е верю, что все это ложь, и не ошиблась. Спустя несколько месяцев пришло это письмо, и стало ясно, что спровоцировало поступок Фредерика. Он защищал не себя, не свои раны, высказал капитану Рейду все, что думает, и события вышли из-под контроля, но большинство членов команды его поддержали.
— Знаешь, Маргарет, — продолжила миссис Хейл слабым, изможденным, дрожащим голосом, — я рада за сына: горжусь, что он нашел силы выступить против несправедливости, а не остался лишь примерным офицером.
— А я горжусь братом, — твердо, решительно заявила Маргарет. — Верность и покорность мудрости и справедливости — прекрасные качества, но еще достойнее выступить против деспотической власти, жестоко примененной не к нам самим, а к другим — более беспомощным созданиям.
— Ах как хочется увидеть Фредерика еще раз… хотя бы однажды, ведь он — мой первенец.
Слова прозвучали тоскливо и в то же время смущенно: казалось, своим страстным желанием мать обижает второго ребенка, — но сама Маргарет этого даже не заметила, поскольку думала об одном: как исполнить заветную мечту матери.
— Прошло уже лет шесть-семь. Будут ли его преследовать, мама? Если бы Фредерик появился и предстал перед судом, какое наказание ему бы вынесли? Он мог бы предъявить доказательства провокации.
— Напрасно, — покачала головой миссис Хейл. — Некоторые из матросов, поддержавших Фредерика, были схвачены. Их судили на борту корабля «Амиция». Все они рассказали одну и ту же историю, совпадающую с письмом Фредерика, но это не помогло.
И тут — впервые за время долгого разговора — миссис Хейл заплакала, но что-то все же заставило Маргарет задать страшный вопрос, ответ на который она предвидела:
— Что с ними случилось, мама?
— Всех повесили на нок-рее, — с мрачной торжественностью изрекла миссис Хейл. — Но хуже всего то, что, приговаривая несчастных к смерти, судья заявил, что матросы пострадали из-за офицеров, которые ввели их в заблуждение.
Мать и дочь надолго умолкли.
— Кажется, Фредерик провел несколько лет в Южной Африке?
— Да. А сейчас живет в Испании — в Кадисе или где-то неподалеку. Я больше никогда не увижу своего мальчика, потому что здесь, на родине, его повесят.
Утешения не было. Миссис Хейл отвернулась к стене и замерла в материнском отчаянии. Никакие слова не могли облегчить ее боль. Она раздраженно выдернула ладонь из руки дочери, словно стремилась остаться наедине с воспоминаниями о сыне, и когда в комнату вошел мистер Хейл, Маргарет встала и медленно удалилась. Горизонт утонул во мраке. Ни единый луч не предвещал просветления.
Глава 15. Хозяева и слуги
Мысль бьется с мыслью; высекая искру правды, сталкиваются щит и меч.
— Маргарет, — обратился на следующий день к дочери мистер Хейл, — необходимо нанести ответный визит миссис Торнтон. Твоя мама неважно себя чувствует и опасается, что не сможет преодолеть столь значительное расстояние, так что придется нам с тобой. Сегодня днем и отправимся.
По дороге мистер Хейл с плохо скрытым беспокойством заговорил о здоровье жены, и Маргарет, хоть и с грустью, обрадовалась: наконец-то отец нашел мужество посмотреть правде в глаза.
— Ты вызывала доктора, Маргарет? Советовалась?
— Нет, папа. Ты же велел показаться самой, а я здорова, но если бы знала хорошего врача, то сегодня же попросила бы его приехать, потому что мама серьезно больна.
Она заговорила так прямо и безжалостно, потому что помнила, как в прошлый раз пыталась поделиться с отцом опасениями, однако тот не захотел ничего слушать. Сейчас положение изменилось, и в словах мистера Хейла прозвучало отчаяние.
— По-твоему, она скрывает недомогание? Считаешь, что ей действительно очень плохо? Диксон что-нибудь говорила? Ах, Маргарет! Меня мучает страх: вдруг это переезд в Милтон убил ее? Бедная, бедная Мария!
— О, папа! Только не допускай таких мыслей! — воскликнула потрясенная Маргарет. — Ей просто нездоровится, ничего больше. Надо обратиться за советом к специалисту, и все будет в порядке.
— А Диксон что-нибудь говорила о маме?
— Нет, но ты же знаешь, как она любит создавать тайны из мелочей. А сейчас ее упорное молчание немало меня тревожит. Полагаю, безосновательно. Ты же сам недавно сказал, что у меня не в меру разыгралось воображение.
— Хочется верить, что так оно и есть, поэтому не принимай мои слова всерьез. Мне как раз очень нравится, что ты беспокоишься о мамином здоровье. Не бойся поделиться сомнениями и опасениями: мне твои чувства близки, хотя в тот раз я был раздражен. Давай попросим миссис Торнтон посоветовать хорошего доктора. Если уж тратить деньги, то только на первоклассного специалиста. Подожди-ка, здесь надо свернуть.
