— Нет, — ответил мистер Хейл. — Наверное, придется сначала поселиться в меблированных комнатах, чтобы подыскать подходящий вариант.
— Значит, надо паковать вещи так, чтобы можно было на неопределенное время оставить их на железнодорожной станции?
— Возможно. Поступай как считаешь нужным, только не забывай, что денег будет значительно меньше, чем мы рассчитывали.
Насколько Маргарет знала, денег всегда было не много. Чувствовала она себя так, словно на плечи внезапно свалился тяжкий груз. Еще четыре месяца назад приходилось решать проблемы совсем иного свойства: какое платье надеть к обеду, кто из приглашенных джентльменов поведет к столу ту или другую леди. Да и вообще до сих пор серьезных решений принимать не приходилось. Если не считать из ряда вон выходящего случая с предложением капитана Леннокса и последующей свадьбой, жизнь на Харли-стрит текла с размеренностью часовых стрелок. Раз в год тетушка Шоу и Эдит затевали долгий спор, куда отправиться на отдых: на остров Уайт, за границу или в Шотландию, но в такие моменты сама Маргарет оказывалась надежно защищенной от необходимости выбора, поскольку ее ждала тихая гавань родного дома. Сейчас же, начиная с неожиданного приезда мистера Леннокса и его — еще более неожиданного — признания, каждый день заставлял решать все новые и новые насущные вопросы.
После чая отец ушел в комнату жены, и Маргарет, немного посидев в глубокой задумчивости, вдруг встала, взяла свечу и направилась в кабинет за большим атласом. Вернувшись в гостиную, она открыла карту Англии и принялась изучать. Когда мистер Хейл вернулся, его встретил ясный взгляд и вполне реальное предложение:
— Есть замечательный план. Вот смотри: в графстве Даркшир, на расстоянии моего пальца от Милтона, есть местечко под названием «Хартон», о котором жители севера отзываются как о чудесном курортном уголке. Почему бы не устроить там маму и Диксон, а самим поехать в Милтон подыскать и подготовить подходящий дом? Морской воздух укрепит ее перед наступлением зимы, она отдохнет, а Диксон будет счастлива за ней ухаживать.
— Неужели Диксон поедет с нами? — спросил отец тоном безнадежного отчаяния.
— Конечно! — убежденно ответила Маргарет. — У нее нет другого выхода, а мама без нее не обойдется.
— Боюсь, нам придется довольствоваться совсем иной жизнью. В городе все намного дороже, чем в деревне. Сомневаюсь, что Диксон город придется по нраву. Признаться, дочка, порой мне кажется, что эта женщина слишком много о себе воображает.
— Так и есть, папа, — подтвердила Маргарет. — И если ей придется смириться со скромным существованием, то нам, в свою очередь, придется не обращать внимания на не в меру раздутое самомнение. Уверена, она не захочет с нами расставаться, особенно в нынешних обстоятельствах, потому что искренне всех нас любит. А еще Диксон бесконечно предана маме и ради ее благополучия должна ехать.
— Что ж, милая, поступай как знаешь. Полагаюсь на твою рассудительность. Сколько миль от Хартона до Милтона? Ширина пальца не дает четкого представления о расстоянии.
— Полагаю, около тридцати миль. Это совсем близко!
— Дело не в близости, а… впрочем, неважно! Если ты действительно считаешь, что маме там будет лучше, значит, решено.
Это был важный шаг. Теперь Маргарет могла действовать, думать и строить конкретные планы, а миссис Хейл, стряхнув слабость и вялость, — забыть о насущных страданиях и погрузиться в мечты о поездке к морю. Сожалела она лишь об одном: мистер Хейл не сможет провести с ней все две недели в Хартоне, как когда-то, во время помолвки, было в Торки, где она отдыхала вместе с сэром Джоном и леди Бересфорд.
Глава 6. Прощание
Пустынный сад молчит печально,
Роняя нежные цветы.
Грустят поникшие кусты,
Пылает клен костром прощальным.
Напрасно робкий солнца луч
Утешить праздный плод мечтает;
Подсолнух головой качает
В предчувствии холодных туч.
Зима сотрет воспоминанья,
А свежий ветер — друг весны —
Счастливые навеет сны,
Забыть заставив о прощанье.
За годом год уходит вдаль,
Но пахарь снова смотрит в поле.
Забвение — свобода воли,
А прошлого совсем не жаль.
Наступил последний день. Дом был завален тюками и ящиками, которые предстояло отправить на ближайшую железнодорожную станцию. Даже прелестная лужайка в саду превратилась в неопрятную свалку, поскольку туда то и дело выбрасывали куски упаковки. В комнатах поселилось странное эхо, а сквозь голые, лишенные штор окна лился жесткий, агрессивный, непривычно яркий свет. Гардеробную миссис Хейл постарались не трогать до последней минуты. Там они с Диксон складывали одежду, то и дело удивленно восклицая при виде очередной забытой драгоценности: детского костюмчика или башмачков. Работа продвигалась крайне медленно. Внизу стояла Маргарет — спокойная, собранная, готовая в любую минуту дать совет или распоряжение людям, нанятым в помощь Шарлотте и поварихе. Добрые женщины, то и дело утирая слезы, рассуждали между собой, как молодой леди удается так невозмутимо держаться в последний день. Сошлись на том, что, прожив так долго в Лондоне, она просто не любит Хелстон. Стоит неподвижно, очень бледная и тихая, глядя вокруг своими большими печальными глазами и замечая каждую подробность, чтобы в нужную минуту вникнуть в любое, даже самое мелкое обстоятельство.
Ни одна из служанок не могла понять, как болело сердце Маргарет от тяжкого груза, который не смогли бы облегчить никакие вздохи, а постоянное напряжение всех сил и возможностей оставалось единственным способом удержаться от слез. Если она уступит отчаянию, кто возьмет на себя хлопоты? Отец проводил время в ризнице, с помощью церковного писаря проверяя приходские документы, регистрационные журналы и прочие бумаги, а когда возвращался домой, начинал складывать книги, которые никому не мог доверить. К тому же разве могла Маргарет позволить себе слабость на глазах у посторонних людей и даже преданных слуг — таких как повариха и Шарлотта? Нет, только не она.
Но вот наконец четверо рабочих ушли на кухню, чтобы подкрепиться, и Маргарет медленно, обреченно покинула наблюдательный пункт, где провела так много времени, и через пустую, гулкую гостиную вышла в сумерки раннего ноябрьского вечера. Мягкий серый туман окутывал, но не прятал кусты и деревья, окрашивая их в сиреневый цвет, так как солнце еще окончательно не скрылось за горизонтом. Пела малиновка — должно быть, та самая, которую отец часто называл своей любимицей. У окна кабинета он собственными руками построил для птички домик. Листья украшали сад причудливее, чем обычно. Первый морозец уложил их на землю, и все-таки некоторые — удержавшиеся на дереве — медленно кружились в косых лучах солнца, сияя янтарными и золотыми гранями.
Маргарет прошла по дорожке вдоль южной стены, где росла груша. В последний раз они гуляли здесь с мистером Ленноксом, и возле грядки чабреца он заговорил о том, о чем сейчас нельзя думать. Пытаясь найти ответ, она смотрела вот на эту запоздало расцветшую розу, а в середине его последней фразы вдруг заметила ажурную красоту морковной ботвы. Прошло всего две недели, а все изменилось! Где он сейчас? Должно быть, ведет привычную жизнь в Лондоне, обедает на Харли-стрит или где-нибудь еще, в веселой молодой компании. Даже в этот момент, когда она в сумерках бредет по сырому печальному саду, где все отцветает и опадает, он, должно быть, с радостью откладывает в сторону своды законов. Пора закончить трудовой день, чтобы освежиться быстрой ходьбой в парке Темпла, среди невнятного, но мощного гула множества голосов близких, хотя и незаметных глазу деловых людей, и увидеть отраженный в реке свет городских фонарей. Мистер Леннокс часто рассказывал об этих торопливых прогулках, втиснутых в короткий промежуток между занятиями и обедом: вспоминал о них в самые приятные минуты и в лучшем расположении духа, — поэтому картина прочно запечатлелась в воображении.
А здесь стояла полная тишина. Малиновка улетела в таинственный ночной простор. Время от времени слышался далекий стук открывшейся и тут же закрывшейся двери: должно быть, это возвращались домой усталые крестьяне, — но звуки эти доносились из другого мира, а вот приглушенный шелест и скрип опавших листьев в лесу, за садом, послышался совсем близко. Маргарет знала, что так пробирается браконьер. Сидя осенью в спальне с погашенной свечой и с замиранием сердца созерцая красоту неба и земли, она не раз замечала, как легко и бесшумно эти люди перепрыгивают через садовую ограду, быстро пересекают освещенную луной, влажную от росы лужайку и скрываются в неподвижной, черной лесной тени. Дикая рискованная свобода их жизни волновала воображение. Маргарет не только не боялась таинственных охотников, но в глубине души желала им успеха, однако сегодня почему-то испугалась. В лесу, неподалеку, громко хрустнула ветка — то ли случайно упавшая, то ли сломанная силой. А еще Маргарет услышала, как, не подозревая, что кто-то из домашних остался в саду, Шарлотта закрывает на ночь ставни. Со всех ног она бросилась к окну и отчаянно забарабанила, напугав горничную:
— Открой! Открой, Шарлотта! Это я!
Сердце перестало трепетать только в гостиной, под защитой закрытых и запертых ставней, в окружении знакомых стен. Маргарет присела на дорожный сундук. Разоренная, безрадостная, холодная комната наводила тоску — ни огня в камине, ни какого-то другого света, если не считать длинной свечи в руках у Шарлотты. Горничная посмотрела с удивлением. Не столько заметив, сколько почувствовав удивленный взгляд горничной, Маргарет поспешно поднялась и слегка улыбнувшись, пояснила:
— Испугалась, что оставишь меня на улице. В кухонную дверь не достучаться, а выход к церкви давно заперт.
— О, мисс, я бы тут же вас хватилась. Надо объяснить рабочим, что делать дальше. К тому же, я накрыла чай в кабинете господина: сейчас это самая удобная комната.