Доктор привычно вышел из экипажа, приготовившись отдать знания, мудрость, опыт, сочувствие — все, чего от него ждали, — следующему пациенту — так, как будто в мире никого иного не существовало.
Тем временем Маргарет вернулась в кабинет отца, чтобы собраться с мыслями и с силами, а уже потом подняться к матери.
«Ах, боже, боже! Что за ужас! Как это вынести? Безнадежная, смертельная болезнь. Зачем только я поехала к тетушке Шоу, когда нужно было эти несколько драгоценных лет провести с мамой! Бедняжка! Как много боли она уже вытерпела! Прошу тебя, Господи, облегчи ее страдания. Хватит ли у меня сил? Хватит ли мудрости, чтобы успокоить папу? Пока нельзя ничего ему говорить. Не все сразу. Горе убьет его. Но больше я ни на минуту не расстанусь с моей дорогой, любимой матушкой!»
Она бросилась наверх. Диксон в комнате не оказалось, а матушка полулежала в кресле, укутанная в мягкую белую шаль, в красивом кружевном чепце — видимо, ожидала, что доктор зайдет еще раз. Лицо слегка порозовело, а усталость после осмотра придала чертам умиротворенное выражение. Странное спокойствие удивило.
— Маргарет, как странно ты выглядишь! — воскликнула миссис Хейл, но тут же поняла, в чем дело, и недовольно осведомилась: — Надеюсь, ты не задавала доктору Доналдсону лишних вопросов?
Маргарет ничего не ответила, только посмотрела с откровенной тоской, и миссис Хейл рассердилась еще больше:
— Он ведь не сказал тебе…
— О, мама, сказал: я заставила, так что во всем вини меня! — воскликнула Маргарет и, опустившись на колени возле кресла, сжала материнскую ладонь, хотя миссис Хейл и попыталась вырвать руку.
— Маргарет, ты поступила неправильно. Я не хотела, чтобы ты узнала.
Матушка наконец оставила попытки высвободить руку, и дочь покрыла поцелуями и омыла горячими слезами слабые пальцы. Спустя некоторое время Маргарет осмелилась заговорить:
— Ах, мама! Позволь за тобой ухаживать. Всему, что необходимо, научусь у Диксон. Я твоя дочь, а потому имею право оставаться рядом.
— Сама не знаешь, о чем просишь, — вздрогнув, ответила миссис Хейл.
— Знаю. Знаю куда больше, чем ты думаешь. Позволь стать твоей сиделкой. Разреши хотя бы попробовать. Никто и никогда не старался так, как буду стараться я. Доверься мне, прошу. Подари утешение!
— Моя бедная девочка! Что же, попробуй. Понимаешь, Маргарет, мы с Диксон решили, что ты отвернешься от меня, едва узнаешь…
— Диксон решила! — с презрением повторила Маргарет. — Диксон отказала мне в праве на дочернюю любовь. Еще бы преданность присуща только ей! Должно быть, считает меня одной из тех неженок, которые весь день лежат на розовых лепестках под шелковым балдахином. Умоляю, больше не позволяй ее фантазиям нас разделять!
— Не сердись на Диксон, — взволнованно попросила миссис Хейл, и Маргарет тут же взяла себя в руки.
— Хорошо, не буду. Если разрешишь остаться рядом, научусь вести себя кротко и делать все, что нужно. Только позволь быть первой в очереди — вот чего я жажду. Пока жила у тетушки Шоу, постоянно боялась, что ты меня забудешь, и каждый вечер засыпала в слезах.
— А я все думала, как после роскоши и комфорта Харли-стрит ты воспримешь нашу жалкую бедность и самодельные приспособления, и оттого боялась твоего возвращения больше, чем визитов кого-то из посторонних.
— Ах, мама! Мне так все нравилось дома! Там было намного интереснее, чем на чопорной Харли-стрит! Полки из гардероба, которые в торжественных случаях превращались в подносы! Старые чайные коробки, набитые тряпками, покрытые и превращенные в оттоманки! То, что ты называешь самодельными приспособлениями, составляло истинное очарование жизни в Хелстоне.
— Я больше никогда не увижу Хелстон, — проговорила миссис Хейл со слезами на глазах, а поскольку Маргарет не нашлась с ответом, продолжила: — Пока жила там, постоянно стремилась уехать. Казалось, что хуже места в Англии нет. И вот теперь должна умереть далеко-далеко. Что же, справедливое возмездие за неблагодарность…
— Не говори так! — перебила ее Маргарет. — Доктор сказал, что ты вполне еще можешь пожить… Ах, мама! Давай вместе поедем в Хелстон!
— Ни за что! Я должна понести наказание. Но Фредерик!
Едва имя сына слетело с уст, миссис Хейл разрыдалась, словно в агонии. Мысль о первенце мгновенно лишила ее воли, нарушила спокойствие, победила усталость. Истеричные рыдания то и дело прерывались судорожными возгласами:
— Фредерик! Фредерик! Приди ко мне. Я умираю. Мой дорогой мальчик, дай увидеть тебя в последний раз!
Стенания грозили перейти в нервный припадок. Маргарет в ужасе распахнула дверь и принялась звать Диксон. Горничная прибежала, запыхавшись, и сразу обвинила молодую госпожу в том, что та утомила и взволновала матушку. Маргарет кротко стерпела нотацию, думая лишь об одном, чтобы не вернулся отец. Несмотря на излишнюю тревогу, без единой попытки оправдаться, она быстро и ловко выполнила все распоряжения Диксон, чем заслужила снисхождение. Вдвоем они уложили больную в постель, и Маргарет посидела рядом, пока та не уснула. Спустя некоторое время Диксон позвавла ее в гостиную выпить кофе, который сама приготовила, и с недовольным видом заявила:
— Незачем было любопытствовать, мисс, тогда не пришлось бы раньше времени расстраиваться и суетиться. А время настанет скоро. Теперь вы скажете господину, и что же прикажете делать с вами обоими?
— Нет, Диксон, — печально заверила Маргарет, — я ничего не скажу папе. Он не сможет вынести горе так стоически, как я.
И словно в доказательство собственной «силы», она разрыдалась.
— Ну вот! Я так и знала. Сейчас разбудите матушку, а она только уснула. Мисс Маргарет, дорогая, долгое время мне удавалось справляться. Не стану притворяться, что люблю госпожу так же, как вы, и все же отношусь к ней лучше, чем к кому бы то ни было. Только мастер Фредерик может с ней сравниться. Помню, как горничная леди Бересфорд позвала меня взглянуть на барышню, одетую в белое платье с алыми маками по подолу. Меня так поразило увиденное, что ненароком я загнала в палец иголку и сломала, так что пришлось вырезать. Так она разорвала свой кружевной платочек, чтобы перевязать рану, а потом, после бала, где была краше всех, еще раз смочила его лосьоном. С тех пор я больше никогда и никого не любила так, как вашу матушку. И уж, конечно, не могла представить, что увижу ее в таком бедственном положении. Не собираюсь никого упрекать. Многие считают вас хорошенькой, красивой и все такое прочее. Даже в этом грязном углу, где можно ослепнуть от дыма, любая сова сразу вас заметит, но вы никогда не станете красивее матушки, никогда, даже если проживете на свете сто лет!
— Она и сейчас очень хороша. Бедная, бедная мама!
— Только не начинайте снова, а то я все-таки не выдержу! — всхлипнула Диксон. — Так вы ни за что не устоите перед расспросами господина. Выйдите на улицу, погуляйте и возвращайтесь в приличном виде. Часто мне самой хотелось забыться до такой степени, чтобы не думать о ее состоянии и о том, к чему оно приведет.
— Ах, Диксон! — воскликнула Маргарет. — Как несправедливо я на тебя сердилась, не понимая, какой страшный секрет ты хранишь!
— Благослови вас Гоподь, дитя! Люблю, когда вы проявляете характер. Добрая старая кровь Бересфордов. Третий с конца сэр Джон пристрелил управляющего на месте. Бедняга лишился жизни за то, что сказал, будто бы господин обдирает арендаторов. А уж он обдирал будь здоров: до тех пор пока не мог вытянуть из них ни пенни. Все равно что содрать шкуру с камня!
— Честное слово, Диксон, я тебя не застрелю. И постараюсь больше не перечить.
— Да вы никогда и не перечили. А если я иногда ворчала, то всегда только сама с собой, чтобы хоть немножко поговорить. В этом доме порой не с кем словом перекинуться. А вы, когда сердитесь, становитесь копией мастера Фредерика. Иногда даже хочется нарочно вас разозлить, чтобы увидеть, как на лицо находит грозовая туча. Но сейчас идите на улицу, мисс. Я присмотрю за госпожой, а что касается хозяина, то, если вдруг придет, пусть развлекается с книгами.
— Пожалуй, пойду, — согласилась Маргарет и, помедлив минуту-другую, словно чего-то боялась или не могла решиться, неожиданно поцеловала Диксон и быстро вышла из комнаты.
— Благослови ее Бог! — пробормотала горничная вслед. — Троих я люблю на свете: госпожу, мастера Фредерика и мисс. Только троих, и все. Все остальные могут отправиться на виселицу: все равно не знаю, зачем они живут. Господин, должно быть, родился на свет, чтобы жениться на госпоже. Если бы любил ее как подобает, возможно, когда-нибудь и я полюбила бы его, но он обращал на жену слишком мало внимания, все читал, читал и без конца думал. И вот до чего додумался! Другие ничего не читают и ни о чем не думают, а становятся ректорами, деканами и другими важными людьми. И хозяин бы мог добиться успеха, если бы слушал, что говорит жена, и поменьше уставал от чтения и мыслей.
Услышав, как хлопнула входная дверь, Диксон выглянула в окно, увидела Маргарет и подумала: «Бедная девочка! Все в том же платье, в котором год назад приехала в Хелстон. С тех пор не купила даже пары заштопанных чулок или застиранных перчаток. И вот теперь такое испытание…»
Глава 17. Что такое забастовка?
На неведомой тропе
Не спеши, остановись.
Пред неведомой судьбой
Отступи и помолись.
Маргарет вышла из дома тяжело и неохотно, однако движение и воздух — пусть даже скорее дым, чем воздух, — уже до первого поворота разогнали молодую кровь. Походка стала легче, губы порозовели. Сознание вырвалось из замкнутого круга, обратилось к окружающему миру, и она заметила наконец на улице странных людей: медленно прохаживались, засунув руки в карманы, мужчины; громко разговаривали и развязно смеялись молодые, явно не в меру возбужденные женщины. Самые неприглядные из мужчин — позорное меньшинство — сидели на ступенях пивной, курили и бесцеремонно разглядывали прохожих, отпуская скабрезные шуточки. Маргарет хотела выйти за город и погулять в поле, но передумала, опасаясь в одиночестве идти по неспокойным улицам, и решила навестить Бесси Хиггинс. Впечатления, конечно, совсем не те, что на лоне природы, но во всяком случае пользы больше.