Поначалу я решил, что кого-то сбил и сам не заметил, что заставило меня похолодеть еще больше. Затем я увидел, что она была привязана за запястья и лодыжки. Наготу ее тела еле скрывал белый развевающийся покров. Она с трудом подняла голову и тихо заговорила, хотя ее голос был необыкновенно хорошо слышен:
– Вхождение в Сумрак успешно. Рекомендуется не превышать… лимит…
– Вероника? – спросил я.
– …пребывания, – произнесла она, безучастно опуская голову на холодный металл. – Рекомендуется…
Я в бешенстве хлопнул ладонью по рулю.
– Фон Шелленберг, женевская скотина, – прорычал я. – Чтоб ты горел в аду!
Вообще говорить на эмоциях такие вещи не рекомендуется, но вряд ли я смогу просто так повесить проклятие на мага, серьезно превосходящего меня уровнем. Да и насчет существования ада я не был уверен. Но ему все же придется ответить на пару неприятных вопросов.
«Ниссан» стремился к Графской пристани. Из Сумрака его очертания были еле различимы – если бы я не покромсал машину шакрамом, ни за что не сумел бы отличить ее от других. На месте водителя виднелась аура, которая не могла принадлежать ни человеку, ни Иному. Кроме того, внутри нее никого не было. Лишь очертания ауры позволяли определить примерный гуманоидный силуэт. Кто бы это ни был, на первом слое Сумрака он не существовал.
Меня охватило чувство невыносимой брезгливости, словно я встретился с фантомом мерзкого червяка, которого раздавил давным-давно и уже успел забыть. Пора применить один запрещенный прием. Я въехал прямо внутрь очертаний «ниссана».
– Выход, – сказал я и вывалился в знакомый мир.
С диким грохотом «ниссан» разорвался на мелкие куски – кабриолет вытолкнул его из занимаемого пространства. Обломки джипа разлетелись во все стороны.
Полу-Иной, казалось, совсем не пострадал – полетел головой вперед, снеся на своем пути киоск с сосисками и напугав стаю голубей, снующих вокруг. Приземлившись, он тут же стал на ноги и снова атаковал меня – на этот раз Знаком Танатоса. Я не стал ждать закрытия барьера «БМВ» – выскочил из машины, выставил Щит и саданул противника шакрамом.
Диск снес ему левую ногу чуть ниже колена. Я бы не удивился, если бы у него тут же отросла новая или полу-Иной повис бы в воздухе, даже не заметив ранений. Но он повел себя очень даже естественно – с изумлением посмотрел на ногу, с воплем упал наземь и начал кататься, орошая все вокруг кровью из обрубка.
Визги прохожих я уже не воспринимал – от того, что фон Шелленбергу прибавится работы, у меня точно сон не пропадет. Подойдя к полу-Иному, я остался стоять, наблюдая за ним и пытаясь понять, кто передо мной.
Сзади меня взревел двигатель «ямахи», но я не обернулся.
– Ты что? – крикнула Веда, подбегая ко мне. – Он нам нужен!
– Нет, – сказал я. – Посмотри на него. Мы не сможем ничего сделать.
С искаженным ненавистью лицом полу-Иной повернулся к нам. Его нельзя было вылечить. Если было бы можно, он бы сам попробовал наложить на себя «Авиценну» или что угодно, что хотя бы сняло боль. Но он и не собирался выживать. Вместо этого он лишь шевелил пальцами в бессильной попытке сложить что-то атакующее.
Я несколько раз согнул и распрямил пальцы. Потом прицелился и направленным с хирургической точностью Тройным Лезвием снес ему голову.
Глава 2
Веда не отвернулась. Она продолжила смотреть на обезглавленное и обезноженное тело непонятного существа.
– Мстишь за детские комплексы? – спросила она. – Какие на этот раз?
– «Сферу» вывеси, – тихо сказал я.
– Сам вывеси. А я анализ проведу.
Она подошла к телу и начала его осматривать.
Я молча повел рукой, накрывая площадь невидимым защитным куполом. Никогда не знал, является ли заклинание полного игнора сферой или еще каким тэтраэдром. Работает – и ладно. Я лишь постарался не задеть причал. Если и паромы начнут пропускать остановку «Графская пристань» – вверх тормашками полетит все расписание, что не останется незамеченным всем населением города. В цифровую эпоху проводить общественные мероприятия становится все сложнее.
Останки «ниссана» валялись безнадежным хламом. Нечего было и думать собрать из этих фрагментов что-то цельное. Пожав плечами, я принялся методично уничтожать их, распыляя в прах.
– Зря, – сказала Веда, поглядывая в мою сторону. – Фантом все равно останется. Отследить могут.
– Кто?
– Кто-нибудь из его сообщников. Если бы ты не убил его – смогли бы допросить.
– Думаешь, нас преследуют? И есть другие?
– Но он же тут явно не один.
– Почему? – спросил я. – Возможно, и один. Мы не знаем, что тут происходит.
– Ты о себе во множественном числе?
– Слушай, – произнес я, – перестань изображать таинственную даму с карточной колоды. Тебе не идет. Я же знаю, какая ты.
Пальцы Веды, до этого двигавшиеся над ранами Иного, застыли. Она повернулась ко мне, улыбнулась со снисхождением.
