиталь. Соседи по палате расспрашивали, как удалось ему добраться от Невинномысской в больничном халате, да еще босиком. Он неопределенно улыбался и пожимал плечами, думая о том мальчонке, которого нес столько дней на своей спине, сделав люльку из старой шали. Вздыхал, думая о своих пострелятах…
Морской госпиталь в Тбилиси был отлично оборудован, и врачи знали свое дело не хуже, чем он свое: лечение шло хорошо, но медленно. Глухов изнывал от тоски по флоту, по товарищам и по семье: ведь с тех пор, когда он вернулся из горящего Севастополя, прошло черт знает сколько времени. Чего тут лежать — раны на нем заживают как на собаке! К тому же на Кавказском побережье находилась его семья, эвакуированная из Севастополя, — хоть бы одним глазом взглянуть на своих! А там и в дивизион. Пора! Немцы уже рвутся к Туапсе и подходят к кавказским перевалам.
Он уговорил госпитальное начальство отпустить его и даже написал расписку, что никаких претензий к госпиталю иметь не будет, что чувствует себя здоровым и дальнейшее пребывание в госпитале в то время, когда немцы пытаются захватить Кавказ, он считает для себя невозможным.
…Не сразу Глухов приступил к командованию дивизионом, но рядом с товарищами, рядом с кораблями словно живой водой орошался — поправлялся быстро: рана на бедре заросла диким мясом — рубец образовался прочный, как шов электросварки. Затягивалась и рана на лопатке.
Наступило лето 1943 года. Москва артиллерийскими салютами приветствовала воинов, с боями шагавших по лесным дорогам Белоруссии и по степям Украины. Красная Армия освобождала город за городом. Уже кони генерала Кириченко чуяли прохладу днепровской воды. Уже в дальномер был виден Киев и на подступах к Бахмачу вели бои войска Рокоссовского. Войска Малиновского и Толбухина штурмовали Лозовую, Чаплине, Волноваху и Мариуполь. Азовцы высадились на западный берег. А здесь, на крайней точке левого фланга, линия фронта не сдвинулась и на сантиметр: немцы все еще сидели в Новороссийске. Со стороны суши их защищали горы, с моря подковообразная бухта.
Приближалась осень, а немцы по-прежнему занимали Новороссийск. Наконец Ставка решила — взять город!
Войска Северо-Кавказского фронта должны были наступать со стороны станицы Крымской, войска Приморской группы — с Малой земли и Новороссийского шоссе.
Морякам поручалось нанести удар в лоб: прорваться в Цемесскую бухту, уничтожить сложную полосу береговых укреплений и захватить важнейшие опорные пункты в городе.
Девятого сентября к порту потянулась морская пехота. Моряки шли по зеленым улицам Геленджика в маскировочных костюмах и бескозырках. Из полурасстегнутых курток виднелись бело-синие. полосы тельняшек. У многих автоматы через плечо, гранаты на поясах. Люди тащили штормтрапы, бревна, длинноствольные противотанковые ружья, катили пулеметы и противотанковые пушки.
Посадка на суда производилась в темноте. Один за другим катера отваливали от причала и тихим ходом покидали бухту.
В ночь на десятое сентября причалы опустели. Кругом пала тишина.
К двум часам тридцати минутам ночи все суда подтянулись к Кабардинке и тут притаились.
И когда командир высадки контр-адмирал Георгий Никитич Холостяков со своего КП дал сигнал начать штурм — земля вдруг вздрогнула, закачалась, небо осветилось и заиграло разноцветными огнями трассирующих пуль.
Ураганный огонь морских батарей Матушенко, Солуянова, Зубкова и Давиденко, огонь армейской артиллерии, «катюш» и «Иванов грозных» был так могуч, что порой казалось — там, откуда велся он, началось извержение вулкана невиданной мощности. Забегая вперед, хочется сказать, что во время обеспечения высадки было выпущено 11 717 снарядов и мин!
Десантники и моряки зачарованно слушали гул артиллерийского урагана, и когда он начал стихать и в небе над бухтой повисли огни сигнальных ракет 150 боевых кораблей и различных судов, предназначенных, как говорят специалисты высадок, для десантирования, разделенные на три отряда, которые возглавили опытнейшие командиры: капитан-лейтенант П. И. Державин, капитан-лейтенант Д. А. Глухов и капитан III ранга Н. Ф. Масалкин, с нетерпением ждали команды, но еще не все готово было: старший лейтенант А. А. Куракин и лейтенант И. И. Крылов в эти напряженные минуты уничтожали металлические сети, которыми был закрыт свободный вход в Новороссийскую гавань. После них катера с приготовленными к выпуску торпедами должны пробить бреши в западном и восточном молах порта и нанести сокрушающий удар торпедами по укрепленным огневым точкам врага, оборудованным и хорошо замаскированным в набережной части города. Командовал торпедными катерами капитан II ранга В. Т. Проценко. Удар с воздуха должны были нанести самолеты флота и армии, действиями которых предстояло командовать генерал-лейтенанту авиации, командующему ВВС Черноморского флота В. В. Ермаченкову.
Но вот наконец после томительного ожидания появился световой сигнал: «Путь свободен!» — началось…
В эту бурную ночь командиру 2-го отряда кораблей Д. А. Глухову пришлось не раз принимать неожиданные и смелые решения. Когда катер, на котором он ворвался в бухту, подходил к причалу высадки, обнаружилась в его корпусе… торпеда… Каким образом эта «гостья» попала и застряла в днище, никто не заметил в горячке штурма.
Выслушав донесение, Глухов приказал продолжать поход. После высадки десанта он полным ходом пошел к воротам. Здесь приказал механику запустить моторы «враздрай».
Катер затрясся, торпеда… выпала и пошла на дно.
Шестнадцатого сентября Москва впервые салютовала Южному флангу. Дмитрий Андреевич Глухов за боевые отличия, находчивость и героизм при штурме Новороссийски был произведен в капитаны III ранга и награжден орденом Ленина и орденом Суворова III степени.
После Новороссийска Дмитрия Глухова с его катерами видели в Анапе, в Соленом озере и, наконец, в Кроткове перед форсированием Керченского пролива.
Здесь, на проливе, его и настигла смерть…
…Три часа Дмитрий Глухов бессменно находился на мостике сторожевого катера «СК-0102». Он возглавлял боевое охранение каравана судов, перевозивших снаряды и продукты гарнизону Эльтигена.
На проливе всюду шныряли прожекторные лучи, над головой повисали светящиеся авиабомбы, взвивались ракеты…
Караван шел сторожко — Глухову не хотелось ввязываться в бой. Однако пройти незамеченными не удалось — торпедные катера и быстроходные десантные баржи типа «Зибель», сильно вооруженные артиллерией и крупнокалиберными пулеметами, выследили и напали на него.
Глухов приказал каравану идти самостоятельно, а сам завязал бой с катерами и баржами противника.
Немцы вели очень сильный огонь. Командир катера просил Глухова поберечься, сойти в салон и отдохнуть, но тот отвечал односложно: «Ничего», — и продолжал стоять на мостике.
Опасаясь за судьбу каравана, Глухов пять раз бросал катер в атаку.
Каравану оставалось до крымского берега пройти каких-нибудь триста метров. В это время немцы вдруг разгадали маневр Глухова, оттянувшего на себя весь огонь, и ринулись наперерез. У Глухова не было иного выхода, и он пошел в лобовую атаку.
— Умрем, — но приказ выполним: снаряды и продовольствие должны быть доставлены в Эльтиген! — сказал он.
Во время этого боя, боя, который дал возможность транспортным судам достичь крымского берега, Глухов был тяжело ранен осколками разорвавшегося снаряда.
Второй снаряд вывел из строя катер: отказали моторы, заклинился руль и замолчали пушки и пулеметы. Палуба была залита кровью. Ослабевший от раны Глухов упал. Когда его подняли, он огляделся и, заметив у крымского берега караван со снарядами и продуктами, сказал:
— Задача выполнена, товарищи! — и тут же потерял сознание.
Немцы решили захватить «СК-0102». Но это им не удалось — от Тамани уже мчалась шхуна. Ее вел ученик Глухова старший лейтенант Остренко. Под носом у противника он взял катер Глухова на буксир и утащил в Тамань.
Двое суток без сознания. У дверей госпиталя — матросы, старшины, офицеры, не врачи неумолимы, никого не пускали к Глухову.
Незадолго до смерти Глухов открыл глаза, медленно обвел тяжелым взглядом палату, несколько секунд не отрывал взор от окна, выходившего на Керченский пролив: оттуда доносились звуки артиллерийской стрельбы, по-видимому очень сильной и довольно близкой, стекла в окнах громко дребезжали.