ой. И тогда мистер Торнтон подумал, что со временем его впечатления сотрутся, превратившись в тлен, и он забудет о ней. Он видел ее в разных нарядах, в разном настроении и не знал, какое состояние души подходило ей лучше всего. Даже этим утром она выглядела такой величественной… Как сверкали от возмущения ее глаза! Еще вчера она делила с ним опасность, а сегодня совершенно не заботилась о нем!
Если утром мистер Торнтон вел себя до крайности глупо – так он говорил себе по меньшей мере раз двадцать, – то вечером его поведение не стало мудрее. После шестипенсового путешествия на омнибусе он еще больше убедился в том, что на свете не было и никогда не будет женщины, похожей на Маргарет. Она не любила его – и, вероятно, никогда не полюбит. Но ни она, ни даже целый мир не смогут помешать ему любить ее! В таком настроении он вернулся на маленькую рыночную площадь и сел в омнибус, направлявшийся в Милтон. Поздним вечером он вышел из пассажирской кареты около своего склада. Знакомые места вернули его к прежним привычкам и мыслям. Он знал, как много нужно сделать – больше обычного из-за вчерашних волнений. Прежде всего ему следовало повидать своих коллег из городского магистрата. Затем он должен был завершить приготовления, начатые утром, для обеспечения безопасности вновь прибывших ирландских рабочих. Нужно было уберечь их от любых столкновений с недовольными милтонскими рабочими. И наконец, он должен был вернуться домой и встретиться с матерью.
Миссис Торнтон весь день просидела в столовой, каждую секунду ожидая новостей о том, как мисс Хейл приняла ее сына. При любом внезапном шуме в доме она вздрагивала, подхватывала свое рукоделие и начинала усердно работать иглой, хотя стекла очков туманились от слез, а рука предательски дрожала. Время от времени дверь открывалась и какие-то ненужные люди входили по каким-то неважным делам. Чуть позже непреклонное выражение, застывшее на ее лице, сменилось расслабленным унынием, столь непривычным для суровых черт. Отбросив мысли о мрачных переменах, которые должны были произойти после женитьбы сына, она погрузилась в размышления о привычных домашних делах.
Новобрачным потребуется новый запас льняного белья. У миссис Торнтон имелось множество корзин, наполненных тканями, скатертями и салфетками. Она принесла их в комнату и принялась перебирать рулоны и отдельные вещи. На некоторых из них были вышиты буквы Д. Х. Т. (Джордж и Ханна Торнтоны). Другие, принадлежавшие сыну и купленные за его деньги, были помечены инициалами Д. Т. Вещи с буквами Д. Х. Т. были сделаны из голландского дамаста старого производства, изысканно прекрасного и не имеющего ничего общего с нынешним текстилем. Миссис Торнтон долго стояла и смотрела на них. Когда она вышла замуж, все это было ее гордостью. Затем она нахмурилась, плотно сжала губы и аккуратно отпорола буквы Д. Х. Она долго искала красную маркировочную нить, чтобы вышить другие инициалы, но та, похоже, была полностью использована. Миссис Торнтон не нашла в себе мужества, чтобы послать служанку за новой катушкой. Она печально смотрела на пустоты, оставшиеся после срезанных букв, и перед ее внутренним взором проносились видения, связанные с сыном. Джон всегда был ее гордостью, ее собственностью.
Он до сих пор не пришел, потому что, без сомнения, задержался у мисс Хейл. Новая любовь заменила прежнюю, согнав мать с первого места. Укол напрасной ревности пронзил ее сердце. Она не знала, была ли эта боль физической или психической, поэтому на всякий случай села на стул. Но через миг миссис Торнтон снова стояла на ногах – такая же прямая и непреклонная, как всегда. Впервые за этот день на ее лице появилась мрачная улыбка. Она была готова к возвращению триумфатора, который никогда не поймет ее сожалений по поводу его брака. О будущей невестке миссис Торнтон почти не думала. Став женой Джона, она, естественно, займет место хозяйки дома. Более того, она получит множество других привилегий: славу их фамилии, дом и комфорт, пурпурные и тонкие льняные ткани, честь, любовь, подчинение и толпу друзей. Все это перейдет к ней так же естественно, как драгоценности на королевской мантии, а значит, вряд ли будет оценено по достоинству.
Выбор Джона сделал бы королевой даже простую кухарку. А мисс Хейл была не так уж и плоха. Родись она в Милтоне, миссис Торнтон полюбила бы ее без лишних слов. Эта девушка была остра на язык, имела вкус, характер и даже изюминку. Конечно, она вела себя ужасно предвзято и невежественно, но что еще можно было ожидать от этой южной породы? Сравнив ее с Фанни, миссис Торнтон внезапно огорчилась и потому, увидев дочь, говорила с ней неоправданно резким тоном, обругав за лень и медлительность. Затем она раскаялась, взяла в руки «Комментарии Генри» и попыталась сосредоточиться на чтении, вместо того чтобы с гордостью и удовольствием продолжать осмотр скатертей и салфеток.
Наконец раздались его шаги! Она следила за ними, дочитывая фразу из книги. Пока ее взгляд скользил по строкам, а память механически повторяла слова, она отмечала, что Джон уже идет по коридору. Ее обостренные чувства улавливали каждый звук, доносившийся из холла: вот он подошел к шляпной стойке, вот он почти у дверей. Почему он медлит? Пусть скажет ей самое худшее.
