Обнаружив наше присутствие, виконт стал тыкать пальцем уже в нашу сторону и орать: «Схватить, убрать, арестовать, повесить!». А вот Эго Виктории до определенного момента вообще ни на что не обращала внимания, яростными движениями карандаша продолжая выкалывать глаза юному красавчику. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу!» – шептали при этом ее губы. Поблизости наблюдался портрет его папаши, императора Николая Павловича с пририсованными рогами и свиным пятаком.
Повинуясь приказу Пальместона, за образом которого должен был скрываться не менее чем сам Сатана, черти двинулись в нашу сторону, выставив впереди себя штыки ружей. И тут же, сдвинув меня влево, а отца Александра вправо, вперед выступили Ника-Кобра и Серегин, на ходу, синхронно, с лязгом обнажая свои мечи. Дочь Хаоса и меч бога войны, благословленный Порядком, будучи обнажены в столь незначительном по размеру помещении, грозили выбросом энергии просто атомного масштаба, но Серегину и Нике было все равно, потому что они находились в состоянии так называемой благородной ярости. Кто сказал, что у посвященных Хаосу не бывает такого состояния? Бывает, и еще какое. Тут просто важно оставаться человеком, а Ника и Серегин, несмотря на манипуляцию энергиями высших порядков, полностью сохранили человеческие качества души…
– Ну что, не ждали, твари?! – прорычал Серегин, когда, соединяя острия мечей, в воздухе возникло что-то вроде страшно гудящей вольтовой дуги между полюсами Хаоса и Порядка, а все вокруг залил яростный свет тотального уничтожения.
И в этот момент отец Александр начал читать свою молитву. И произошло чудо. Повинуясь его словам, вольтовая дуга Хаос-Порядок вместо сферы тотального уничтожения сформировала узкий и длинный клинок, который как кошачьим языком слизнул чертей в британских мундирах, а потом, игнорируя Эго Виктории, потянулся к самому Сатане-Пальмерстону. Но тот не стал демонстрировать ненужного героизма и, проворно спрыгнув со стула, подобно кролику, попытался улизнуть в какую-то нору. Он почти успел, но гудящий от напряжения язык первозданного пламени догнал его где-то в темной глубине и на прощание хорошенько поцеловал в туго обтянутый клетчатыми штанами зад. Раздался дикий вопль, завоняло так, будто раскаленным гвоздем прижгли таракана. Потом раздался хлопок, словно лопнул воздушный шарик, исчез яростный бело-голубой свет, который слепил мне глаза, гудение вольтовой дуги стихло; не успела я моргнуть глазом, а Серегин с Никой уже убрали свои мечи в ножны.
Осмотревшись я увидела, что от газет, которыми были оклеены стены, остались лишь лохмотья пепла, но было заметно, что, в отличии от Флоренс Найтингейл, старания прессы в одержимости Виктории отнюдь не играли ведущую роль. Там все было и проще, и сложнее. Как и предполагалось первоначально, причина одержимости Виктории лежала в личной сфере. Драма первой любви, наложившаяся на психику, искалеченную пресловутой Кенгсингтонской системой.
– А ты поплачь, девочка, поплачь, – пожалела я Викторию, погладив Эго по голове, – такова уж ваша королевская судьба – приносить себя в жертву той стране, которой вас угораздило править. Ни ты не могла уехать жить к нему, ни он к тебе. И угораздило же вас влюбиться в друг друга…
– Это неправда, мисс Анна, – упрямо возразило Эго, – мне рассказывали, что подобные случаи уже бывали. Король Кастилии и королева Арагона поженились и оставили своим детям объединенную Испанию. Король Литвы и королева Польши вступили в брак, и появилась Речь Посполитая. Если бы мы объединили Великобританию и Россию, то на свет родилась бы держава, по мощи превосходящая все остальные государства вместе взятые! Европа у нас испеклась бы как поросенок в духовке. Я уже все подсчитала. У вас армия, а у нас флот. У вас леса, поля, рудники, а у нас мастеровитый люд и промышленность. У вас земли до самого Тихого океана, а у нас колонии по всему свету. Мы с Александром любили бы друг друга и были бы счастливы, а потому сделали бы счастливыми всех своих подданных. А этот дурак (кивок в сторону портрета Николая Первого) взял и все испортил.
– Это только на первый взгляд все было бы красиво, – покачал головой отец Александр, – а на самом деле ваш проект привел бы к величайшим неустройствам. Во-первых – Арагон и Кастилия так безболезненно воссоединились, поскольку и без того были по сути двумя частями одного целого. Один народ, один язык, одна вера, одни и те же враги. Во-вторых – объединение Литвы и Польши прошло не так гладко, как это кажется из Европы. Треть подданных Великого князя литовского была русскими и православными, что заложило внутрь Речи Посполитой основы внутреннего конфликта. Стоило попасть на престол польско-литовской унии католическому фанатику, который начал давить на православных, как этот конфликт из скрытой фазы перешел в открытую. Войны Алой и Белой розы покажутся вам легкой забавой, если вы начнете сравнивать их с тем, что творилось на восточной окраине Речи Посполитой. В-третьих – Россия и Британия созданы из настолько разного материала, что внутренний конфликт полыхнул бы немедленно. В рамках одного государства не смогли бы ужиться ни элиты, ни народы. Скорее я бы поверил в русско-германскую унию, чем в русско-английскую. Немцы хоть среди русских оседают и живут вполне благополучно, а англичане в своей массе так не могут.
