— Поражаюсь твоей наглости, честное слово! Много о себе понимаешь. И как только Хампер отпустил такого ценного работника!
— Мы расстались, разочарованные друг другом. Я отказался подписать обязательства, которых он требовал, а он не захотел меня принимать без них, так что ничто не мешает заключить новый договор. Повторю, сэр, хоть это и нескромно: я хороший работник и серьезный человек, особенно когда не пью. А пить больше не буду, точно.
— Полагаю, чтобы скопить деньги на следующую забастовку?
— Был бы рад хоть что-нибудь откладывать, но деньги нужны, чтобы поддержать вдову и детей бедняги, который с горя утопился: ваши педи[5], не способные отличить ткань от основы, отобрали у него работу.
— Что ж, если ты так благороден, то найдешь себе работу в другом месте. В Милтоне оставаться не советую: здесь тебя слишком хорошо знают.
— Будь сейчас лето, уехал бы на юг: копал бы себе землю, заготавливал сено и все такое прочее, — но стоит зима, а дети Бучера голодают.
— Да уж, землекоп из тебя получился бы славный, ничего не скажешь! Не сможешь выполнить и половины той работы, с которой за день справляетя ирландец.
— Тогда за двенадцать часов попросил бы такую же оплату, как за полдня. Если я и в самом деле такое пугало, не знаете, где, кроме Милтона, можно попытать счастья? Ради этих детей я готов работать за любые деньги.
— Разве ты не понимаешь, во что тогда превратишься? Если согласишься на меньшее жалованье, чем другие, станешь штрейкбрейхером, и все ради чужих детей. Представь, как бы ты назвал такого бедолагу, готового на все ради собственной семьи. Да твои соратники разорвали бы его на мелкие куски. Так что мой тебе ответ «нет». Не дам я тебе работу. Не могу сказать, что не верю объяснению причины твоего упорства: возможно, говоришь правду, — хотя история и маловероятная. В любом случае не будет тебе работы.
— Да я и не стал бы вас беспокоить, сэр, если бы не настойчивость одной особы, которая почему-то считает, что у вас доброе сердце. Похоже, она ошиблась, а я пошел на поводу. Что же, не я первый, не я последний, кого сбила с пути женщина.
— Передай ей, чтобы впредь думала о своих делах, а не отнимала у людей время. Давно известно, что все неприятности в мире от женщин. Все, разговор окончен.
— Благодарю, что выслушали. Спасибо вам за доброту, сэр, и вежливое обращение.
Торнтон не потрудился ответить на горькую иронию, прозвучавшую в этих словах, а спустя минуту посмотрел в окно и увидел, как по двору медленно бредет усталый, безвольный, согбенный Хиггинс. Тяжелая походка резко контрастировала с недавней решимостью сильного, энергичного человека.
— Сколько времени он ждал встречи со мной? — спросил Торнтон, заглянув в будку привратника.
— Пришел, когда еще не было восьми, сэр, и все это время простоял здесь, у стены.
— А сейчас?..
— Второй час, сэр.
«Больше пяти часов… Непросто, с его-то характером», — подумал Торнтон.
Глава 39. Рождение дружбы
Прощай, все кончено. Забудь навек!
И все же рад — всем сердцем рад:
Отныне я свободный человек.
Оставив миссис Торнтон, Маргарет спряталась в своей комнате и по привычке принялась ходить из угла в угол, но вспомнив, что каждый звук разносится по дому, опустилась на стул и неподвижно просидела до тех пор, пока не услышала, как Диксон проводила посетительницу. Еще раз прокрутив в голове весь недавний разговор: реплику за репликой, — наконец поднялась и меланхолично заключила, обращаясь к самой себе: «Почему ее слова должны меня трогать, если все мотивы, которые она мне припысывает, несправедливы? С какой, однако, легкостью эта женщина поверила в мою виновность, даже будто с готовностью… Но, слава богу, она не знает главного: он не сказал».
Маргарет подняла голову, проникнувшись проявленной мистером Торнтоном деликатностью, но тут же судорожно сжала руки при новой мысли: «О боже! Должно быть, и он принял Фредерика за моего любовника. Теперь все понятно: мистер Торнтон не просто знает о лжи, но считает, что я поощряю другого поклонника, и за это презирает. И как теперь быть?»
Она не понимала, почему его отношение к ней для нее так важно, и чувствовала себя очень несчастной! Каким тяжелым оказался прошедший год! Из детства она сразу попала в старость, минуя юность, молодость и зрелую женственность. Надежды закрылись раз и навсегда, в том числе и на замужество. Как она устала от постоянной необходимости держаться, быть сильной, но приходится терпеть — ради отца, потому что так велит дочерний долг. Если потребуется, она готова даже противостоять несправедливым подозрениям и обвинениям миссис Торнтон, но сознавать, насколько ошибается ее сын, было тяжело, и она ничего не могла с собой поделать. Может, махнуть на все рукой, уступить слабости… Ну уж нет!
Маргарет словно стряхнула оцепенение и энергично вскочила. «Не стану… не стану думать о грустном! Зачем копаться в собственных чувствах? Все это уже бесполезно. Когда-нибудь, если доживу до старости, сяду в кресло перед камином и начну себя жалеть, представляя ту жизнь, которая могла бы случиться».
Говоря это самой себе, Маргарет торопливо одевалась, собираясь выйти из дома, и время от времени нетерпеливым движением смахивала слезы, не желавшие считаться с твердым намерением сохранить несокрушимое спокойствие.