– Порою я забываю, что ты старше, чем выглядишь, – заметила она. – Все эти твои метафоры. Твои позы, манеры ругаться. Все это так… ретроспективно. Слишком старо, чтобы казаться чем-то теплым и ламповым, и слишком ново, чтобы производить впечатление битого жизнью циника. Ты застрял между поколениями, Темный.
– Не я один.
– Да, – вздохнула она, поднимаясь. – И я такая же. В равной степени могу описать, кто такие Коля Герасимов и Кори Тейлор. Я все еще выгляжу на двадцать?
– Веда…
– Помолчи.
Я послушался. Она стояла передо мной, глядя вниз с легкой грустью.
– Извини, – сказала она. – Я вспоминала время, когда мое имя, произнесенное твоим голосом, заставляло что-то трепыхаться внутри. Но сейчас оно прошло.
– У нас был уговор, – напомнил я. – Мне можно называть тебя так, как захочу.
– Да, – согласилась она. – Можешь. И с каждым разом ты обесценишь очередное светлое воспоминание. Можешь приступать, я не возражаю.
Кулон со знаком весов на ее груди заставил меня посмотреть чуть выше, в район воротника. Поверх блузки виднелись черные рисунки, словно мастерски выполненный несмывающийся боди-арт.
– Я не помню этих татуировок, – сказал я. – Их не было.
– А, это… – Веда закрылась ладонью и тут же убрала руку. – Это не тату. Это руны самоисцеления.
– Зачем они тебе?
– А почему бы и нет? В жизни всякое бывает. Ошибаются знакомые. Предают друзья. Отворачиваются любовники.
– Значит, это я мешаю уходу твоих воспоминаний, – проговорил я. – Всегда у тебя кто-то виноват. И как ты только стала Светлой…
– Помолчи, Воробьев.
– Почему? Почему я должен молчать?
– Потому что у тебя есть право молчать. Зачитать тебе права Миранды? Я давно стараюсь пробить нечто подобное в Дозорах Читы. Ты видел офис читинского Ночного Дозора? Хорошее место, и отапливают целых два часа в день. Спасибо, кстати, что ты меня туда поселил. Подумываю завести аквариум с рыбкой. Поставлю у холодной батареи. А рыбку назову Миранда.
Веда осеклась, глядя на мое лицо.
– Миранда не был женщиной, – сказал я.
– Ах да, точно, вспомнила. Это был бандит по имени Эрнесто Миранда. Здоровый латинос, которому впервые зачитали права при аресте. Кстати, он плохо кончил.
– Его убили во время пьяной драки в баре, – добавил я. – Вижу, ты все же читала книги, которые я подарил.
– Да, читала, – подтвердила Веда. – А что мне было с ними делать? Не выбрасывать же. Кому сейчас нужна современная британская беллетристика? Может, в библиотеку отдам. Ты видел библиотеку Читы? Там почти не сыро, и свет дают по два часа в день…
– Какой же ты нытик, Ведающая, – сказал я. – Ноешь не переставая с того самого дня. Может, ты стала такой при инициации? Или при рождении?
Она провела пальцами по лбу, будто пытаясь разгладить морщины, которых у нее не было и уже не будет никогда. Я смотрел на ее лицо и чувствовал боль. Простую, постоянную, равномерную боль.
Мы – Иные. Нам не дано видеть, как изменяются наши потерянные любимые. Людям проще. Терзающее чувство, рвущее на части все их нутро, может отступить, когда они встречают утраченную любовь спустя годы разлуки. Тогда они понимают, что объект обожания несколько изменился. Подернулись морщинами либо разгладились щеки, чуть округлились или же втянулись скулы, налет на зубах приобрел чуть другой цвет, волосы отросли или укоротились, талия расширилась или, напротив, с нее пропали столь милые сердцу объемы. Люди меняются. А с ними меняется и образ, прикипевший к человеку. И тогда любовь видоизменяется вместе с ним, пока или не пропадет с концами, или не перерастет в нечто новое.
У Иных такого нет. Если ты любишь Иного или Иную – пиши пропало. Потому что через день или через столетие, но ты увидишь его или ее в том же состоянии. Любые изменения будут носить косметический характер. Суть останется в той же форме – но отдалится от тебя еще больше через недосягаемый океан чужого, незнакомого тебе опыта. Особенно если твоя пассия – Светлая боевая волшебница. Особенно если ты сам – Темный боевой маг не самого высокого уровня.
Хотя мелкие изменения в Ведающей все же были. У основания нижней губы появился пирсинг, точно по центру. Остроконечная пустотелая декорация из металла казалась случайной кляксой на безупречной картине. От ее блеска заплакал бы сам Дэвид Дрейман. В сравнении с ней проколотая правая бровь выглядела осмысленной фантазией художника.
– Ты не изменилась, – сказал я. – Ты все такая же. И никакие руны тебе не нужны.
– А ты все так же не пользуешься магией исцеления?
Я тронул себя за шею, обнаружив на пальцах кровь.
– Не пользуюсь, – подтвердил я. – Это лишнее. У меня хороший иммунитет.
– Давай заштопаю.
– Не нужно, – сказал я. – Наверное, в машине поцарапался. Пройдет.
Сосредоточившись, я отправил тело непонятного Иного в Сумрак. Больше мы тут все равно ничего не сделаем.
Вытащив телефон, Веда попыталась кому-то позвонить. Я понял, что момент лирики окончен, и почувствовал горькое облегчение.