Маргарет покраснела, затем с улыбкой сказала:
– Мне не нравятся пристрастные допросы. Я отказываюсь отвечать. Кроме того, мои пояснения ничего не изменят. Просто поверьте мне на слово. Кое-кто, в частности один рабочий, говорил мне, что фабриканты заинтересованы в сокращении доходов рабочего класса. Потому что, если у рабочих появятся сбережения в банке, они станут менее зависимыми от работодателей.
– Это тебе тот самый Хиггинс рассказал? – спросила миссис Хейл.
Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал фамилию рабочего. Он понимал, что Маргарет не хотела бы этого. Тем не менее у него была цепкая память.
– Более того, я слышала, что хозяева фабрик предпочитают нанимать в цеха невежественных работников, им не нужны «подпольные адвокаты», – так капитан Леннокс называл солдат в своем полку, которые постоянно выясняли и обсуждали причины поступавших приказов.
Последняя часть ее реплики была адресована отцу, а не мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» – подумал гость со странным недовольством, которое помешало ему дать своевременный ответ. В беседу вступил мистер Хейл:
– Ты не интересуешься работой школ. Иначе, Маргарет, тебя удивило бы, как много в Милтоне сделано для образования людей.
– Да, я мало интересуюсь милтонскими школами, – с внезапной покорностью ответила она. – Но невежество, о котором я говорила, не связано с умением читать и писать. Этому можно научить любого ребенка. Я имела в виду отсутствие благоразумия и жизненных целей. Мне трудно облечь свои мысли в слова. Однако тот рабочий говорил, что хозяева фабрик хотели бы иметь в цехах великовозрастных детей, живущих лишь настоящим моментом. Людей, ослепленных своим безрассудным подчинением.
– Что ж, мисс Хейл, мне ясно, что ваш информатор нашел себе милую слушательницу, готовую принять те клеветнические бредни, которые он решил выставить против хозяев фабрик, – обиженно произнес мистер Торнтон.
Маргарет промолчала. Ей было неприятно, что их гость воспринял ее слова как личную обиду.
– Я не имею таких знакомств с рабочими, как Маргарет, – произнес мистер Хейл. – Но, признаюсь, меня тоже удивляет антагонизм между промышленниками и рабочими. Те идеи, которые вы время от времени выражаете, подтверждают это впечатление.
Маргарет вышла из комнаты. Мистер Торнтон выдержал небольшую паузу. Он был раздосадован тем, что они снова не поняли друг друга. Чувство горечи заставило его относиться к своим словам с удвоенным вниманием, что придало им особый вес.
– Я считаю, что мои интересы идентичны желаниям «рабочих рук», и наоборот. Мы часто называем наемную силу «руками». Я знал, что этот технический термин не понравится мисс Хейл, поэтому не использовал его при ней, хотя рабочий люд так называли еще до моего рождения. Возможно, однажды, в далеком будущем – в Утопии другого тысячелетия, – единство замыслов производителей и работа «рук» реализуются на практике. Я даже готов признать республику идеальной формой правления.
– Кстати, мы можем перейти к «Республике» Платона, когда закончим читать Гомера.
– Во времена Платона вполне могло оказаться, что все мы – мужчины, женщины и дети – соответствовали бы описанной им республике. Но давайте рассмотрим конституционную монархию при нашем нынешнем состоянии морали и интеллекта. В младенчестве мы требуем мудрого деспотизма, который управлял бы нами. Почему детство и юность воспринимаются нами такими счастливыми этапами жизни? Потому что они проходили под надежной защитой твердой и благоразумной власти родителей. Я согласен с мисс Хейл, что иногда мы относимся к рабочим, как к своим детям. Но мне чужда идея о том, что нам, промышленникам, хотелось бы удерживать их в виде великовозрастных недорослей. Я утверждаю, что деспотизм является для них лучшим способом управления. Поэтому в рабочие часы, когда я контактирую с ними, мне приходится быть властным автократом. Я использую свою проницательность – без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере немало, – для принятия мудрых законов и справедливых решений, способствующих ведению бизнеса. Да, эти законы в первую очередь выгодны мне и, только опосредованно, моим рабочим. Но я никогда не стану отчитываться перед подчиненными и отступать от своих планов под давлением их стачечных комитетов. Пусть бастуют. Моя фабрика понесет убытки, но рабочие в конце концов поймут, что я никогда не проявлю слабость и не поменяюсь ни на йоту.
Маргарет вновь вошла в комнату и молчаливо занялась своим рукоделием. Мистер Хейл ответил:
– Смею сказать, я мало разбираюсь в данной теме, но, исходя из известных мне фактов, могу предположить, что народные массы уже вошли в тот проблемный возраст, который находится между юностью и зрелостью. Многие родители совершают большую ошибку, настаивая на безоговорочном подчинении своих отпрысков. Вместо того чтобы разъяснить их обязанности, детям вбивают в голову правила: «Приходи, когда позовут» и «Делай, что тебе сказано!» Но мудрые люди пестуют желание детей действовать независимо. Когда их абсолютная родительская власть прекращается, они становятся друзьями и советчиками. Если я ошибаюсь в своих рассуждениях, вспомните, что именно вы предложили такую аналогию.