Наверняка множество женщин ошибаются точно так же, как она, и слишком поздно понимают свою оплошность. Как стыдно за то высокомерие, даже грубость, с какой она разговаривала с мистером Торнтоном в тот ужасный день! Но тогда она этого не понимала. Маргарет сознавала, что, конечно, уже не сможет вести себя так же гордо, зная, какого он о ней мнения, но сдаваться не собиралась, решив держаться очень спокойно, достойно, а говорить как можно меньше. Впрочем, скорее всего это не понадобится — он явно ее избегает.
Маргарет вышла из дома и быстрым шагом направилась к городской окраине, пытаясь заглушить физической нагрузуой обуревавшие ее чувства, а когда вернулась, встретила на крыльце отца.
— Вот молодец! — обрадовался мистер Хейл. — Хорошо, что догадалась навестить миссис Бучер. Я и сам собирался зайти к ней, но не рассчитал время.
— Нет, папа, я там не была, — покраснела Маргарет, — но после обеда, когда ты приляжешь отдохнуть, обязательно схожу.
Маргарет исполнила обещание и обнаружила, что миссис Бучер стало намного хуже. Хорошо, что благодаря соседям дети были сыты и ухожены, а кое-кого они и приютили на время. В обеденный час пришла Мэри Хиггинс и забрала трех оставшихся с матерью малышей, а вскоре после этого Николас сходил за доктором, но тот пока не приезжал. Маргарет собиралась дождаться врача, а пока решила зайти к Хиггинсам и узнать, удалось ли Николасу увидеться с мистером Торнтоном.
Хозяина она застала в окружении детишек Бучеров. Он сосредоточенно крутил на столе монетку, та долго вращалась, чем всех веселила, и Маргарет подумала, что интерес к простой забаве — хороший признак. Тут монетка упала, и маленький Джонни заплакал. Тогда Маргарет взяла ребенка на руки и, чтобы отвлечь, поднесла к его ушку часы. Услышав тиканье, малыш успокоился, и она спросила Николаса, встретился ли он с мистером Торнтоном.
Выражение лица Хиггинса мгновенно изменилось.
— Да, встретился: насмотрелся и наслушался на сто лет вперед.
— Значит, он вам отказал… — печально заключила Маргарет.
— Конечно, да это и с самого начала было ясно. Бесполезно ждать от хозяев милости. Вы здесь чужая и не знаете их так, как знаю я.
— Простите, он что, рассердился? Неужели был так же груб, как Хампер?
— О нет, напротив: проявил чрезмерную вежливость! — мрачно усмехнулся Николас и снова запустил монетку — на сей раз чтобы скрыть обуревавшие его чувства. — Но вы не переживайте, я всего лишь остался там же, где и был. Завтра снова отправлюсь на поиски. Ну а ему высказал все, что думал: объяснил, что не ценю его так высоко, чтобы прийти во второй раз, но так поступить посоветовали вы, а отказать вам я не мог.
— То есть вы сказали, что это я вас послала?
— Нет, имени, кажется, не называл, просто сказал, что женщина, которая в него верит, посоветовала мне поискать в его сердце каплю доброты.
— А он? — взволнованно уточнила Маргарет.
— Велел передать, чтобы вы занимались своими делами. Смотрите, ребята, как долго крутится! Это самые вежливые слова, которые он для меня нашел. Но ничего, я ко всему привык, и скорее сотру башмаками камни мостовой, чем позволю этим малышам голодать.
Маргарет опустила непоседливого Джонни на стол.
— Сожалею, что убедила вас обратиться к мистеру Торнтону, и, признаюсь, крайне разочарована.
Их внимание привлекло легкое движение возле двери. Оба быстро обернулись и увидели мистера Торнтона собственной персоной: на лице предмета их обсуждения застыло выражение некоего недоумения и удивления. Подчиняясь порыву, Маргарет молча прошла мимо, низко поклонившись, чтобы скрыть внезапную бледность, и удалилась.
Сам Торнтон ответил столь же низким поклоном и закрыл за ней дверь. Направляясь к соседнему дому, она услышала за спиной характерный стук, и этот звук увенчал унижение. Мистер Торнтон тоже остался крайне недоволен встречей. В сердце действительно присутствовал нежный уголок — «капля доброты», по выражению Хиггинса, — хотя гордость заставляла скрывать то, что сам он считал недостойной слабостью, и ревностно оберегать святая святых от любого вторжения. Однако в той же мере, в какой суровый фабрикант избегал любого проявления доброты, он стремился к широкому признанию собственной справедливости. Разве можно назвать справедливым презрительный разговор с человеком, который пять часов топтался на месте, терпеливо дожидаясь встречи? То, что рабочий и сам не лез за словом в карман, Торнтона ничуть не беспокоило: скорее, наоборот, даже нравилось — во всяком случае, они друг друга стоили, — а вот долгое упорное ожидание оказалось серьезным аргументом. Кроме того, он нашел возможность оторвать час-другой от напряженной работы, чтобы проверить достоверность рассказанной Хиггинсом истории, да и выяснить заодно подробности о его жизни. При всем изначальном скепсисе пришлось признать, что проситель сообщил чистую правду. Убеждение проникло в сердце и тронуло глубоко спрятанную нежную струну; терпение этого человека, немудреная щедрость его побуждений (Торнтон узнал о ссоре между Хиггинсом и Бучером) заставили забыть о соображениях справедливости и подчиниться инстинкту высшего порядка. Он пришел сообщить Хиггинсу, что готов принять его на работу, и неожиданно обнаружил в его доме мисс Хейл. Ее присутствие рассердило его куда больше, чем услышанное ненароком: стало ясно, что это она отправила к нему Хиггинса, и не хотелось признавать, что именно мысль о мисс Хейл послужила мотивом справедливого поступка.