До сих пор Маргарет не сделала ни шагу с того места, где мистер Торнтон ее оставил. Ни одно внешнее обстоятельство не вывело ее из глубокой задумчивости, порожденной прощальными словами и огненным взглядом страстных пронзительных глаз, спрятаться от которого можно, лишь опустив ресницы. Маргарет подошла к окну и настежь распахнула створки, пытаясь сбросить тяжкое наваждение, но этого показалось мало; захотелось выйти из комнаты, чтобы в общении с родными или в работе стряхнуть воспоминания прошедшего часа. К сожалению, дом утонул в дневной неподвижности, как это нередко случается, когда лишенный ночного отдыха больной наконец-то засыпает. Одиночество казалось невыносимым. Что же делать? Разумеется, навестить Бесси Хиггинс, тем более что она просила зайти.
Маргарет вышла на улицу.
Несмотря на знойный, душный день, Бесси неподвижно лежала на придвинутой к камину широкой скамье, словно только что перенесла болезненный приступ. Ей явно не хватало свободы дыхания, доступной лишь в вертикальном положении. Маргарет быстро подошла, приподняла больную и подложила под спину подушки. Теперь Бесси могла сидеть не напрягаясь.
— Думала, никогда вас больше не увижу, — с тоской заглянув в лицо Маргарет, проговорила бедняжка.
— Прости, вчера никак не могла прийти: мама плохо себя чувствовала, да и другие причины были, — краснея, объяснила Маргарет.
— Наверное, отправив к вам Мэри, я поступила дерзко, но ужасные крики и шум растерзали на мелкие кусочки. Когда отец ушел, я подумала, что если бы только смогла услышать ваш голос, произносящий слова о мире и покое, то отошла бы к Господу, как младенец засыпает под колыбельную матери.
— Так, может, почитаем сейчас?
— Да, пожалуйста! Не обижайтесь, если сначала я буду слушать не очень внимательно, как только дойдете до моих любимых утешительных обещаний, каждое слово западет в сердце.
Маргарет начала читать, однако Бесси беспокойно металась, не находя себе места, а если на миг успокаивалась, то в следующий момент конвульсии накатывали с удвоенной силой. Наконец она не выдержала:
— Не надо, не читайте больше! Бесполезно. Все равно я мысленно богохульствую и со злостью думаю о том, что уже нельзя исправить. Может, вы слышали про бунт на Мальборо-стрит? На фабрике Торнтона?
— Твоего отца ведь там не было, правда? — густо покраснев, уточнила Маргарет.
— Не было. Да он отдал бы правую руку, чтобы этого не произошло. Вот что меня мучит: отец страшно переживает. Бесполезно ему доказывать, что дураки всегда переходят все границы. Никогда еще не видела его таким подавленным.
— Но почему? — удивилась Маргарет. — Не понимаю.
— В комитете за эту забастовку отвечает он. Профсоюз назначил отца, потому что все считают его умным и честным. Я не должна этого говорить, но так оно и есть. Вместе с другими членами комитета он выработал план: что бы ни случилось, все должны были держаться вместе. Большинство решает, а меньшинство принимает, хочет оно того или нет. А главное, никто не должен нарушать закон. Если бы люди увидели, что рабочие молча, терпеливо голодают, то пошли бы за ними, но если пойдут слухи о беспорядках — тем более с камнями и дубинами, — то все пропало. Так случалось уже много-много раз. Комитет упорно убеждал членов профсоюза: объяснял, уговаривал, предупреждал, даже призывал при необходимости лечь и умереть на месте, только не применять силу. Казалось, все ясно. К тому же комитет не сомневался в законности своих требований и не хотел мешать правду с ложью, чтобы люди не смогли отличить одно от другого. Вот вы приносите мне желе, чтобы смешать с ним лекарство. Желе получается намного больше, но оно становится отвратительно горьким. Ну вот, рассказала как могла. Устала. Сами подумайте, каково отцу видеть, как вся работа провалилась. Дураку Бучеру пришло в голову нарушить строгие требования комитета и уничтожить забастовку. Настоящий Иуда. Но отец показал ему, что почем! Велел пойти в полицию и сообщить, где прячутся зачинщики бунта, чтобы тех выдали на волю хозяев, тем самым доказав остальным, что настоящие руководители не похожи на Бучера — это порядочные умные люди, честные рабочие и сознательные граждане, верные закону и правосудию, послушные властям. Они всего лишь просили справедливого жалованья и были готовы голодать, чтобы добиться своего, но ни в коем случае не портить чужого имущества и тем более посягать на чью-то жизнь.
Бесси помолчала и добавила шепотом:
— Говорят, Бучер кинул камень в сестру Торнтона и едва ее не убил.
— Неправда, камень кинул не Бучер, — поспешно возразила Маргарет, сначала побагровев, а потом побледнев.
— Значит, вы там были? — вяло удивилась Бесси, медленно, с паузами, произнося слова, словно речь ей давалась тяжело.
— Да. Неважно. Продолжай. Так что же ответил твоему отцу Бучер?
— Не сказал ни слова, просто трясся от ярости, да так, что я смотреть на него не могла. Дышал быстро, судорожно, как будто рыдал. Но едва отец пригрозил сдать его в полицию, закричал, ударил отца кулаком в лицо и убежал. Это было так неожиданно, поскольку мы думали, что от голода и злости Бучер совсем ослаб. Отец немного посидел, закрыв лицо руками, а потом встал и пошел к двери. Не знаю, где я нашла силы, но вскочила, повисла на нем и принялась уговаривать: «Остановись! Не надо мстить этому несчастному! Никуда не отпущу, пока не дашь мне слово!»
