На следующее утро он так и поступил. Поскольку Бушера не было дома, мистер Хейл поговорил с его женой и предложил ей испросить для нее место в городской лечебнице. Посмотрев на обилие продуктов, присланных миссис Хейл и уже отчасти использованных детьми, резвившимися в отсутствии отца, он вернулся назад с утешительным и веселым отчетом, на который Маргарет не смела и надеяться. Прошлым вечером ее мрачный рассказ подготовил отца к гораздо худшей ситуации, поэтому он, придя домой, описал свои впечатления в более светлых тонах, чем они были в реальности.
– Позже я снова схожу к ним и встречусь с главой семейства, – сказал мистер Хейл. – У них такой ужасный дом. Я не могу сравнить его ни с одним коттеджем Хелстона. Наши южные крестьяне и не подумали бы покупать ту мебель, которую используют милтонские рабочие. Их обычная пища считалась бы здесь роскошью. Но Бушерам, очевидно, не хватает денег. Все имущество давно сдано в ломбард, а теперь они лишились и заработка на фабрике. Мне иногда кажется, что люди в Милтоне говорят на другом языке и живут по иным стандартам.
В этот день Бесси чувствовала себя лучше, однако она была так слаба, что, казалось, полностью забыла о своем желании посмотреть на Маргарет в ее белом платье. Хотя, возможно, это желание объяснялось прежним лихорадочным и полубредовым состоянием.
Одеваясь для званого обеда, куда ей не хотелось идти с тяжелым сердцем от различных тревог, Маргарет вспоминала веселые примерки нарядов, которые они с Эдит устраивали чуть больше года назад. Единственным утешением была мысль, что мать получит удовольствие, любуясь ею в таком красивом платье. Она покраснела, когда Диксон, приоткрыв дверь гостиной, выразила свое восхищение:
– Мисс Хейл выглядит превосходно, не так ли, мэм? Кораллы миссис Шоу оказались очень кстати. Они придают лицу правильный оттенок, иначе мисс Маргарет казалась бы слишком бледной в этом платье.
Черные волосы Маргарет были чересчур густыми, чтобы заплетать их в косы. Пришлось закрутить их в шелковистый жгут и уложить кольцами вокруг головы, словно корону, а затем собрать в большой спиральный узел на затылке. Маргарет закрепила их двумя большими коралловыми заколками, по длине напоминавшими небольшие стрелы. Рукава были подвязаны тесемками того же цвета. На шее, прямо под ямочкой, оттеняя молочно-белую кожу, располагались тяжелые коралловые бусы.
– Ах, Маргарет, как бы я хотела сопровождать тебя на одном из прежних бэррингтонских балов! Меня в свое время выводила туда леди Бересфорд.
Маргарет поцеловала миссис Хейл за эту маленькую вспышку материнского тщеславия, но сдержала улыбку, потому что чувствовала себя не в духе.
– Давайте я останусь с вами, мама. Так будет лучше и для вас, и для меня.
– Не говори ерунду, дорогая! И постарайся запомнить все детали этого обеда. Я хочу знать, как в Милтоне устраивают такие встречи. Обрати особое внимание на вторую часть, отведенную для забав. Посмотри, как они развлекаются.
Миссис Хейл была бы очень удивлена, если бы увидела великолепие обеденного стола и его роскошную сервировку. Маргарет со своим утонченным лондонским вкусом могла бы сказать, что количество предложенных деликатесов выглядело деспотически чрезмерным – хватило бы и половины, а в результате возникло бы ощущение легкости и элегантности. Но строгие законы гостеприимства непререкаемой миссис Торнтон требовали, чтобы каждым отдельным блюдом можно было накормить всех присутствующих, если бы оно понравилось им. Она не заботилась об умеренности в пище даже в обычные дни, поэтому устроить пир для званых гостей было для нее предметом гордости. Ее сын был согласен с ней. Иногда он воображал себе светские рауты в Лондоне, но, по сути, не знал другого общества, кроме милтонской знати, которая оценивала обеды друг друга по денежным тратам и по количеству превосходной пищи на больших столах. И хотя мистер Торнтон ограничил личные расходы и с большим сожалением разослал приглашения на этот обед, он был рад видеть прежнюю роскошь.
Маргарет и ее отец прибыли первыми. Мистер Хейл всегда отличался пунктуальностью. В гостиной их ожидали миссис Торнтон и Фанни. Все покрывала были сняты с мебели, и комната, казалось, сверкала от желтой шелковой обивки и ярких цветастых ковров. Всевозможные статуэтки и украшения, стоявшие на полках и в каждом углу, утомляли глаза и создавали странный контраст с пустым пыльным фабричным двором, где широкие створчатые ворота были распахнуты настежь для проезда экипажей. С левой стороны из окон была видна многоэтажная фабрика, затемнявшая двор раньше времени.
– Мой сын до последнего момента занят делами. Он скоро придет, мистер Хейл. Могу я попросить вас присесть?
Мистер Хейл рассматривал из окна фабричный двор. Он повернулся к хозяйке и спросил:
– Вы не находите неприятным такое близкое соседство с фабрикой?
Она гордо выпрямила спину.
– С чего бы? Я еще не стала такой утонченной, чтобы забыть источник власти и дохода моего сына. Вы знаете, что это самая большая фабрика в Милтоне? Каждый ее цех занимает около двухсот двадцати квадратных ярдов.
