— Сердце окаменело. Слез не осталось. Бучер приходит каждый день и рассказывает мне о своем горе и страхе. Знаю, что он слабый, но все же человек. Сколько раз я сердилась на него и его жену за то, что не знают, как жить, но не всем же быть мудрыми. Господь терпит и других, дает им право любить и быть любимыми не хуже Соломона. А если их близким плохо, они страдают точно так же, как страдал Соломон. Не знаю, что делать. Может, союз должен присматривать за такими беднягами, как Бучер, но только пусть каждый руководитель союза подойдет к нему и посмотрит в лицо. Уверена, что если бы они услышали его слова (только каждый в отдельности, а не все вместе), то, нарушив свой же приказ, разрешили бы вернуться на работу.
Маргарет сидела молча. Разве можно теперь спокойно пойти домой и забыть отчаянный голос этого человека, который сказал даже больше, чем произнесенные страшные слова? Она открыла сумочку: денег там оказалось совсем немного — достала все, что было, и без единого слова вложила в руку Бесси.
— Спасибо. Другие тоже ничего не зарабатывают, но как-то держатся и не жалуются. Теперь папа знает о беде Бучера и не бросит его на произвол судьбы. Маленькие дети, больная жена. Все, что могли, они уже заложили. И пусть мы сами живем небогато, ни за что не позволим им голодать. Если сосед не поможет соседу, то как же тогда?
Бесси определенно боялась, как бы Маргарет не подумала, что они не хотят поддержать тех, кто в этом нуждается.
— К тому же папа уверен, что через несколько дней хозяева уступят: дольше не протянут. А вас я сердечно благодарю — не только за Бучера, но и за себя, — так как люблю вас всей душой.
Сегодня Бесси казалась спокойной, но в то же время пугающе разбитой и слабой, а после столь долгой речи и вовсе так обессилела, что Маргарет встревожилась.
— Не бойтесь, — успокоила гостью Бесси, — это еще не смерть. Просто ночью что-то привиделось: то ли страшный сон, то ли что-то другое. Не знаю, что это было, потому что я не спала. А сегодня весь день прошел словно в тумане, только этот несчастный немного меня оживил. Нет! Пока еще смерть не пришла, но уже не за горами. Укройте меня. Если кашель позволит, то, может, усну. Хорошего вам вечера. Правда, сейчас еще день, но из-за дыма за окном почти темно.
Глава 20. Мужчины и джентльмены
Старые и молодые — пусть все вкушают угощенье.
Пусть досыта едят — куска не пожалею!
Домой Маргарет вернулась до такой степени расстроенной увиденным и услышанным, что с трудом смогла понять, как приняться за исполнение обычных, но оттого не менее насущных обязательств. Прежде всего предстояло поддержать жизнерадостный разговор с мамой. Теперь, когда не выходила из дома, миссис Хейл с нетерпением ждала возвращения дочери даже с короткой прогулки, чтобы услышать новости.
— Твоя фабричная подруга сможет прийти в четверг, чтобы увидеть, как ты одеваешься к обеду?
— Сегодня она так плохо себя чувствовала, что я не осмелилась спросить, — печально ответила Маргарет.
— Ах, боже мой! Кажется, сейчас все нездоровы, — заметила миссис Хейл с легкой ревностью одного больного человека к другому. — Должно быть, грустно хворать на этих узких боковых улочках (добрая душа возобладала, и принятый в Хелстоне образ мыслей вернулся). Там, наверное, еще хуже, чем здесь. Чем ей помочь, Маргарет? Пока тебя не было дома, мистер Торнтон прислал несколько бутылок выдержанного портвейна. Как по-твоему, хорошее вино придаст ей сил?
— Не стоит беспокоиться, мама! Не думаю, что Хиггинсы очень бедны. Во всяком случае, никогда не жалуются. К тому же у Бесси туберкулез, так что портвейн не облегчит страданий. Да она и не захочет его пить. Может быть, отнести ей варенье из наших чудесных фруктов? Впрочем, нет, я хотела бы его отдать другой семье. Ах, мама, мама! Разве можно после всего горя, которое сегодня довелось увидеть, надеть красивое платье и отправиться на роскошный званый обед?
Не сдержав данного себе обещания говорить только о приятных событиях, Маргарет рассказала матушке обо всем, что узнала в доме Хиггинсов.
Миссис Хейл искренне расстроилась и захотела немедленно что-то сделать, а потому приказала Маргарет сейчас же собрать целую корзинку еды и отослать Бучерам. Заверения дочери, что помощь подождет до утра, поскольку Хиггинс уже пошел в лавку, а сама она оставила деньги, лишь рассердили матушку. Миссис Хейл назвала дочь бесчувственной и не успокоилась до тех пор, пока корзинка не отправилась по назначению, а потом глубокомысленно изрекла:
— Наверное, мы поступили неправильно. В прошлый свой приход мистер Торнтон сказал, что те, кто поддерживает рабочих и тем самым помогает продлить забастовку, наносят огромный вред. А этот Бучер… он ведь тоже бастует, не так ли?
Вопрос достался супругу, когда тот поднялся наверх после урока с мистером Торнтоном, по обыкновению закончившегося дружеской беседой. Маргарет не опасалась, что корзинка еды для детей продлит забастовку, глубоко взволнованная, так далеко она не заглядывала.
