рли-стрит казалась более реальной: там Маргарет хотя бы могла найти утешение в чертах тети Шоу, так похожей на маму, и в письмах из дому, которых ждала с тоской детской любви. Сейчас даже Хелстон погрузился в туман небытия. Унылые серые дни минувшей зимы и весны, такие пустые и монотонные, казались ближе к самому дорогому, так безнадежно ускользающему человеку. Она бы с радостью ухватилась за напрасно ушедшее время и стала умолять его вернуться, отдать все, что тогда имела, но так мало ценила. Как поверхностна, суетлива, пуста жизнь! Как мимолетна, невесома, непостоянна, ненадежна! Казалось, на небесной колокольне — высоко над земными бедами и заботами — неумолчно звонит колокол, напоминая, что все в мире пройдет и все забудется.
А когда настал новый день, такой же холодный и серый, как многие другие, куда более радостные, Маргарет посмотрела на каждого из спящих и подумала, что страшная ночь так же нереальна, как причудливое видение, как тень, и она тоже прошла, утонула в прошлом.
Проснувшись, миссис Хейл не помнила о вчерашнем приступе, поэтому очень удивилась как раннему визиту доктора Доналдсона, так и встревоженным лицам мужа и дочери. Поначалу согласилась остаться в постели, сказав, что чувствует себя совершенно разбитой, однако вскоре захотела встать, и доктор Доналдсон разрешил ей перейти в гостиную. Только это не помогло: миссис Хейл нигде не находила себе места, беспокоилась, а к вечеру впала в лихорадочное беспамятство. Мистер Хейл окончательно растерялся и утратил способность рассуждать и принимать решения.
— Что можно сделать, чтобы избавить маму от еще одной такой же ночи? — спросила Маргарет доктора на третий день.
— В значительной степени это реакция на мощное лекарство, которое мне пришлось использовать. Полагаю, больная переносит свое состояние легче, чем вы, глядя со стороны. Положение мог бы улучшить водяной матрац. Конечно, кардинального улучшения не наступит — скорее, состояние вернется к тому, каким было до приступа, — но пользу матрац принесет. Насколько мне известно, у миссис Торнтон он есть. Постараюсь днем заехать на Мальборо-стрит. А впрочем, — добавил доктор, взглянув на бледную, утомленную Маргарет, — не уверен, что успею: сегодня много вызовов. Надеюсь, вас не затруднит пробежаться до фабрики?
— Разумеется, не затруднит, — с готовностью ответила Маргарет. — Обязательно схожу к миссис Торнтон днем, пока мама будет спать. Надеюсь, мне не откажут.
Опыт не обманул доктора Доналдсона: миссис Хейл оправилась от последствий приступа и днем выглядела гораздо бодрее, чем ожидала дочь. Маргарет ушла после ленча, оставив матушку дремать в глубоком кресле. Мистер Хейл сидел рядом и нежно держал супругу за руку, но выглядел при этом куда более измученным и страдающим, чем сама больная. И все же мало-помалу он начал приходить в себя и даже улыбаться — пусть пока редко, слабо и неуверенно. А еще два дня назад Маргарет думала, что больше никогда не увидит улыбку на его лице.
От дома в Крамптоне до фабрики на Мальборо-стрит предстояло пройти примерно две мили. Стояла жара. В три часа дня августовское солнце палило без устали и без жалости. Первые полторы мили пути Маргарет не замечала на улицах ничего странного: погрузившись в грустные мысли, привычно лавировала в плотном людском потоке, — однако, в очередной раз свернув за угол, с удивлением увидела необычную толпу. Никто никуда не уходил, все стояли на месте: кто-то молча слушал, кто-то говорил, возбужденно жестикулируя. Пробираясь сквозь плотную человеческую массу, чтобы как можно быстрее добраться до цели, Маргарет не особенно замечала, что творится вокруг, а потому оказалась на Мальборо-стрит прежде, чем поняла, что людьми овладело тягостное раздражение, а атмосфера сгустилась, как воздух перед грозой. Из каждого прилегающего к улице переулка доносился далекий гул множества негодующих голосов. Бедняки, не осмелившиеся выйти на улицу, стояли у дверей и окон своих хижин и молча наблюдали за происходящим. Мальборо-стрит стала средоточием взглядов, выражающих различные, но неизменно сильные чувства. Кто-то смотрел с нескрываемой яростью; кто-то — с откровенной угрозой; кто-то — с сомнением и страхом, а кто-то и с жалобной мольбой.
Подойдя к узкой боковой калитке в глухой фабричной стене — в стороне от больших двустворчатых ворот, — Маргарет позвонила и, пока ждала привратника, услышала первый отдаленный раскат грома, потом увидела, как медленно накатилась темная волна, остановилась, наткнувшись на препятствие, и отхлынула в дальний конец улицы. Еще недавно там приглушенно гудели голоса, а сейчас повисла грозная тишина. Внешние события проникли в сознание, но не коснулись полного личной боли сердца. Маргарет не понимала смысла и значения происходящего, но в то же время остро чувствовала приближение главной жизненной катастрофы — смерть матери и пыталась представить, как это будет, чтобы в нужный момент найти силы поддержать отца.