– Я вам не верю, – всхлипнуло Эго, – этого не может быть. Не хочу я вашего лечения, уходите отсюда, вы все злые! Я так надеялась, что вы вернете мне моего принца, а вы вот как поступили…
– А ты поплачь… – погладила я Эго по голове, – да и зачем тебе чужой принц, когда у тебя есть свой собственный муж. А ведь он тебя любит и жить без тебя не может, он сказал, что пойдет вместе с тобой хоть на край земли, хоть за край. А еще у тебя есть дети, целых восемь. Они тоже тебя любят, и им будет очень больно, если ты откажешься от лечения и уйдешь в Великое Ничто. Ты чувствуешь, как оно стало тебя засасывать после того, как ты отказалась от лечения?
– Ой… – растерянно сказало Эго, – простите… я больше так не буду. Ведь я же уже почти вылечилась, и осталось совсем немного.
– Да, – подтвердил отец Александр, – осталось совсем немного. Теперь ты должна осознать все своим разумом: как причины своей одержимости, так и ее ужасные последствия.
– Если меня любят, – сказало Эго Виктории, – то я непременно тоже постараюсь все осознать, чего бы мне это ни стоило. И заберите, пожалуйста, отсюда портреты этих людей (она указала на портреты двух российских императоров): когда я их вижу, то начинаю ужасно нервничать…
– Хорошо, – сказала я, забирая портреты, – забудь о них, теперь это прошлое, будущее будет совсем другим.
Когда я вынырнула из транса, то Виктория крепко спала, посапывая носом, а Флоренс Найтингейл по-прежнему держала ее за руку. Отца Александра в келье уже не наблюдалось – видимо, я немного дольше его задержалась в средоточии Виктории. Ну так это и к лучшему, потому что некоторые дела теперь могут происходить только между нами, девочками.
– Все прошло хорошо, – сообщила я добровольной сиделке, – демон изгнан, а наша пациентка просто спит и будет спать еще долго и довольно крепко, ведь ей нужно восстановить силы. Теперь, прежде чем мы уйдем и оставим ее в покое, нам нужно ее переодеть. Проснуться она должна уже совсем другим человеком. Давай я позову невидимых слуг, и мы приступим…
Пятьсот девяносто третий день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Терпения.
Бывшая королева Соединенного королевства Великобритании и Ирландии Александрина Виктория (Ганноверская династия).
Придя в чувство, я не спешила открыть глаза. Я пыталась осознать то, что произошло со мной. Ведь явно что-то изменилось, но что именно? В груди я ощущала непривычную легкость. И это было очень странно. Казалось, будто я сбросила с себя некий груз, о наличии которого прежде не догадывалась. У меня ничего не болело, напротив, тело словно бы наполнилось энергией и силой. Кроме того, исчез даже тот страх, с которым я жила все последние дни. Мне подумалось, что, возможно, я нахожусь под действием какого-то дурманящего вещества. Но, однако, мое сознание работало четко и ясно, даже лучше, чем обычно. Память также нисколько не пострадала и даже как будто улучшилась. Все, о чем мне думалось в эти моменты, представало передо мной ярко и отчетливо.
Я вдруг поняла, что я лежу на каком-то очень удобном ложе. При этом на мне не было никакой одежды, но, странное дело, этот факт не ввергал меня в панику, напротив, доставляло удовольствие, что ничто не стесняет меня. Уютно и хорошо было лежать здесь. Белый дневной свет лился в окно и стояла тишина – но это была живая, уютная тишина, наполненная едва различимыми звуками: шуршанием занавесок, отдаленным щебетом птиц… Мою кожу нежно ласкало гладкое и прохладное покрывало, которым я была укрыта до подбородка. И в этом мнились мне отзвуки далекого-далекого детства, когда меня, хорошенько накупав в ванне, няньки заворачивали в белые и чистые, пахнущие свежестью, полотна. Как же я любила эти моменты! Потом, когда я стала старше, подобное воспринималось уже как-то по-другому, уже не было того острого и упоительного наслаждения чистотой и свежестью. Может быть, так стало оттого, что у меня появилась стыдливость, вызванная осознанием своей наготы – как у Евы, вкусившей плод с запретного древа? Тогда мне хотелось поскорее одеться, чтобы почувствовать себя в безопасности.
Наконец я открыла глаза. И сразу увидела стул возле своего ложа. На сиденье лежал сложенный листок бумаги, а на спинке висела какая-то одежда. И это явно было не то серое платье монахини, которое было надето на мне прежде… Это одеяние было белым и явно пошитым из хорошей ткани. Правда, фасон его был для меня несколько непривычным, слишком простым, без роскошества и вычурностей. Впрочем, именно такой наряд мне и требовался сейчас, ведь я не могла лежать тут вечно… Кроме того, нужно прочитать эту записку, и тогда, возможно, я пойму, что делать дальше.