Наступило долгое молчание. Миссис Хейл чувствовала, что данное обещание не было полным, но включало в себя гарантию помощи. Оно имело оговорки, которые ее слабый утомленный ум не воспринимал. А миссис Торнтон предусмотрела все случаи, при которых ее обязательства вступали бы в действие. Она испытывала злое удовлетворение от возможности высказывать Маргарет нелестную правду, оправдывая это выполнением обещания.
– Я благодарю вас, – прошептала миссис Хейл. – Благослови вас Бог. Мне говорили, что вы никогда не нарушали своих клятв. Возможно, это мои последние слова… Спасибо, что вы обещали проявлять доброту к моей девочке.
– Только не доброту, – без снисходительности поправила ее миссис Торнтон.
Она не сожалела о сказанных словах. Главное, что ее совесть была теперь чиста. Она пожала вялую руку миссис Хейл и, не повидавшись с Маргарет, покинула дом.
Пока миссис Торнтон общалась с миссис Хейл, Маргарет и Диксон, почти соприкасаясь головами, составляли план, который позволил бы им сохранить приезд Фредерика в секрете. Письмо от него ожидалось со дня на день. Следом мог явиться и он сам. Марту нужно было отправить к родителям. Диксон брала на себя охрану передней двери. Они решили принимать лишь некоторых посетителей, которые приходили к мистеру Хейлу, и всегда проводили встречи с ним в кабинете под лестницей. Серьезная болезнь миссис Хейл служила объективной причиной для этого. Если Диксон потребуется помощь Мэри Хиггинс, девушка будет работать только на кухне. Возможно, она и увидит Фредерика, но тогда они представят его ей как мистера Дикинсона – дальнего родственника Хейлов. Впрочем, ее медлительная и апатичная натура защитит их от излишнего любопытства. Они решили, что Марта должна уехать этим вечером. Маргарет хотела отправить ее к родителям еще накануне. Но затем она поняла, что соседи найдут это странным, ведь больной хозяйке требовался постоянный уход.
Бедная Маргарет! Весь этот вечер она заботилась об отце и делилась с ним силами, которых почти не осталось. Мистер Хейл старался не впадать в отчаяние. Каждый раз, когда между приступами боли у его жены наступало кратковременное облегчение, он пытался убедить себя, что начинается окончательное восстановление. И поэтому, когда приходил очередной приступ – еще более суровый, чем прошлая агония, – он расстраивался и терял надежду. Этим вечером мистер Хейл, не найдя занятий для времяпровождения и не в силах вынести одиночества в своем кабинете, перебрался в гостиную. Сложив руки на столе, он опустил на них голову. При виде его печали у Маргарет заныло сердце. Однако он молчал, и ей не хотелось навязывать ему слова утешения. Марта уехала. Диксон сидела у постели миссис Хейл и оберегала ее сон. Дом погрузился в молчание. Темнота за окнами сгущалась, и пора было ставить свечи.
Маргарет сидела у окна, смотрела на уличные фонари, но на самом деле ничего не видела – она прислушивалась к тяжелым вздохам отца. Ей не хотелось спускаться за свечами и нарушать безмолвную сдержанность своего присутствия. В любую минуту отец мог дать волю более сильным эмоциям, и, если бы она вышла из комнаты, его никто бы не утешил. В то же время Маргарет нужно было спуститься вниз и проверить огонь в кухонной печи, за которым ей приходилось присматривать. Внезапно она услышала трель дверного звонка. Казалось, что этот звук наполнил весь дом, хотя на самом деле он был не очень громким. Девушка вскочила на ноги, прошла мимо отца, который никак не отреагировал на настойчивый звонок, затем вернулась и поцеловала его в щеку. Он не пошевелился, словно не заметил ее нежности. Она спустилась вниз по лестнице и в полной темноте подошла к входной двери. В таких случаях Диксон всегда устанавливала дверную цепочку, но Маргарет, занятая своими мыслями, без всякого страха открыла замок.
Перед ней на пороге стоял высокий мужчина. На фоне освещенной улицы она видела только его силуэт. За миг до этого он осматривал двор. Теперь же, повернувшись к ней, мужчина спросил приятным и знакомым голосом:
– Это дом мистера Хейла?
Маргарет задрожала. Сначала она ничего не ответила, но уже в следующее мгновение, облегченно вздохнув, воскликнула:
– Фредерик!
Протянув к нему руки, она обняла его и втащила в прихожую.
– Маргарет! – произнес он, обнимая ее за плечи.
Они поцеловали друг друга. Даже в темноте он пытался рассмотреть ее лицо и найти в нем ответ на свой еще не высказанный вопрос.
– Как мама? Она жива?
– Да, она жива, милый брат! Она очень больна, но еще жива!
– Слава Богу!
– Папа в абсолютной прострации от горя.
– Вы ожидали меня?
– Нет. Мы не получили от тебя письма.
– Значит, я опередил его. Но мама знала, что я приеду?
– Мы все знали, что ты приедешь. Подожди немного! Заходи в эту комнату. Дай руку. Что тут у тебя? Дорожный саквояж? Диксон закрыла ставни, поэтому так темно. Мы в папином кабинете. Сейчас я подведу тебя к креслу. Отдохни несколько минут. Я поднимусь наверх и расскажу ему о твоем приезде.