В ответ отец мне сказал: «Не будь дурочкой! Слова действуют сильнее, чем дела. Вовсе не собирался сдавать его полиции, хотя, видит Бог, он это заслужил. Было бы хорошо, если бы кто-нибудь другой сделал за меня грязную работу и отправил его в тюрьму, но теперь, после того как он меня ударил, вообще нечего об этом и думать: нечего впутывать других. Зато если он не загнется от голода и придет в себя, сойдусь с ним по-честному, один на один, и посмотрю, что из этого выйдет».
С этими словами отец стряхнул меня как пушинку, ведь сил у меня совсем не осталось, и ушел. В лице его не было ни кровинки: смотреть больно. Что было дальше, не знаю: то ли я спала, то ли лежала в обмороке, — до тех пор, пока не пришла Мэри. Тогда я отправила ее за вами. Больше ничего не говорите — просто почитайте. Вот излила душу, и стало немного легче, но все равно хочется услышать о далеком мире, чтобы забыться. Почитайте — но только не ту главу, где назидания, а ту где истории. Там есть картинки: вижу их даже с закрытыми глазами. Почитайте о новых небесах и новой земле. Может, удастся все забыть.
Маргарет начала читать тихим, ровным голосом. Некоторое время Бесси слушала, и на ресницах блестели слезы, но вскоре забылась беспокойным сном. Маргарет укрыла ее легким одеялом и ушла. Дома, наверное, ее давно ждали, но покинуть умирающую девушку раньше, чем она уснет, казалось жестоко.
Миссис Хейл встретила дочь в гостиной. Сегодня она чувствовала себя лучше и вовсю расхваливала водяной матрац. Он так напоминал удобную кровать в доме сэра Джона Бересфорда! Ничего лучше она не встречала. Странно, но сейчас разучились делать такие замечательные кровати, на каких спали в дни ее юности. Ничего сложного: достаточно всего лишь взять настоящий пух. И все-таки до этой ночи она ни разу не смогла отдохнуть по-настоящему. Мистер Хейл предположил, что некоторые достоинства постелей прежних лет следует объяснить юношеской активностью, придававшей отдыху особую прелесть, однако жену версия не убедила.
— Право, мистер Хейл, все дело в кроватях сэра Джона. Вот ты, Маргарет, достаточно молода и весь день проводишь на ногах. Скажи, постели кажутся тебе удобными? Когда ложишься, ощущаешь полное расслабление или крутишься, напрасно пытаясь найти удачное положение, а утром просыпаешься такой же усталой, какой легла?
Маргарет рассмеялась:
— Честно говоря, мама, вообще никогда не думала, на какую кровать ложусь. Обычно я так хочу спать, что любое место кажется удобным: сразу засыпаю, — поэтому вряд ли гожусь в свидетели. К тому же не имела счастья познакомиться с кроватями сэра Джона Бересфорда, потому что никогда не была в Оксенеме.
— Разве? Ах да, конечно! Помню, что брала с собой бедного дорогого Фреда. После замужества ездила туда только раз — на свадьбу твоей тетушки Шоу. А бедный дорогой Фред тогда был младенцем. Диксон не хотела превращаться из горничной в няньку. Помню, как я боялась, что, если привезу ее в родные края, к семье, она захочет от меня уйти. Но в Оксенеме у малыша из-за зубов поднялась температура, а накануне свадьбы мне пришлось проводить много времени с Анной, да и сама я была не очень здорова, так что Диксон пришлось заботиться о ребенке больше, чем прежде. В итоге она так к нему привязалась и так гордилась, когда он отворачивался ото всех и признавал только ее, что уже не думала об увольнении, хотя и не привыкла к подобной работе. Бедный Фред! Все всегда его любили. Он родился с даром завоевывать сердца. Не могу представить, почему капитан Рейд возненавидел моего дорогого мальчика. Должно быть, у него злое сердце. Ах, твой бедный отец, Маргарет! Он вышел из комнаты. Не выносит разговоров о Фреде.
— А я люблю слушать о брате, мама. Рассказывай все, что захочешь. Много никогда не будет. Каким он был в раннем детстве?
— Право, Маргарет, не обижайся, но Фредерик был намного красивее тебя. Помню, впервые увидев тебя на руках у Диксон, я воскликнула: «Боже, что это за уродливое создание?» А она ответила: «Не каждому ребенку дано быть таким же красавцем, как мастер Фред, благослови его Господь!»
Ах как хорошо я все это помню! Тогда можно было каждую минуту держать сына на руках, а его колыбель стояла возле моей кровати. И вот теперь… теперь, Маргарет, я не знаю — где мой мальчик, и порой думаю, что больше никогда его не увижу.
Маргарет опустилась на низкую скамейку, бережно сжала руку матери и принялась гладить и целовать. Миссис Хейл долго и горько плакала, наконец повернулась к дочери и серьезно, почти торжественно заявила:
— Маргарет, если я смогу поправиться… если Господь пошлет исцеление, то только благодаря встрече с сыном. Тогда во мне проснутся все жалкие ростки былого здоровья.