Наконец он разобрался со всеми своими делами и его рабочий день завершился. Казалось, что глубокое вчерашнее разочарование и бесцельное блуждание в последующие часы прояснили его затуманенный интеллект. Он снова наслаждался силой разума. Он мог пренебречь сердечными страданиями. И если бы мистер Торнтон знал слова из песни мельника, жившего у речки Ди, он мог бы пропеть: «Я не забочусь ни о ком, и обо мне никто не заботится».
В полицейском участке ему были представлены доказательства против Бушера и других зачинщиков. Троих задержанных бунтовщиков не удалось привлечь за тайный сговор. Мистер Торнтон призвал представителя полиции к осторожности, поскольку, объявив заговорщиков виновными, рука закона должна была подготовиться к накалу забастовки. Он вышел из душного и задымленного помещения на «свежий воздух» душной задымленной улицы. Его настроение испортилось. Апатия вернулась с прежней силой, и он перестал контролировать мысли. Они возвращались к Маргарет; они высвечивали сцены – не того злополучного часа, когда он получил отказ на предложение в любви, а в день бунта. Он шел по переполненным улицам, механически уклоняясь влево и вправо от приближавшихся людей – на самом деле не замечая их, не осознавая окружающего мира. Его душила тоска о том счастливом получасе: о кратком промежутке времени, когда ее тело прижималось к нему, когда их сердца стучали в унисон… что вряд ли повторится вновь.
– Мистер Торнтон, я должен сказать, что не понимаю столь прохладного отношения к своей персоне. Вы даже не ответили на мое приветствие. Как поживает миссис Торнтон? Пусть она будет внимательна к нынешней погоде. Нам, докторам, не нравится такая жара.
– Прошу прощения, доктор Дональдсон. Я не заметил вас. И спасибо за заботу. Моя мать чувствует себя хорошо. Что касается погоды, этот день хорош для урожая. Если зерновые уродятся, в следующем году мы получим оживление торговли, что бы вы, доктора, ни говорили народу.
– Да-да. Каждый человек отстаивает свои интересы. Ваша плохая погода и трудные времена приносят мне доход, поэтому я считаю их хорошими. Когда торговля идет на спад, люди Милтона начинают тревожиться о здоровье и думать о смерти – причем больше, чем вы можете себе представить.
– От меня вы такого не дождетесь, доктор. Я выкован из железа. Мой пульс не изменился даже при новости о крупной задолженности. Эта забастовка затронула меня больше, чем любого другого фабриканта в Милтоне, – больше, чем Хэмпера, – но и ей не удалось испортить мне аппетит. Так что ищите себе пациента где-нибудь еще.
– Кстати, вы рекомендовали мне хорошую пациентку. Бедная леди! Не хотелось бы казаться бессердечным, но я уверен, что миссис Хейл, та леди из Крэмптона, не проживет и нескольких недель. Я уже говорил вам, что ее болезнь неизлечима. И после сегодняшнего осмотра у меня не осталось никаких сомнений – она в очень плохом состоянии.
Мистер Торнтон молчал. Его хваленый пульс участился.
– Доктор, я могу чем-нибудь помочь? – после паузы спросил он заметно изменившимся голосом. – Вы же понимаете… Вы знаете, что денег у них мало. Может быть, ей требуются какие-то удобства или некая особая диета?
– Нет, – покачав головой, ответил доктор. – Хотя я слышал, что она просила фруктов. У нее постоянный жар, и лучше всего подойдут груши-скороспелки. Между прочим, они уже появились на рынке.
– Если что-то будет нужно, сообщите мне об этом, – сказал мистер Торнтон. – Я полагаюсь на вас.
– О, не беспокойтесь. Я не пощажу ваш кошелек. Надеюсь, он достаточно глубокий. Хотел бы я получить от вас такой же карт-бланш для всех моих пациентов и их скромных желаний.
Но мистер Торнтон не отличался щедростью. Его благотворительность была строго индивидуальной. Немногие могли бы поверить, что он способен на сильные чувства. Тем не менее он направился к единственному фруктовому магазину в Милтоне, купил отменные сочные персики и зрелые грозди крупного фиолетового винограда. Все это уложили в корзину, украшенную свежими виноградными листьями.
– Куда их отправить, сэр? – спросил продавец.
Не дождавшись ответа, он высказал свое предположение:
– Я полагаю, на фабрику Мальборо?
– Нет, – сказал мистер Торнтон. – Дайте корзину. Я сам отнесу ее.
С корзиной в руке он вышел на одну из самых оживленных улиц города. Здесь располагалось множество женских салонов. Знакомые молодые леди недоуменно оборачивались и смотрели ему вслед, не понимая, почему он сам несет свою ношу, будто простой слуга или посыльный. А он думал: «Меня не смутят их взгляды, потому что я поступаю так ради нее. Я с удовольствием отнесу эти фрукты больной женщине и совершу тем самым правильный поступок. Она не станет порицать меня за доброе дело. Было бы смешно, если бы я из-за страха перед высокомерной дочерью не оказал бы услугу ее бедной матери. Тем более что мистер и миссис Хейлы нравятся мне. Пусть она считает это вызовом».