– Я имел в виду громкий шум и постоянный дым из труб. А эти потоки входящих и выходящих рабочих. Неужели они вас не раздражают?
– Я согласна с вами, мистер Хейл, – сказала Фанни. – Меня уже тошнит от запахов пара и машинного масла. А от шума паровых двигателей глохнут уши.
– Мне доводилось слышать шум куда более гнетущий, чем звуки машин, – ответила миссис Торнтон. – У нас в доме он зовется музыкой. На самом деле машинное отделение находится в дальнем конце фабрики. Мы почти не слышим звуков оттуда, разве что летом, когда все окна открыты. Что касается гула голосов при пересменке рабочих, то он мешает мне не больше, чем жужжание пчел. А если иногда я замечаю голоса и шум, то связываю их с деятельностью моего сына. Я горжусь, что все это принадлежит ему. Он заправляет фабрикой. А сейчас и этих звуков не стало. Наши «руки» оказались столь неблагодарными, что устроили забастовку, о которой вы, возможно, уже слышали. Мой сын собирается предпринять кое-какие шаги, о чем я и говорила, когда вы вошли, чтобы поставить этих жуликов на место.
При последней фразе выражение ее лица, всегда чинное и строгое, потемнело от гнева. Оно не прояснилось и тогда, когда в комнату вошел мистер Торнтон. Мать тут же заметила груз тревог и беспокойства, который он не смог сбросить со своих плеч. Затем начали приезжать гости, и их семейству пришлось весело и радушно отвечать на приветствия. Но сначала мистер Торнтон пожал руку Маргарет. Он знал, что это их первое соприкосновение, хотя гордая девушка, по-видимому, не придавала данному факту особого значения. Он спросил о здоровье миссис Хейл и выслушал унылый ответ мистера Хейла. Взглянув на Маргарет, Джон понял, что она была согласна с отцом, – на ее лице не было и тени сомнения. Мистер Торнтон вновь был поражен удивительной красотой Маргарет. Она никогда раньше не появлялась перед ним в таком платье, но элегантность наряда настолько подходила к ее величественной фигуре и горделивой строгости лица, что складывалось впечатление, будто Маргарет всегда так одевалась.
Чуть позже она присоединилась к Фанни. Мистер Торнтон не слышал их беседы, но видел беспокойство своей сестры, постоянно поправлявшей какую-нибудь часть платья и бесцельно переводившей взгляд то в одну, то в другую сторону. Он невольно сравнил ее глаза с большими глазами Маргарет, спокойно смотревшими на свою собеседницу. Казалось, что исходившее от них сияние оказывало какое-то нежное воздействие на окружающих людей. Чуть приоткрытые красные губы выдавали интерес к тому, что говорила ей Фанни. Голова немного склонилась вперед, отчего свет, запутавшийся в блестящих черных волосах, мягко ложился на гладкие плечи цвета слоновой кости, округлые руки и тонкие ладони, неподвижно покоившиеся на коленях. Когда мистер Торнтон воспринял все это одним всеобъемлющим взглядом, с его уст сорвался краткий вздох. Затем он повернулся спиной к юным леди и с трудом, хотя всем сердцем и душой, вернулся к разговору с мистером Хейлом.
Все больше гостей прибывало в дом Торнтонов. Фанни, покинув Маргарет, помогала матери встречать визитеров. Мистер Торнтон заметил, что в этой суматохе никто не составил Маргарет компанию, и это явное пренебрежение обеспокоило его. Но он не отважился подойти к ней. Он даже не смотрел на нее. Однако мистер Торнтон знал, что она делала в тот или иной момент, хотя движения остальных людей казались ему туманом, клубившимся в комнате. В свою очередь Маргарет мало заботилась об одиночестве и с любопытством наблюдала за гостями. Через некоторое время кто-то проводил ее к столу. Она не запомнила имени этого джентльмена, и тот тоже не выказал большого желания общаться с ней. Здесь и там среди мужчин возникали оживленные разговоры. Леди по большей части молчали или обсуждали сервировку стола и наряды собравшихся людей. Определив наконец зачатки общей беседы, Маргарет прислушалась. Мистер Хорсфолл, важный промышленник, чей приезд в Милтон стал поводом для званого обеда, расспрашивал местную знать о торговле и проблемах производства, а остальные джентльмены, в основном предприниматели, давали ему необходимые объяснения.
Чуть позже возник небольшой спор, который проходил в приятной дружеской атмосфере. Мистер Торнтон, который до этого момента молчал, высказал свое мнение, и его доводы оказались такими основательными, что с ним согласились даже оппоненты. Маргарет решила присмотреться к хозяину дома. Развлекая друзей и разговаривая с гостями, он вел себя радушно и любезно, в умеренной, прямолинейной и вполне достойной манере. Она никогда еще не видела его в столь выгодном свете. Когда мистер Торнтон приходил к ним домой, в нем чувствовалась какая-то излишняя нетерпеливость, возможно, даже досада, которая, вероятно, возникла по той причине, что его несправедливо недооценили и он из гордости вынужден объяснять свою позицию. Но сейчас, среди друзей, ему не нужно было доказывать свое заслуженное место в обществе. К нему относились как к человеку сильного характера, как к знатоку своего дела. Ему не требовалось завоевывать их уважение. Он уже обладал им и не сомневался в этом. Такая безопасность отношений наделяла его огромным спокойствием, которого Маргарет не замечала прежде.