Мистер Хейл выслушал жену и, стараясь держаться с подобающим судье спокойствием, вспомнил все, что еще полчаса назад, со слов мистера Торнтона, казалось таким очевидным, и в конце концов пришел к неудовлетворительному компромиссу, заявив, что в данном случае жена и дочь не только поступили правильно, но иначе поступить было просто невозможно. Тем не менее в качестве общего правила мысль мистера Торнтона справедлива, поскольку продолжение забастовки закончится тем, что хозяева привезут рабочих из других мест или вообще изобретут машины, чем максимально сократят ручной труд. Отсюда следует, что доброта заключается в отказе от любой помощи, способной поддержать рабочих в их нынешнем безумстве. Что касается Бучера, то мистер Хейл пообещал навестить его утром и выяснить, что еще можно сделать для его больной жены и голодающих детей.
Наутро мистер Хейл осуществил свое намерение. Самого Джона Бучера дома не застал, однако побеседовал с женой и пообещал устроить ее в больницу. Тем временем дети с удовольствием уничтожили содержимое корзины миссис Хейл. Домой отец вернулся в куда более жизнерадостном настроении, чем осмеливалась надеяться Маргарет. В действительности вчерашний рассказ дочери настроил мистера Хейла на такой трагический лад, что, подчиняясь воображению, он описал положение семьи в более радужных тонах, чем того требовала истина.
— Схожу к Бучерам еще раз, чтобы встретиться с хозяином, — заключил мистер Хейл. — Пока могу сказать, что местные дома не сравнишь с жилищами бедняков в Хелстоне. Такую мебель наши крестьяне никогда не смогли бы купить. Про еду и говорить не приходится: в наших жилищах ее сочли бы роскошью. Однако у здешних семей нет иных доходов, кроме жалованья работающих, поэтому в создавшейся ситуации не остается ничего иного, кроме как закладывать имущество. Здесь, в Милтоне, приходится учить другой язык и руководствоваться иными понятиями.
В этот день Бесси тоже чувствовала себя немного лучше, хотя оставалась настолько слабой, что совершенно забыла о желании увидеть Маргарет в белом платье. Не исключено, впрочем, что фантазия эта возникла в состоянии лихорадочного бреда.
Маргарет не могла не сравнивать странный процесс облачения ради события, участвовать в котором совсем не хотелось, с теми веселыми, озорными девичьими переодеваниями, которые они с Эдит устраивали немногим больше года назад. Единственное, что успокаивало, это радость матери при виде нарядной дочери. Миссис Хейл густо покраснела, едва Диксон широко распахнула дверь гостиной и бесцеремонно провозгласила:
— Мисс Хейл хорошо выглядит. Не так ли, мэм? Кораллы миссис Шоу подошли как нельзя лучше. Такой приятный, освежающий цвет, мэм. Иначе, мисс Маргарет, вы предстали бы слишком бледной.
Густые черные волосы не желали заплетаться в косу, так что пришлось скрутить их плотной спиралью, короной уложить на голове, а концы собрать на затылке в тяжелый узел, который удерживали две длинные коралловые булавки, больше напоминавшие стрелы Купидона. Белые шелковые рукава закреплялись у локтя тесемками из той же ткани, а в основании гибкой молочно-белой шеи лежали тяжелые коралловые бусы.
— Ах, Маргарет! Как бы мне хотелось отвезти тебя на одну из прежних ассамблей в доме Баррингтонов, чтобы представить свету, точно так же как когда-то леди Бересфорд представляла меня.
Маргарет расцеловала матушку за этот милый всплеск родственного тщеславия, однако улыбнуться не смогла: неистребимая тяжесть лежала на сердце.
— Честное слово, мама, лучше бы я осталась дома вместе с тобой.
— Чепуха, дорогая! Постарайся запомнить каждую мелочь. С удовольствием послушаю, как проходят званые обеды здесь, в Милтоне. Особенно меня интересует второе блюдо. Что подают вместо дичи?
При одном лишь взгляде на роскошь и блеск обеденного стола миссис Торнтон восторг миссис Хейл достиг бы предела. Маргарет, с ее утонченным лондонским вкусом, сочла количество деликатесов чрезмерным: для более легкого и элегантного эффекта вполне хватило бы и половины. Однако один из нерушимых законов гостеприимства, которым следовала хозяйка, гласил, что любого, даже самого изысканного блюда должно хватить всем, если каждый из гостей пожелает его отведать. Скромная до непритязательности в обыденной жизни, миссис Торнтон стремилась поразить изобилием званого обеда, и сын полностью разделял чувства матери, поскольку никогда не знал — хотя и мог представить — иного общества, кроме того, которое считало необходимым обмениваться великолепными застольями. И даже сейчас, привыкший отказывать себе в малейших тратах, кроме самых необходимых, Джон уже не раз пожалел о разосланных приглашениях, но в то же время искренне радовался при виде величия приготовлений. Мистер и мисс Хейл прибыли первыми, поскольку мистер Хейл неизменно соблюдал пунктуальность. Наверху, в гостиной, никого, кроме миссис Торнтон и Фанни, пока не было. Все чехлы исчезли, и просторная комната засияла желтым шелковым дамастом и яркими цветами на светлом ковре. Бесчисленные украшения теснились по углам, утомляя глаз и вступая в резкий диссонанс с уродливой серой пустотой огромного фабричного двора и распахнутыми для приема повозок широкими железными воротами. Слева, отбрасывая длинную тень и раньше времени закрывая летнее солнце, в окна заглядывало многоэтажное здание фабрики.