уитивно стремясь уничтожить следы слабости и привести себя в порядок, она принялась его искать, хотя время от времени была вынуждена садиться и отдыхать. Склонив голову и безвольно сложив руки на коленях, она попыталась вспомнить подробности, повергшие в смертельный ужас, но так и не смогла, а поняла лишь два очевидных факта: во-первых, Фредерику угрожала опасность преследования и ареста не только как виновнику смерти человека, но и как недостойному прощения зачинщику корабельного бунта; во-вторых, ради его спасения она солгала. Оправдание заключалось в том, что ложь спасла брата хотя бы тем, что выиграла драгоценное время. Если инспектор снова явится завтра, после того как почта доставит долгожданное письмо с сообщением о благополучном избавлении, то она — надменная Маргарет — унизится до позора и понесет горькое наказание, признав в переполненном зале суда, что «уподобилась собаке и сделала это». Ну а если полицейский придет прежде спасительного известия, если, как в завуалированной форме пригрозил, вернется через несколько часов… что ж — тогда придется солгать снова, хотя трудно представить, как после раскаяния и самобичевания удастся убедительно повторить однажды сказанные слова. Ничего, она справится — зато это подарит Фредерику еще некоторое время.
Размышления ее прервала Диксон: горничная только что проводила мистера Торнтона и зашла в кабинет, заметив приоткрытую дверь.
Торнтон едва успел пройти по улице десяток-другой шагов, как из остановившегося омнибуса вышел джентльмен и направился прямо к нему, на ходу вежливо приподняв шляпу. Это оказался инспектор полиции, которому Торнтон когда-то помог получить первую должность. Впоследствии он время от времени справлялся об успехах протеже, но встречались они нечасто, так что узнавание пришло далеко не сразу.
— Меня зовут Ватсон. Джордж Ватсон, сэр. Когда-то вы…
— Ах да, вспоминаю! Что же, слышал, что вы становитесь знаменитым.
— Да, сэр, и за это я должен поблагодарить вас. Простите, что осмелился побеспокоить вас по незначительному вопросу. Полагаю, именно вы вчера выступили в роли мирового судьи и приняли показания того несчастного, который тем вечером умер в госпитале?
— Да, — ответил Торнтон. — Я выслушал и записал его бессвязное бормотани, и секретарь сказал, что это свидетельство совершенно бесполезное. Боюсь, бедняга был безнадежно пьян, хотя и встретил смерть в результате насилия. Одна из служанок моей матушки была его подружкой и сейчас бурно переживает. Так что же именно вы хотите узнать?
— Видите ли, сэр, смерть странным образом связана с обитателями дома, откуда вы только что вышли. Полагаю, вы навещали мистера Хейла?
— Да, и что же? — Торнтон резко обернулся и с внезапным интересом посмотрел в лицо собеседнику.
— Понимаете, сэр, достаточно последовательная цепь событий приводит к заключению, что джентльмен, сопровождавший мисс Хейл на станции Аутвуд, ударил или толкнул Леонардса, чем и спровоцировал его кончину, но молодая леди решительно заявила, что ее не было там в означенное время.
— Мисс Хейл отрицает свое пребывание на станции, — медленно проговорил Торнтон вдруг изменившимся голосом. — Скажите, в какой именно вечер это случилось и в какое время?
— Двадцать шестого числа сего месяца, около шести часов.
Минуту-другую они шагали рядом в задумчивом молчании. Инспектор заговорил первым.
— Знаете ли, сэр, поскольку речь идет о смерти человека, предстоит коронерское расследование. У меня есть свидетель, который поначалу твердо заявил (потом, правда, уже отказался поклясться, но все равно не отрицает), что видел мисс Хейл в сопровождении джентльмена за пять минут до того, как носильщик обратил внимание на стычку, которая возникла в результате грубого поведения Леонардса. Потом бедолага упал с платформы и впоследствии — возможно, из-за полученных при падении травм — скончался. Увидев, что вы выходите из этого дома, сэр, я осмелился спросить… Видите ли, всегда сложно установить личность. Не хочется без веских доказательств подвергать сомнению слова респектабельной молодой леди.
— А она отрицала, что была тем вечером на станции, — задумчиво повторил Торнтон.
— Да, сэр, причем дважды, и весьма категорично. Я сейчас как раз направлялся к ней после допроса свидетеля, который заявил, что это была она, но вот увидел вас и решил обратиться как к члену городского магистрата, который навестил Леонардса перед смертью, и великодушному покровителю, оказавшему мне протекцию при поступлении на службу.
— Вы поступили абсолютно правильно, — заверил Торнтон. — Не предпринимайте никаких шагов до тех пор, пока я кое-что не выясню.
— Но как же молодая леди?..
— Мне не понадобится много времени. Сейчас ровно три. В четыре жду вас у себя в конторе.
— Хорошо, сэр!