Ни один из домов на этой улице не выглядел достаточно импозантным для миссис Торнтон: внешность сына никоим образом не позволяла представить его жилище, — однако Маргарет почему-то решила, что эта высокая, дородная, прекрасно одетая дама должна жить в доме, гармонирующем с ее представительным обликом. Мальборо-стрит же состояла из длинных рядов небольших кирпичных домиков, местами отделенных друг от друга глухой стеной. Во всяком случае, с перекрестка ничего другого заметно не было.
— Он точно сказал, что живет на Мальборо-стрит, — озадаченно проговорил мистер Хейл.
— Возможно, он привык экономить, потому до сих пор и довольствуется таким домом. Впрочем, давай спросим.
Первый же прохожий с готовностью сообщил, что мистер Торнтон живет напротив своей фабрики, в конце длинной глухой стены, за фабричной калиткой.
Фабричная калитка ничем не отличалась от обычной садовой, разве что находилась рядом с огромными воротами для грузовых повозок. Сторож впустил посетителей в длинный просторный двор, где с одной стороны располагалась контора для заключения торговых сделок, а с другой — возвышалось огромное, со множеством окон, здание фабрики, откуда доносился оглушительный грохот станков, сопровождаемый тяжкими вздохами парового двигателя. Напротив стены, отделявшей фабричный двор от улицы — на узкой стороне прямоугольника, — стоял красивый каменный дом. Несмотря на то что само здание потемнело от копоти, окна, дверь и крыльцо удивили безупречной чистотой. Судя по внешнему виду, построен дом лет пятьдесят-шестьдесят назад. Каменный фасад, узкие высокие окна, как и их количество, парадное крыльцо с перилами и двумя боковыми лестницами — все соответствовало эпохе.
Маргарет с удивлением спросила себя, почему обладатели такого прекрасного дома не предпочли более спокойное место — в деревне или хотя бы в пригороде — подальше от нескончаемого шума. Как можно жить в таких условиях, когда стоишь рядом с человеком и с трудом слышишь его голос? Да и фабричный двор с калиткой и воротами в глухой стене представлял собой унылый пейзаж. Как выяснила Маргарет, поднявшись по старомодной лестнице вслед за горничной, три окна гостиной располагались над парадным крыльцом и комнатой справа от него и выходили как раз на мрачную стену. В гостиной никого не оказалось. Больше того, вся мебель была так тщательно защищена различными покрывалами и чехлами, словно дому предстояло пережить извержение вулкана и явить себя археологам спустя тысячелетие. Стены были оклеены обоями в розово-золотых узорах. Рисунок ковра представлял собой букеты цветов на светлом фоне, однако в центре комнаты он скромно прятался под выцветшим, затертым половиком. Окна украшали кружевные шторы, а все кресла и диваны прятались под плетеными или вязаными накидками. Каждую горизонтальную поверхность занимали гипсовые фигуры, защищенные от пыли стеклянными колпаками. В центре гостиной, прямо под увязанной тканью люстрой, стоял массивный круглый стол. По всей окружности, с равными интервалами, как весело раскрашенные спицы колеса, на нем лежали книги в ярких переплетах. Все здесь отражало свет, и ничто его не поглощало. В целом комната производила неприятное впечатление своей болезненной яркостью и ослепительным блеском.
Утомленная сиянием, Маргарет даже не подумала о том, сколько усилий требуется для поддержания безупречной белизны и чистоты в непосредственном соседстве с фабрикой и как трудно создать здесь эффект ледяного, снежного безмолвия. Все вокруг свидетельствовало о заботе и труде, однако труд и забота были нацелены не на создание уютного, располагающего к спокойствию домашнего пространства, а исключительно на украшение и сохранение от грязи и разрухи.
До появления хозяйки отец и дочь успели осмотреться и вполголоса поделиться впечатлениями: в комнатах, подобных этой, почему-то всегда беседуют тихо, словно опасаясь разбудить спящее эхо.
Наконец вошла миссис Торнтон, в красивом черном шелковом платье, ленты и кружева на котором могли соперничать с безупречной белизной штор и накидок. Маргарет извинилась и объяснила, почему матушка не смогла лично засвидетельствовать почтение, однако, опасаясь слишком откровенно выдать страх отца, лишь в общих чертах описала ее нездоровье. В результате у миссис Торнтон сложилось впечатление, что миссис Хейл страдает легким, если не воображаемым, недомоганием, о котором при необходимости вполне могла бы на некоторое время забыть, а если состояние действительно не позволило ей выйти из дома, то визит можно было бы и отложить. Вспомнив о стоимости нанятых для собственного визита лошадей и распоряжении Джона, чтобы Фанни непременно тоже поехала в Крамптон, миссис Торнтон почувствовала себя обиженной и не только не выразила ни малейшего сочувствия по поводу болезни миссис Хейл, но и вообще оставила сообщение без внимания.
— Как здоровье мистера Торнтона? — осведомился мистер Хейл. — Вчера я получил от него короткую записку с уведомлением об отмене урока и решил, что он плохо себя чувствует.
— Сын редко болеет, но даже если такое случается, не говорит о болезни и не отменяет назначенных дел. Однако он вскользь упомянул, сэр, что вчера вечером не смог найти время для занятий. Уверена, что Джон сожалеет, поскольку очень ценит ваше общество.