— Разумеется. Больше того, считаю, что мистер Торнтон должен знать правду. Не хочу, чтобы на вас падала хотя бы легкая тень сомнения. Он понятия не имеет, что думать о той прогулке в обществе молодого джентльмена и нежелании в этом признаваться.
— Что касается этого, — высокомерно заявила Маргарет, — пусть думает что угодно. И все же при благоприятных условиях я предпочла бы объясниться, но не ради того, чтобы очиститься от подозрений в неприличном поведении. Если бы знала, что он меня подозревает, даже не подумала бы оправдываться. Нет! Просто хочу, чтобы он знал, что подтолкнуло меня к искушению и падению, — что заставило солгать.
— Ничуть тебя за это не виню, и, поверь, моя любовь здесь вовсе ни при чем.
— Чье угодно мнение — ничто по сравнению с моим собственным глубоким знанием, внутренним убеждением в своей неправоте. Только, если можно, давайте больше не будем об этом говорить. Что было, то было. Грех совершен. Теперь надо постараться оставить его в прошлом и впредь говорить только правду.
— Что ж, очень хорошо. Если хочешь чувствовать себя виноватой, не могу запретить, но лично я предпочитаю держать совесть в закрытой коробочке подобно попрыгунчику. Когда она вдруг выскакивает, то всякий раз удивляет своими размерами. Приходится уговаривать ее вернуться обратно, как рыбак уговаривал джинна снова спрятаться в кувшин. «Чудесно сознавать, что ты так долго помещалась в скромном убежище, что я даже не подозревал о твоем существовании, — говорю ей я. — Прошу, не расти больше и не смущай меня своими масштабами, а постарайся вернуться туда, откуда пришла». Но стоит совести спрятаться, вместо того чтобы запечатать горлышко сосуда и больше не трогать, я выпускаю ее вновь, чем нарушаю волю Соломона — мудрейшего из людей.
Однако Маргарет было не до шуток: остроумные рассужения мистера Белла оставались за пределами ее сознания. Мысли сосредоточились на единственной идее, уже являвшейся ранее, но теперь воплотившейся в форме убеждения: мистер Торнтон глубоко в ней разочарован. Она не верила, что признание поможет восстановить (нет, не чувства — об этом можно забыть) хотя бы уважение и доброе отношение.
От этих тягостных раздумий ком подкатил к горлу, и Маргарет попыталась успокоиться, сказав себе: что бы кто о ней ни думал, это не меняет ее истинной сущности, — но банальность мгновенно рассыпалась под тяжестью сожаления. Хотелось задать мистеру Беллу множество вопросов, но ни один из них так и не прозвучал. Добрый джентльмен решил, что подопечная устала, и рано отправил ее спать, но Маргарет еще долго сидела возле открытого окна, неотрывно глядя на темный купол неба, на звезды, что возникали, мигали и прятались за огромными раскидистыми деревьями. Всю ночь горел огонек и в ее бывшей спальне, превращенной новыми хозяевами в детскую, — до рассвета не гасла свеча. Маргарет утонула в ощущении перемен, личной незначительности, растерянности и разочарования. Мир не стоял на месте: едва заметная, но вездесущая изменчивость доставляла куда более мучительную боль, чем внезапный, резкий рывок.
«Отсутствие перемен — это и есть, наверное, рай, — подумала Маргарет. — Когда вчера, сегодня и всегда одно и то же. Бесконечность!»
Небо над головой выглядело так, словно вообще не способно меняться, но это не так. Ничто вокруг не остается постоянным: ни люди, ни природа, ни места, где приходится жить. Жертвы земной страсти крутятся в безостановочном водовороте. В таком настроении, как сейчас у нее, решила Маргарет, надо уходить в монастырь, а не искать небесного постоянства в земной монотонности. Будь она католичкой, способной надеть вериги на собственное сердце, так бы и поступила, но все, что ей остается, — это страдать за человечество. Нет, не за человечество: абстрактная любовь ко всему миру не заполнит сердце целиком и не вытеснит из него любви к отдельным людям. Наверное, так и должно быть. А может, и нет. Слишком сложно, чтобы сразу понять.
Маргарет, совершенно вымотанная, легла в постель, а спустя пять часов поднялась, ничуть не отдохнувшая, и все же утро принесло надежду и светлый взгляд на мир.
«Все верно, — подумала она, одеваясь и прислушиваясь к голосам играющих детей. — Если бы мир застыл в неподвижности, то начал бы загнивать и разлагаться. Болезненное ощущение перемен подсказывает, что прогресс вокруг не только справедлив, но и необходим. Чтобы научиться верности суждений и сердечной щедрости, надо больше думать не о том, как обстоятельства влияют на конкретного человека, но как они влияют на окружающих».
С облегчением вздохнув, Маргарет улыбнулась и спустилась вниз, где встретилась с мистером Беллом.
— Ах, дорогая! — воскликнул профессор. — Надеюсь, ты хорошо отдохнула, потому что есть новость. Как ты отнесешься к приглашению на обед? Ранним утром, когда роса еще не просохла, направляясь в школу, меня навестил викарий. Не знаю, повлияло ли на выбор времени визита стремление напомнить нашей хозяйке о вреде крепких напитков на сенокосе, но когда я спустился — в девятом часу утра, — он уже был здесь. В итоге мы приглашены на обед.