– Недавно я услышала историю, – сказала Маргарет, – которая случилась в Нюрнберге примерно три-четыре года назад. В одном большом особняке, служившем раньше домом и складом, жил богатый человек. Ходили слухи, что у него был сын, но точно об этом никто не знал. В течение сорока лет эти слухи то возникали, то пропадали… но полностью не исчезали. После смерти мужчины оказалось, что он действительно имел сына, вполне взрослого человека с недоразвитым интеллектом. Отец, желая уберечь ребенка от ошибок и искушений, воспитывал его странным образом. И когда это взрослое дитя было выпущено в мир, каждый дурной советчик получал над ним власть. Сын богача не отличал хорошего от плохого. Его отец сделал огромную ошибку: заботясь о невинности мальчика, он вырастил свое чадо в полном невежестве. После четырнадцати месяцев разгульной жизни разорившийся наследник был взят городскими властями под надзор, иначе он умер бы от голода. Этот человек знал лишь несколько слов. Он даже не мог просить милостыню.
– Я сам использовал аналогию, предложенную мисс Хейл, и начал сравнивать позицию фабриканта с положением заботливого отца. Поэтому мне не пристало жаловаться на вашу улыбку, нацеленную на меня, как оружие. Но, мистер Хейл, представляя отца как модель поведения, вы говорите, что он должен потакать своим детям в их желании совершать независимые поступки. А какие независимые действия могут выполнять «рабочие руки» в производственное время? В этом отношении я не понимаю ваших доводов. С другой стороны, если хозяин начнет посягать на независимость «рук» в той жизни, которую они ведут вне фабрик, я первым назову такие действия несправедливыми. Рабочие и без того ежедневно трудятся на нас по десять часов. Какое мы имеем право надевать на них поводья в оставшееся время? Я так ценю свою независимость, что не могу придумать большего несчастья, чем обзавестись надсмотрщиком, который будет направлять меня, советовать и читать мне лекции или даже планировать мои будущие действия. Он может быть очень мудрым и влиятельным человеком, но я все равно восстану и начну негодовать по поводу любого вмешательства с его стороны. Мне кажется, что эти веяния сильнее на севере, чем на юге Англии.
– Прошу прощения, но не потому ли это происходит, что не существует никакого равенства и никакой дружбы между классом советчиков и классом тех, кто принимает советы? Вот почему каждый человек вынужден занимать нехристианское и изолированное место в стороне от других, завидуя своим братьям-сородичам и постоянно страшась, что его права будут нарушены.
– Я лишь говорю о фактах. К сожалению, у меня назначена встреча на восемь часов и мне приходится спешить. Поэтому я излагаю факты, не разъясняя их для вас. Однако суть явлений не меняется. Объяснения могут быть любыми, а факты нужно принимать как данность.
– Мне кажется, – тихо сказала Маргарет, – что объяснения как раз и создают большую разницу во взглядах…
Отец жестом попросил ее замолчать и позволить мистеру Торнтону закончить свою мысль. Тот уже встал, чтобы уйти.
– Вы должны понять мою позицию. Зная, как велико чувство независимости в каждом человеке из Даркшира, я не могу навязывать ему свои взгляды. Он будет ненавидеть мое вмешательство с такой же силой, с какой я делал бы это сам. И то, что он продает свой труд, а у меня имеются деньги, чтобы нанять его к себе на фабрику, не дает мне права на подобную тиранию.
– Ни в малейшей степени, – согласилась Маргарет, решив все-таки высказать свое мнение. – Каким бы ни было ваше положение на рынке труда и капитала, вы не должны издеваться над людьми, которыми управляете. Однако в ваших руках находится власть – отрицаете ли вы ее использование или нет, – и она влияет на рабочих, потому что их жизни и благополучие связаны с вами. Мы можем игнорировать нашу зависимость от других людей или отрицать, что они зависят от нас в чем-то большем, чем заработная плата, но независимостью тут и не пахнет. Ни вы, ни любой другой промышленник не в силах этого изменить. Даже самый гордый человек зависит от окружающих людей из-за их постоянного, пусть и незаметного, влияния на его характер и жизнь. И даже у самого последнего из ваших даркширских эгоистов имеются подчиненные и иждивенцы, цепляющиеся за него со всех сторон. Он не может сбросить их с себя, как и они не способны выйти из тени его властного доминирования. Он, будто скала…
– Прошу, не используй сравнений, – с улыбкой перебил ее отец. – Ты и так однажды увела нашу беседу в сторону.
Очевидно, мистер Хейл беспокоился, что они задерживали мистера Торнтона. Но на самом деле последнему нравилось слушать Маргарет, хотя ее слова и раздражали его.
– Скажите, мисс Хейл, вы сами находились под властным доминированием? Возможно, я подступаю к теме издалека, но, если вы когда-то осознавали, что на вас влияли люди, а не обстоятельства, они оказывали свое воздействие прямо или косвенно? Они демонстрировали какие-то примеры для подражания и приказывали вам действовать правильно? Или они были добросовестными наставниками, выполнявшими свои обязанности без особых мыслей о том, как их действия сделают вас прилежной работницей? Наверное, вы знаете, что «руки» бывают более проницательными шпионами, чем слуги. Так вот, если бы я был рабочим, меня в двадцать раз больше впечатляло бы знание того, что мой хозяин честный, пунктуальный и решительный, чем все сказки о вмешательстве, пусть даже добром, в мои дела вне рабочего времени. Я не хочу сейчас рассматривать свое собственное поведение, но, полагаясь на прямолинейную честность моих рабочих и открытую природу их противостояния с управляющими некоторых фабрик, могу сказать, что они верят в меня. Они знают, что я никогда не воспользуюсь бесчестным преимуществом для оправдания позорного поступка. Можно прочитать целый курс лекций «Честность – лучшая политик