Каждый пошел своим путем. Торнтон поспешил на фабрику, строго-настрого наказал секретарю его не беспокоить, заперся в кабинете и погрузился в размышления. Как он мог всего каких-то два часа назад поддаться малодушному сочувствию при виде ее слез, пожалеть и вновь испытать любовное томление, забыв дикую ревность, сразившую его после встречи в такой час и в таком месте! Как могла столь чистая особа запятнать свой благопристойный, благородный образ? Но был ли он благопристойным? Торнтон возненавидел себя за мгновение сомнения, вновь покорившее воображение. И вот теперь эта ложь. Насколько острым должен был оказаться страх разоблачения! Пьяная провокация Леонардса вполне могла оправдать действия человека, готового открыто отстаивать свою позицию, а значит, страх, склонивший прямую, честную Маргарет ко лжи, невероятно силен.
Торнтон едва ли не жалел ее. Чем закончится разбирательство? Она не понимает, какая опасность ей грозит, если начнется следствие. Свидетель подтвердит ее присутствие на станции. Внезапно Торнтон вскочил. Нет! Никакого следствия быть не должно! Он спасет Маргарет: примет на себя ответственность за отмену процесса, исход которого, как заключил вчера судебный эксперт, весьма сомнителен. Доктора установили наличие серьезного — более того, неизличимого — заболевания и пришли к выводу, что смертельный исход мог быть ускорен как падением, так и пристрастием к алкоголю и, возможно, переохлаждением. Если бы он только знал, каким образом Маргарет причастна к этой истории, если бы предвидел, что она способна запятнать свою чистоту ложью, то мог бы спасти ее одним-единственным словом. Не далее как накануне вопрос о возбуждении следствия еще висел в воздухе. Мисс Хейл может любить другого, может держаться надменно и презрительно, но он все равно окажет ей услугу, о которой она никогда не узнает. Возможно, он начнет ее презирать, и все же та, которую пока любит, должна быть защищена от позора. А как еще, если не позором, можно назвать появление в публичном суде с признанием собственной лжи или жалкими попытками оправдаться?
Выйдя из кабинета, Торнтон поразил служащих своей суровостью и необычным — не просто бледным, а серым — цветом лица. Он отсутствовал около получаса, а когда вернулся, выглядел ничуть не лучше, хотя миссию завершил успешно.
Черкнув несколько слов, он положил листок в конверт, запечатал его и отдал одному из служащих со словами:
— На четыре я назначил встречу Ватсону — тому самому парню, который работал у нас упаковщиком, а потом поступил на службу в полицию, — но только что встретил клиента из Ливерпуля, который желает побеседовать со мной перед отъездом. Непременно передайте Ватсону этот конверт и мои извинения.
В послании Торнтон написал:
Следствие не состоится. Медицинские показатели не оправдывают его проведения. Не предпринимайте никаких шагов. Я не говорил с коронером, но возьму ответственность на себя.
Что же, подумал умный Ватсон, значит, не придется разбираться в этом скользком деле. Никто из свидетелей ни в чем не уверен, сама молодая леди решительно отрицала, что была на станции. Носильщик видел стычку, а как только зашла речь о необходимости свидетельства в суде, она превратилась в перебранку. Леонардс мог ведь и сам свалиться с платформы, потому что был пьян. Что же касается бакалейщика Дженнингса, то поначалу он держался неплохо, а после того как мисс Хейл отказалась признаться, что с джентльменом была она, засомневался. Вряд ли его удалось бы привести к присяге. Так что дело получилось бы хлопотное и сомнительное. Вывод: теперь можно сказать свидетелям, что их показания больше не нужны.
Прежде чем закрыть дело, в тот же вечер Ватсон явился к Хейлам. Мистер Хейл и Диксон напрасно пытались уговорить Маргарет лечь пораньше — она упорно отказывалась, и они не понимали почему. Диксон кое-что знала, но далеко не все: Маргарет ни словом не обмолвилась о том, что сказала инспектору, и не упомянула о фатальных последствиях падения Леонардса с платформы, — поэтому ее любопытство соединилось со стремлением отправить мисс отдыхать: бледность и слабость доказывали чрезмерное утомление. Маргарет не разговаривала, а лишь коротко отвечала на вопросы, пыталась улыбкой реагировать на тревожные взгляды и заботливые слова отца, однако с бледных губ то и дело слетали тяжкие вздохи. Мистер Хейл до такой степени разволновался, что Маргарет все-таки согласилась отправиться в постель. Часы пробили девять: вряд ли инспектор явится в столь поздний час.
Положив руку на спинку кресла отца, он спросила:
— Может, и ты ляжешь? Чего сидеть в одиночестве?
Ответить мистер Хейл не успел: раздался далекий звук звонка входной двери, многократно усиленный страхом и заполнивший сознание.
Маргарет поцеловала отца, умчалась вниз с проворством, немыслимым еще минуту назад, и остановила Диксон:
— Не ходи. Я открою. Знаю, это он. Мне нужно разобраться самой.
— Как скажете, мисс, — раздраженно уступила горничая, но уже в следующий момент добавила: — Только как вы справитесь? Вы же скорее мертвы, чем живы.
— Неужели? — отозвалась Маргарет, обернувшись и взглянув на Диксон горящими странным огнем глазами. Щеки ее пылали, хотя губы по-прежнему оставались сухими и бледными.