Мистер Торнтон ускорил шаг и вскоре добрался до Крэмптона. Преодолевая за раз по две ступени, он взбежал по лестнице и вошел в гостиную еще до того, как Диксон доложила о его прибытии. С раскрасневшимся лицом и взглядом, полным доброго энтузиазма, он предстал перед миссис Хейл, которая, горячая от жара, лежала на софе. Мистер Хейл читал ей вслух. Маргарет сидела на низкой скамеечке рядом с матерью и занималась шитьем. Ее сердце затрепетало при виде мистера Торнтона. Но он, казалось, не замечал ее – впрочем, как и мистера Хейла. Подойдя с корзиной в руках к миссис Хейл, он обратился к ней тихим и мягким голосом, который звучал очень трогательно (так всегда бывает, когда крепкий мужчина в полном здравии говорит со слабой больной женщиной):
– Мэм, я встретил доктора Дональдсона, и он сказал, что потребление фруктов весьма полезно при высокой температуре. Я взял на себя смелость принести вам то, что показалось мне наиболее достойным…
Миссис Хейл была удивлена и очень довольна. Она буквально дрожала от нетерпения. Мистер Хейл высказал слова благодарности, а затем отдал несколько распоряжений:
– Маргарет, принеси тарелку… Возьми корзину… Сделай что-нибудь…
Но Маргарет замерла у стола, боясь пошевелиться и произвести какой-то шум, который заставил бы мистера Торнтона обратить на нее внимание. Она знала, что даже краткий обмен взглядами мог вызвать обоюдную неловкость. И еще она гадала, почему их гость не замечал ее, – возможно, сначала из-за низкой скамеечки, а потом из-за отца, который теперь стоял перед ней. Хотя, вероятнее всего, мистер Торнтон намеренно игнорировал ее присутствие. Он даже не смотрел в ее сторону.
– Мне пора идти, – сказал гость. – Я не могу задерживаться. Если вы простите мою вольность – а мои манеры, боюсь, выглядят излишне грубыми, – то в следующий раз я постараюсь быть более воспитанным. Вы позволите мне время от времени приносить вам фрукты, если я увижу что-то подходящее? Желаю вам доброго вечера, мистер Хейл. До свидания, мэм.
И он ушел. Ни одного слова для Маргарет! Ни одного взгляда! Неужели он действительно не заметил ее? Она сходила на кухню за тарелкой, а затем выложила на нее аппетитные фрукты, мягко приподнимая их кончиками тонких пальцев. «Все-таки хорошо, что он принес эту корзину, – подумала девушка. – Особенно после вчерашнего дня!»
– Просто восхитительно! – слабым голосом воскликнула миссис Хейл. – Как мило с его стороны, что он подумал обо мне! Маргарет, любимая, попробуй виноград! Какой добрый человек, не так ли?
– Да, – тихо ответила дочь.
– Маргарет, – проворчала миссис Хейл, – тебе не нравится все, что делает мистер Торнтон. Я никогда не видела столь предубежденной девушки.
Мистер Хейл очистил персик для жены, отрезал маленький кусочек для себя и, посмаковав сладкий плод, произнес:
– Если бы у меня имелись к нему какие-то предубеждения, то такой изысканный дар расплавил бы их навсегда. Я не пробовал ничего подобного даже в Хэмпшире – с тех пор, как был маленьким мальчиком. Хотя для детей все фрукты хороши. С каким удовольствием я ел терновые ягоды и дикие яблоки! Маргарет, ты помнишь кусты смородины, которые росли в саду у западной стены?
Разве она могла забыть такое? Она помнила все: каждое пятнышко на старой каменной ограде, серый и желтый мох, превращавший стену в сказочную карту, маленький журавельник, прораставший в трещинах. События последних двух дней настолько потрясли душу Маргарет, что эти беспечные слова отца о счастливых былых временах заставили ее вскочить и бросить рукоделие на пол. Она торопливо вышла из гостиной и вбежала в свою комнату. Когда ее первые сдавленные рыдания начала прорываться наружу, она вдруг заметила Диксон, искавшую что-то в шкафу.
– О боже, мисс! Как вы меня напугали! Хозяйке стало хуже? Или случилось что-то еще?
– Нет, ничего серьезного. Просто мне стало дурно. Диксон, принеси стакан воды. А что ты ищешь? Мои муслиновые платья в том ящике.
Диксон молча продолжала рыться в белье. Комнату наполнил запах лаванды. Наконец она нашла то, что искала. Маргарет не видела, что именно. Диксон обернулась и мрачно произнесла:
– Я не хотела говорить вам, что искала. Вы и так намучились в последнее время. Мне ли не знать, как вас может огорчить такое известие. Лучше я придержу его до завтра или до конца недели.
– Что случилось? Прошу тебя, Диксон. Немедленно рассказывай!
– Та молодая женщина, которую вы навещали… Хиггинс, кажется.
– Что с ней?
– Она умерла этим утром, и ее сестра пришла со странной просьбой. Перед смертью молодая женщина изъявила желание быть погребенной с каким-нибудь предметом из вашей одежды. Вот ее сестра и попросила об этом. Я решила отдать ей ваш ночной чепец, который стал не слишком хорош.
– Ах, позволь мне найти более достойную вещь, – расплакавшись, сказала Маргарет. – Бедная Бесси! Кто мог подумать, что я больше не увижу ее.
– Я должна сказать вам кое-что еще. Эта девочка внизу просила узнать у вас, не захотите ли вы повидать умершую подругу?
– Умершую подругу? – побледнев, повторила Маргарет. – Я никогда не видела мертвых людей. Нет, я не пойду.