Привратник осторожно приоткрыл калитку, словно опасаясь вторжения нежданных гостей, и с облегчением перевел дух:
— Это вы, мэм?
Калитка открылась чуть шире, хотя и не полностью, Маргарет вошла, и, поспешно задвинув щеколду, он осведомился настороженно:
— Кажется, народ идет сюда?
— Не знаю. Происходит что-то необычное, но эта улица, кажется, пока свободна.
Она миновала просторный двор и поднялась на крыльцо. С фабрики не доносилось ни звука: не стучал и не вздыхал паровой двигатель, не тарахтели станки, не перекликались пронзительные голоса, — но вдалеке нарастал зловещий гул.
Глава 22. Удар и последствия
Работы мало, хлеб недешев,
И платят плохо нам.
Ирландцы давят тяжкой ношей —
Пора, брат, по домам.
Маргарет проводили в гостиную, принявшую свой обычный упакованный облик. Из-за жары окна оставались полуоткрытыми, а стекла скрывались за венецианскими шторами, так что отраженный от мостовой угрюмый серый свет проникал в комнату и смешивался с зеленоватым верхним светом, отбрасывая на лицо Маргарет отвратительную фиолетовую тень. Хватило одного взгляда в зеркало, чтобы в этом убедиться. В ожидании она присела на диван, но никто не появлялся. Казалось, ветер то и дело доносил какой-то рокот, но ведь ветра не было! В следующее мгновение шум утихал и воцарялась гнетущая тишина.
Наконец в гостиную вошла Фанни.
— Мама сейчас придет, мисс Хейл, а я по ее поручению передаю извинения. Возможно, вам известно, что брат привез рабочих из Ирландии, чем безмерно рассердил местное население. Можно подумать, он не имеет права принимать на фабрику кого захочет. Глупцы сами отказались работать, а теперь до такой степени запугали несчастных голодных ирландцев, что мы боимся выпустить их на улицу. Они попрятались на верхнем этаже фабрики и там же будут ночевать, не то эти звери их разорвут. Сами не работают и другим не дают. Мама заботится об их пропитании, а Джон старается успокоить, потому что некоторые женщины уже плачут и просят вернуть их обратно. А вот и мама!
Миссис Торнтон вошла с непреклонно-суровым выражением лица, и Маргарет пожалела было, что явилась в столь неподходящее время, но поскольку буквально на днях та сама предложила обращаться, если что-то понадобится для матушки, успокоилась. Ее короткое сообщение о цели визита миссис Торнтон выслушала, нахмурившись и плотно сжав губы, а когда Маргарет закончила, некоторое время молчала, потом вздрогнула и вдруг закричала:
— Они уже у ворот! Фанни, скорее позови Джона с фабрики! Они сейчас сломают засов и ворвутся! Да шевелись ты!
В тот же момент гул толпы, к которому прислушивалась миссис Торнтон, вместо того чтобы внимать словам Маргарет, раздался возле самой стены. Неумолимо нараставший шум уже слышался за деревянным ограждением, и вот невидимая толпа уже принялась бешено бросаться на ворота, время от времени отступая и наваливаясь с новой силой. В конце концов те не выдержали и закачались, как тростник на ветру. Женщины собрались возле окон, с ужасом взирая на представшее перед ними зрелище. Миссис Торнтон, все служанки, Маргарет со страхом наблюдали за происходящим. Тут с воплями, словно за ней гнались разбойники, вернулась Фанни и рухнула на диван. Миссис Торнтон ждала сына, который все еще оставался на фабрике. Вот он вышел во двор, взглянул наверх, на бледные испуганные лица, ободряюще улыбнулся и, заперев за собой дверь, попросил, чтобы кто-нибудь сошел вниз и впустил его в дом: Фанни в страхе задвинула засов. Миссис Торнтон сама отправилась вниз.
Звуки знакомого уверенного голоса хозяина подействовали на разъяренную толпу, как запах крови на хищника. До этой минуты бунтовщики молча бросались на ворота, но сейчас, услышав его спокойную речь, толпа буквально взревела: даже миссис Торнтон побелела от страха. Сын же вошел следом за ней в гостиную с таким видом, словно только что услышал звук боевой трубы: с легким румянцем на щеках, с блеском в глазах и выражением гордого вызова на лице. Благородный красивый мужчина. Маргарет всегда боялась, что в минуту серьезного испытания самообладание подведет ее, боялась проявить слабость и трусость, однако сейчас, в момент настоящего, оправданного страха и непосредственной, близкой опасности, совсем забыла о себе и испытала лишь глубокое, почти болезненное, сочувствие к человеку, в гордом одиночестве противостоявшему разъяренной стихии.
Мистер Торнтон заговорил первым:
— Прошу простить, мисс Хейл. Вы оказались в нашем доме не в самый удачный момент. Боюсь, вам придется разделить с нами опасность.
Затем, повернувшись к миссис Торнтон, он добавил:
— Мама, почему бы не перейти в дальние комнаты? Не уверен, что бунтовщики не проберутся в конюшню через Пиннерз-лейн. Но даже если этого не случится, в противоположной части дома вы будете в большей безопасности, чем здесь. И поторопитесь.
Первой к выходу направилась Джейн, главная служанка, и все остальные потянулись за ней, но тут миссис Торнтон твердо заявила: