– Очень хорошо, Сергей Сергеевич, – вздохнул граф Орлов, – но в вашей глобальной битве Добра со Злом сейчас меня интересует только то, что непосредственно касается Российской Империи. Например, вы сами неоднократно говорили, что вы категорический противник рабства. Но ведь и у нас в России тоже существуют рабы и господа, и, хоть это запрещено законом, мужиков частенько продают на базаре отдельно от земли, будто какой-то скот. Возьмите любую губернскую газету, и вы увидите объявления вроде «продается кучер Прошка, трезвого поведения и доброго нрава», или «продаются девки: Малашка, Палашка и Фроська, все хороши собой и искусные рукодельницы». И это только по мелочи… Не получится ли так, что когда будет покончено с господами коалиционерами, вы ополчитесь уже на нас, карая за грехи отцов, дедов и прадедов?
– Нет, – покачал я головой, – не получится. Во-первых – я знаю, что через шесть лет и без всякого моего участия крепостное право будет отменено. Правда, сделано это будет по-дурацки, что принесет потом России много бед, но это, честно сказать, предмет отдельного разговора. Во-вторых – вы сами сказали эти слова: «запрещено законом». Если есть закон, но правящие классы его попросту игнорируют, это свидетельствует о тяжелой, почти смертельной болезни, овладевшей государством. Игнорирование закона говорит о том, что правитель или составил неисполнимый закон, или не имеет той власти, которая необходима, чтобы править государством. При этом игнорирование закона элитой говорит о том, что не государь указывает своим боярам, что им делать, а, напротив, те вертят им, как хвост вертит собакой. В свое время Иван Великий, ломая сопротивление боярства, был вынужден рубить головы сотнями. А потом его дело продолжил Петр Великий, который тоже страдал от того, что на его такие нужные и полезные указы чуть подалее от Москвы и Петербурга местные власти кладут, так сказать, с пробором, и пока батогами лупить и головы рубить не начнешь, никто с места не стронется.
– Ну а как же иначе, – вздохнул граф Орлов (который, в отличие от иных прочих, сам крепостными не приторговывал – мелко для него это было), – ведь и преступники, продающие и покупающие людей, и полицмейстер, и прокурор, и судья – все дворяне и помещики. Мали кому потребуется непьющий кучер или пригожая девка-рукодельница.
– А еще, Алексей Федорович, – зло сказал я, – в вашем государственном аппарате воруют все – с низу и почти до самого верха. Вы думаете, я не знаю, что иногда непосредственно до дела доходит половина выделенных средств, а порой и четверть? При нынешней системе невместно воровать только самому государю и его ближайшему окружению, а остальные (кто больше, кто меньше) пополняют свою мошну из государственной казны. Но это тоже не повод впадать в мировую скорбь и уныние, ибо того, кто подвергается таким настроениям, как правило, быстро увозят на кладбище. Если дом по небрежению хозяев зарастает грязью, паутиной и плесенью, то тогда следует не плакать, а засучить рукава, взяться скребки, веники и тряпки и начать чистить обиталище от чердака до подвала, слой за слоем соскребая с него погань. Только так и никак иначе. Воры, мздоимцы, потворствующие преступлениям или просто равнодушные чиновники, которые не горят сердцем за Отчизну и Государя, должны быть изгнаны со своих постов, а их место должны занять честные люди, которые будут служить верой и правдой.
– Это проще сказать, чем сделать, – возразил граф. – Где нам набрать на всю империю столько честных чиновников и как убрать тех, что уже есть, ибо просто так они своих постов не отдадут?
– А об этом, – сказал я, – вам придется подумать особо. Шеф жандармов вы или кто? Начать можно с расследования махинаций при поставках в армию во время этой дурацкой войны. Вернуть в казну каждую украденную копеечку. И возражать вам никто особенно не сможет, ибо дело касается не каких-то там мужиков, а интересов государя-императора. Классовая солидарность вашего дворянства оказывается побоку, и самый толстый слой грязи вы с государства соскребете. В противном случае, если вы не справитесь с этой задачей, все наши старания повернуть развитие России к лучшему погибнут втуне, ибо через десять-двадцать лет может состояться матч-реванш, после чего все вернется на круги своя. Как я уже говорил вам и государю-императору Александру Николаевичу, за этот вполне обозримый отрезок времени Российская Империя по своей совокупной мощи должна превзойти всю Европу вместе взятую, или же ей грозит неминуемое поражение.
13 (1) апреля 1855 год Р.Х., день пятый, 15:05. Окрестности Лондона, Виндзорский замок.