— К сожалению, не смогу пойти: Эдит ждет меня домой, — отказалась Маргарет, радуясь удобному предлогу.
— Да, знаю: так я и ответил. И все же, если передумаешь, приглашение остается в силе.
— Нет-нет! — быстро проговорила Маргарет. — Давайте не будем нарушать планы: выедем в двенадцать, как и собирались, — а Хепвортов поблагодарим за приглашение.
— Что же, как скажешь. Не волнуйся, я все улажу.
Перед отъездом Маргарет пробралась в дальний конец родного сада и сорвала веточку жимолости. Взять что-нибудь на память вчера не осмелилась: побоялась, что неправильно поймут. Возвращаться пришлось по деревенской лужайке, и былое очарование переполнило душу. Обыденные звуки казались здесь самыми музыкальными в мире, свет — самым золотым, а жизнь — самой спокойной и полной сказочного восторга. Вспоминая свои вчерашние сомнения, Маргарет призналась себе, что и сама постоянно меняется. Недавно страдала из-за того, что мир устроен не так, как ей бы хотелось, а сейчас вдруг обнаружила, что мир намного прекраснее, чем она его представляла. О, Хелстон! Ни одно другое место на земле с ним не сравнится!
Спустя несколько дней Маргарет совершенно успокоилась и решила, что поездка прошла замечательно: было радостно еще раз увидеть лучшую на свете деревню, где все напоминало о прошлом, о счастливой жизни с родителями, — но если бы возможность навестить родные места представилась еще раз, она бы отказалась.
Глава 47. Чего-то не хватает
Печальный опыт нам дарит терпенье —
Так бледный изможденный музыкант,
Уверовав в спасительный талант,
Смычок сжимает вновь без сожаленья
И в звуках постигает вдохновенье.
Вскоре из Милтона приехала Диксон, чтобы взять на себя обязанности горничной, и привезла множество спелетен и новостей. Поведала прежде всего о свадьбе мисс Торнтон, не упустив подробностей о подружках невесты, нарядах и торжественных завтраках, сопуствовавших пышной церемонии. Марта теперь ее личная прислуга. В городе говорили, что мистер Торнтон устроил совершенно роскошную свадьбу, несмотря на серьезные финансовые потери в результате забастовки и срыва контрактов. Распродажа мебели принесла постыдно мало денег, если учесть состоятельность жителей Милтона. Две выгодные покупки сделала миссис Торнтон. На следующий день явился и сам мистер Торнтон, чтобы кое-что приобрести, и, к удовольствию зевак, заплатил за вещи больше, чем запрашивалось. Если миссис Торнтон снизила цену, то ее сын с лихвой компенсировал потери. Мистер Белл прислал множество заказов на книги, но разобраться в его предпочтениях оказалось непросто: лучше бы он приехал и отобрал то, что ему нужно, сам. К сожалению, о Хиггинсах Диксон рассказала мало: память ее цеплялась за аристократические предрассудки и изменяла всякий раз, когда речь заходила о тех, кто стоял на нижней ступени социальной лестницы. По ее мнению, Николас жил очень хорошо и несколько раз заходил, чтобы справиться о здоровье мисс Маргарет, — единственный, кто интересовался, если не считать мистера Торнтона: тот тоже однажды спрашивал. Мэри? О, у нее все прекрасно! Огромная, толстая, неряшливая! Кажется, кто-то сказал, что она работает в столовой на фабрике мистера Торнтона: отец захотел, чтобы дочка научилась готовить.
Диксон не слишком заботилась о связности своих историй, да это для Маргарет и не имело значения: просто поговорить о Милтоне и его жителях было очень приятно. Впрочем, саму Диксон тема мало увлекала — куда больше ей нравилось рассуждать о мистере Белле и его речах, свидетельствовавших о твердом намерении объявить Маргарет наследницей, — но молодая госпожа не пожелала развивать эту тему и не стала отвечать на многочисленные вопросы, пусть даже старательно замаскированные под подозрения, наблюдения и утверждения.
Все это время Маргарет тайно мечтала услышать, что мистер Белл приезжал в Милтон по делам. В Хелстоне, во время знаменательного разговора, они пришли к единому мнению, что желанное объяснение должно достичь сознания мистера Торнтона исключительно в личной беседе, да и то весьма ненавязчиво. Письма профессор писал нерегулярно, но время от времени, когда возникало настроение, все-таки одаривал названную дочь короткими посланиями. Особых надежд Маргарет не питала, и все же откладывала листки с легким чувством разочарования. В Милтон мистер Белл не собирался — во всяком случае, ничего об этом не писал. Что ж — значит, следовало набраться терпения: рано или поздно туман рассеется. Письма почтенного джентльмена мало напоминали его самого: лаконичные, полные жалоб и даже необычной, несвойственной ему горечи. Он не хотел смотреть в будущее — скорее, сожалел о прошлом и тяготился настоящим. Маргарет решила, что причина дурного расположения кроется в пошатнувшемся здоровье, но в ответ на тревожные расспросы мистер Белл прислал сердитую записку, где напоминал о существовании старомодной болезни под названием «сплин». Ей самой решать, умственное это недомогание или физическое, но он сохраняет за собой право ворчать, не предоставляя отчетов о состоянии здоровья.