Тем не менее она не приподняла голову и не отвела взгляда от книги. Мистер Торнтон подошел к столу и остановился там, ожидая, пока она закончит читать абзац, который так поглотил ее внимание. Переборов себя, она посмотрела на сына.
– Ну, Джон?
Он знал, что означал ее короткий вопрос. Но он будто окаменел. Ему хотелось ответить какой-нибудь остротой. Его злость могла бы породить фривольную шутку, но мать заслуживала большего. Он обошел стол и встал за ее спиной, чтобы она не могла видеть его. Склонившись к бледному застывшему лицу миссис Торнтон, Джон поцеловал ее в щеку и тихо прошептал:
– Никто не любит меня, кроме тебя, дорогая мама.
Он отвернулся и, прислонившись к каминной полке, опустил голову, чтобы скрыть набежавшие слезы. Миссис Торнтон встала. Ее всю трясло. Впервые в жизни эта сильная женщина чувствовала себя слабой. Опустив ладони на плечи сына, она заставила его посмотреть ей в глаза.
– Материнская любовь дается Богом, Джон. Со временем она становится прочнее и сильнее. Девичья любовь похожа на клуб дыма – она меняется при каждом порыве ветра. Она отвергла тебя, мой мальчик, верно?
Миссис Торнтон сжала зубы и оскалилась, как собака. Он покачал головой.
– Я не гожусь для нее. Да, мама. Я знал, что не гожусь.
Она выдавливала слова сквозь сжатые зубы. Джон не слышал, что она говорила. Но блеск ее гневных глаз не оставлял сомнений в том, что это были проклятия. Однако сердце миссис Торнтон подпрыгнуло от радости, когда она осознала, что сын снова принадлежал только ей.
– Мама! – сказал он торопливо. – Я не могу слышать грубых слов в ее адрес. Пощади меня, пожалуйста! Мне и так сейчас тошно. Я все еще люблю ее. Люблю больше, чем когда-либо.
– А я ненавижу ее, – тихим свирепым голосом ответила миссис Торнтон. – Я старалась не питать к ней ненависти, когда она встала между мной и тобой. Мне верилось, что она сделает тебя счастливым. Я отдала бы всю кровь моего сердца, чтобы так оно и было. Но теперь я ненавижу ее за твои страдания. Джон, не нужно скрывать от меня израненных чувств. Я носила тебя в своей утробе, поэтому твоя печаль является моей. И если ты не можешь ненавидеть эту женщину, то я буду ненавидеть ее.
– Мама, ты просто заставишь меня любить ее еще сильнее. Если ты начнешь относиться к ней несправедливо, мне придется как-то уравновесить это. Но почему мы говорим о любви и ненависти? Я не интересен Маргарет, и этого достаточно… даже с избытком. Давай не будем возвращаться к этой теме. Так ты мне действительно поможешь. Просто никогда не произноси ее имя.
– С огромным удовольствием. Я только хочу, чтобы она и вся ее семья были изгнаны туда, откуда они приехали.
Он стоял неподвижно, глядя на огонь в камине. При виде его печали сухие потускневшие глаза матери наполнились слезами, хотя со стороны казалось, что она, как и прежде, выглядела мрачной и грозной.
– Выписаны ордера на арест троих заговорщиков, – сказал Джон. – Вчерашний бунт помог закончить забастовку.
Имя Маргарет больше не упоминалось в их разговоре. Они перешли к обычным темам, обсуждая факты, а не мнения и чувства. Их голоса были спокойными и бесстрастными. Сторонний человек мог бы подумать, что ему еще ни разу в жизни не доводилось наблюдать столь холодное и безразличное общение двух близких родственников.
Глава 27Натюрморт с фруктами
Всегда уместно и приятно все,
Что нам поднесено чистосердечно.
На следующее утро мистер Торнтон занялся фабричными делами. В последнее время к готовым товарам хлопчатобумажной промышленности предъявлялись не столь жесткие требования, поэтому он, желая превратить данные уступки в преимущество, согласился на несколько трудных заказов. В час дня у него состоялась встреча с коллегами из магистрата, на которой – благодаря его сметливому уму и дальновидности – они быстро пришли к необходимым решениям. Пожилые члены муниципального совета, давно управлявшие городом, – люди большего достатка, по традиции скупавшие землю, в то время как он вкладывал свободный капитал в производство, – охотно полагались на его поддержку и мудрые суждения. По их общему согласию, мистер Торнтон обеспечивал взаимодействие магистрата с полицией. Такое уважение общества заботило его не больше, чем слабый западный ветер, который едва отклонял дым, поднимавшийся из самой высокой фабричной трубы. Он не замечал повсеместного почтения, которое оказывали ему окружающие люди, – а если бы и замечал, то считал бы это помехой на пути к поставленным целям. Мистера Торнтона интересовало только ускоренное осуществление задуманных планов. Хотя, конечно, уши его матери жадно впитывали все, что говорили женщины из семейств богатых торговцев и членов муниципального совета: например, о том, как высоко ценили ее сына мистер Этот и мистер Тот, или о том, что дела в городе шли бы совершенно иначе, то есть очень-очень плохо, не будь мистера Торнтона в магистрате.