Маргарет нащупала свечу и спички. Когда слабый свет рассеял темноту, она почувствовала внезапную робость. Лицо брата удивило ее сильным загаром. Его красивые, слегка удлиненные голубые глаза сначала украдкой рассматривали ее. Затем они весело заискрились от осознания того, что сестра тоже изучает его. И хотя взгляды Маргарет и Фредерика выражали обоюдную симпатию, оба сохраняли молчание. В сердце девушки вернулись прежние чувства. Она снова любила брата – и как друга, и как близкого родственника.
Взбежав вверх по лестнице, Маргарет с облегченной душой вошла в гостиную. На самом деле печаль осталась прежней. Однако в присутствии брата, который разделял ее горе, эта горечь казалась менее угнетающей. Даже подавленность отца не обескуражила ее. Раскинув руки, он беспомощно полулежал на столе. Но Маргарет теперь обладала чарами, способными вывести его из депрессивного состояния. Хотя, наверное, она использовала их слишком настойчиво.
– Папа, – сказала она, обвив руками его шею.
Она нежно, но настойчиво приподняла его тяжелую голову и посмотрела ему в глаза, пытаясь зарядить их своей силой.
– Догадайтесь, кто приехал!
Отец взглянул на нее, и она почувствовала, как в своей туманной печали он отбросил верную догадку, посчитав ее диким плодом воображения. Мистер Хейл снова склонился вперед, спрятал лицо в ладонях и опустил голову на стол. Она с трудом разобрала его шепот:
– Не знаю, о ком ты говоришь. Это не Фредерик. Только не он. Я не вынесу этого. Не тревожь меня. Я слишком ослаб. И его мать умирает!
Он начал плакать и скулить, как ребенок. Маргарет не ожидала такой реакции. Ей стало тошно от разочарования. Какое-то время она хранила молчание. Затем заговорила снова, по-другому – не так радостно, но по-прежнему нежно и деликатно.
– Папа, это Фредерик! Вы только подумайте, как мама обрадуется! И ради нее мы должны выглядеть веселыми и счастливыми! Мы должны показать нашу радость бедному Фредерику.
Отец не изменил своей позы, но, похоже, прислушался к ее словам.
– Где он? – спросил мистер Хейл, не поднимая головы.
– В вашем кабинете. Я зажгла свечу и побежала к вам. Он там один и, наверное, гадает, почему его оставили…
– Я пойду к нему, – произнес отец.
Он встал и взял дочь за руку, полагаясь на ее руководство. Маргарет отвела его к двери кабинета, но не стала входить в комнату. Она была слишком взволнована и чувствовала, что не выдержит этой встречи. Девушка взбежала вверх по ступеням и тихо заплакала, впервые за несколько дней позволив себе избавиться от ужасного напряжения. К ним приехал Фредерик! Ее драгоценный брат был снова с ними! Она едва могла поверить в это. Перестав плакать, Маргарет открыла дверь своей спальни. Ее встревожила тишина. Не услышав голосов, звучавших снизу, она испугалась, что видит сон. Страх заставил ее спуститься по лестнице и прильнуть ухом к двери кабинета. Оттуда доносились голоса отца и брата. Этого было достаточно. Она прошла в кухню, пошевелила дрова в очаге, зажгла свечи в доме и приготовила ужин. Как хорошо, что ее мать спала. Маргарет знала об этом по слабому свету свечи, который пробивался через замочную скважину двери родительской спальни. Фредерик мог освежиться и отдохнуть. «Пусть возбуждение брата от встречи с отцом немного уляжется, – подумала она, – прежде чем мама узнает о его приезде».
Когда ужин был готов, Маргарет открыла дверь кабинета и вошла, словно служанка, с тяжелым подносом на вытянутых руках. Она с радостью прислуживала бы Фредерику. Но он, увидев сестру, тут же вскочил с кресла и освободил ее от ноши. Это было продолжение того вновь пришедшего облегчения, которое принес его приезд. Брат и сестра вместе накрыли стол. Их руки часто соприкасались, они общались взглядами, столь понятными для людей одной крови. Огонь в камине погас. Маргарет начала разжигать его снова, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить покой миссис Хейл.
– Диксон говорит, что для разведения огня в камине требуется дар и что никакое обучение тут не поможет.
– Poeta nascitur, non fit, – прошептал мистер Хейл. – «Поэтами не рождаются, ими становятся».
Маргарет была рада услышать эту цитату в его исполнении, как бы слабо ни звучал его голос.
– Старая добрая Диксон! – произнес Фредерик. – Как мы расцелуем друг друга! Раньше она всегда целовала меня, а потом смотрела мне в лицо, будто хотела убедиться, что я тот самый «мастер Фред». Затем она снова начинала обнимать и целовать меня! Маргарет! Что ты за «трубочист»! Когда к твоему телу пришили такие неуклюжие и бесполезные руки? Беги и вымой их! Лучше намажь масло на хлеб, а с камином я сам управлюсь. Разжигание каминов – это одна из моих врожденных способностей.
Маргарет вновь ушла на кухню, потом вернулась и начала ходить взад и вперед по комнате с радостным беспокойством, которое не позволяло ей сидеть на одном месте. Она с огромным наслаждением выполняла любую просьбу брата. Они с Фредериком понимали друг друга с полуслова. В доме скорби появился источник нежной радости. Но ситуация усугублялась тем, что в глубине сердец они понимали, какая непоправимая трагедия ожидала их в ближайшие дни.