Королева Соединенного королевства Великобритании и Ирландии Александрина Виктория (Ганноверская династия)
Еще никогда мне не приходилось испытывать такой досады, близкой к обескураженности. Вопреки всем прогнозам, дела в Крыму шли из рук вон плохо. Если раньше русские, не желающие признавать очевидного превосходства европейских наций над своим варварским народом, доводили нас до отчаяния своим упрямством, то теперь у них появился некий таинственный союзник, который приводит нас в ужас своим военным искусством. Несколько дней в Крыму творилось что-то непонятное и мои министры плохо скрывали свою растерянность, не в силах признать, что они ничего не понимают. И что хуже всего – нашим солдатам пришлось действовать против неведомого врага в полном одиночестве. Турки оказались трусливы и ненадежны, гнать в бой их можно только тыкая в спины штыками, а французы взяли паузу на так называемое «изучение ситуации», и все это время вели себя с неоправданной пассивностью, почти не оказывая помощи нашему экспедиционному корпусу.
А последние известия, буквально только что поступившие из Парижа, и вовсе привели наш кабинет в замешательство: союзник русских неожиданно перешел в наступление, наши войска под Севастополем оказались полностью разгромлены, потери просто чудовищны, все наши солдаты в Крыму погибли или попали в плен. При этом французские войска опять уклонились от боя, предоставив британских солдат своей судьбе. Что уж там и говорить, что и на меня лично все эти новости также подействовали крайне угнетающе. Нехорошее предчувствие скреблось в душе – слишком уж все это было странно и необъяснимо… Ведь кто бы мог подумать, что у русских вот так, вдруг, объявится какой-то неведомый союзник! Ведь мы сделали все, чтобы превратить эту нацию в изгоя и чтобы при слове «русский» начинали плеваться во всех столицах Европы.
Но об этом новом союзнике русских, некоей Великой Артании, никто прежде не слышал, а потому складывается впечатление, что это на нас ополчились все небесные силы во главе с Господом Богом, неожиданно встав на сторону России. Было в происходящем что-то иррациональное, тревожное, мрачное и тяжелое – словно черная туча заслонила своим краем солнце над нашей великой империей, грозя затянуть все небо и погрузить Британию в беспросветный мрак… Думаю, что эту смутную угрозу ощущали все, даже лорд Пальмерстон, который до последнего момента продолжал гнуть свою линию в отношении русских, и только сегодня, после того как стало известно о нашем поражении в Крыму, как-то примолк и стушевался.
Мой муж, который изначально был противником нашего участия в этой войне, пребывал в задумчиво-мрачном расположении духа. Когда он поднимал на меня глаза, то во взгляде его явственно сквозило: «Я же тебе говорил, Викки…». В Виндзорском замке воцарилась гнетущая атмосфера. Нет, траурных настроений не наблюдалось, но в воздухе повисла невидимая пелена тревоги… Единственный вопрос, который мы задавали Господу в своих молитвах: «Кто он – этот Великий князь Артанский мистер Серегин и чего он хочет от нашей старой доброй Англии?»
Несколько раз я собиралась поговорить с мужем, но что-то меня все время останавливало. Это «что-то» жило во мне, хоть я пыталась изничтожить, задушить его на протяжении многих лет. Но оно лишь пряталось, давая временную иллюзию, что его больше нет… На самом деле именно оно – такое живучее, что его можно было бы назвать вечным – оказывало на меня наибольшее влияние. Оно подобно цепкой лиане оплело мою душу, оно влилось в мой характер; и даже на лице своем я наблюдала признаки его существования… Я даже и думать не хотела о том, что оно так плотно засело в моей личности, при этом беспрестанно убеждаясь, что именно оно и является ее основной составляющей, что без него я была бы совсем другой. И, может быть, не только я, но и весь мир…
Однажды я перебирала свой архив: старые дагерротипы, альбомы, письма. И вдруг откуда-то выпал карандашный рисунок, сделанный мной в пятнадцать лет, когда я увлекалась рисованием. Об этом рисунке я совсем забыла, он как-то не попадался мне прежде. Мои руки дрожали, когда я поднесла к глазам кусок пожелтевшей бумаги. Это был автопортрет-набросок. Красивая девочка с локонами, украшенными бантом, смотрела на меня большими сияющими глазами, словно о чем-то задумавшись. Казалось, вот-вот на губах ее расцветет улыбка… Она была прекрасна, эта девочка. Несмотря на скудные штрихи, она выглядела ярко и празднично – и отчего-то я не могла оторваться от созерцания этого рисунка. Такой я видела себя в то время, сохраняя это мироощущение до того момента, когда устойчивый мир впервые пошатнулся подо мной, показав, что не все подвластно королевской воле…
Разглядывая рисунок, я невольно бросила взгляд на себя в большое темное зеркало – и неприятное чувство окатило меня холодной волной: я увидела располневшую, оплывшую женщину с тусклым взглядом невыразительных глаз. Лицо ее было надменно-равнодушным, совершенно утратив то теплое свечение, отблески которого еще удавалось ухватить художникам на ранних портретах… Я подумала, что, пожалуй, выгляжу даже старше своих лет. Моя красота безвозвратно ушла! Собственно, я и не была красавицей в общепринятом понимании. Но многие, когда я была еще юна и свежа, хвалили нежный овал моего лица и лучистый взгляд. Это было очарование молодости, которое легко заменяет красоту. В тот период и внутренне я ощущала себя счастливой и легкой, и продолжалось это до восемнадцати лет…