— Генри, — однажды лукаво обратилась к деверю Эдит, — известно ли тебе, какого результата я жду от всех этих долгих обсуждений и переговоров?
— Нет, не известно, — ответил мистер Леннокс покраснев. — Больше того, попрошу ничего не объяснять.
— Что ж, отлично. В таком случае можно не просить Космо прекратить так часто приглашать в дом мистера Монтегю.
— Как пожелаешь. — Генри Леннокс с напускной холодностью пожал плечами. — То, о чем ты думаешь, может случиться, а может и не случиться. В этот раз, прежде чем сделать решительный шаг, постараюсь трезво оценить расстановку сил. Возможно, говорить так невежливо, но если сунешь в процесс свой нос, то все испортишь. Долгое время мисс Хейл держалась со мной крайне холодно, и только понемногу оттаивает. В ней таятся черты Клеопатры — не хватает лишь поклонения языческим богам.
— Лично я очень рада, что кузина — истинная христианка, — сердито парировала Эдит. — Среди моих знакомых так их мало!
Этой осенью отправиться в Испанию не удалось. Маргарет старалась утешиться тем, что, возможно, счастливый случай приведет Фредерика в Париж, куда легко было бы найти достойное сопровождение, но надежды ее не оправдались. Вместо Кадиса пришлось довольствоваться Кромом, куда собрались тетушка Шоу и Ленноксы. Родственникам очень хотелось разделить радость путешествия с Маргарет, а потому, учитывая их настойчивость, выбора у нее не осталось. Возможно, в некотором смысле Кром оказался лучшим местом, поскольку позволил не только отдохнуть, но и окрепнуть физически.
Среди других рухнувших надежд оказалась и самая важная: мистер Белл так и не успел передать мистеру Торнтону простые факты семейной истории, предшествовавшие несчастному инциденту и смерти Леонардса. Маргарет мечтала, чтобы любое мнение мистера Торнтона — пусть даже значительно изменившееся — основывалось на понимании причин и мотивов ее поступков. Ясность вернула бы веру в справедливость и освободила от вечной тревоги, избавиться от которой сейчас казалось так же невозможно, как невозможно приказать себе не думать о том, о чем нельзя не думать. События произошли так давно, что уже не существовало иного способа объясниться, кроме утраченного вместе с уходом мистера Белла. Оставалось утешаться тем, что, как и многих других, ее неправильно поняли. Маргарет заставила себя поверить в исключительность обстоятельств, но сердце все равно щемило от тоскливого желания: пусть когда-нибудь, спустя много лет, он все-таки узнает о непреодолимом искушении. Казалось, вовсе не обязательно слышать, что ему все объяснили — лишь бы верить, — но это желание тоже оставалось напрасным, как и многие другие. Убедив себя, что так есть и будет всегда, Маргарет решительно обратилась к окружающей жизни и постаралась извлечь как можно больше радости из близости моря и полной свободы действий.
Долгими часами она сидела на пляже, неотрывно глядя, как волны мерно накатываются на каменистый берег, или смотрела вдаль, где море втречалось с небом, и, сама того не замечая, слушала вечную, никогда не смолкающую музыку. Душа успокаивалась и оживала. День за днем Маргарет сидела неподвижно, обхватив руками колени, пока тетушка Шоу с увлечением занималась покупками, а Эдит и капитан Леннокс разъезжали вдоль побережья и навещали соседние курортные городки. Няни с детьми то и дело проходили мимо, шепотом спрашивая друг друга, зачем эта молодая красивая леди день за днем смотрит в одну точку. Когда же вся семья собиралась за обедом, Маргарет казалась такой молчаливой и сосредоточенной, что Эдит не на шутку разволновалась и с радостью поддержала предложение мужа пригласить в Кром Генри Леннокса. Правда, приехать он мог только в октябре, после возвращения из Шотландии.
Долгие размышления позволили Маргарет расположить события своей жизни в единственно верном порядке — в соответствии с их причинами и значением, причем как в отношении собственного прошлого, так и в отношении будущего. Проведенные на пляже часы не прошли даром, и это заметил каждый, кто обладал способностью видеть и давал себе труд понять то выражение умиротворенного спокойствия, которое постепенно приобретало лицо Маргарет. Мистер Генри Леннокс был потрясен переменой.
— Должен сказать, что море пошло мисс Хейл на пользу, — заметил он, как только Маргарет вышла из комнаты. — Она выглядит на десять лет моложе, чем на Харли-стрит.
— Все дело в шляпке, которую я ей купила! — торжествующе воскликнула Эдит. — Как только увидела, сразу поняла, что это единственно правильный фасон!
— Прошу прощения, — возразил мистер Леннокс тем слегка полупрезрительным-полуснисходительным тоном, которым всегда разговаривал с невесткой. — Кажется, мне известна разница между очарованием наряда и очарованием женщины. Ни одна шляпка на свете не смогла бы сделать глаза мисс Хейл такими сияющими и в то же время мягкими, губы такими полными и яркими, а лицо — чистым и светлым. Сейчас она стала такой же привлекательной, какой была в Хелстоне… нет, пожалуй, еще красивее.
С этой минуты умный и честолюбивый джентльмен полностью посвятил себя завоеванию великолепной мисс Хейл. Он восхищался ее красотой, высоко оценивал свободу и гибкость ума, способного (так ему казалось) с легкостью охватить все, чем дорожил он сам. Огромное состояние он рассматривал лишь как составную часть великолепного образа и характера, однако в полной мере сознавал перспективы, открывающиеся перед бедным адвокатом. Рано или поздно он добъется несравненного успеха в юриспруденции и тогда сможет с процентами вернуть столь необходимые в карьере средства, которые принесет женитьба на богатой наследнице. Вернувшись из Шотландии, неугомонный адвокат уже успел съездить в Милтон, чтобы опытным профессиональным взглядом оценить недвижимое имущество мисс Хейл, и пришел к твердому выводу, что земли и здания, принадлежащие ей в этом процветающем промышленном городе, будут быстро и неуклонно дорожать. Мистер Леннокс с радостью отметил то обстоятельство, что деловые отношения между ним и Маргарет постепенно стирали болезненные воспоминания о неудачном дне в Хелстоне. Теперь он обладал неограниченными возможностями общения за пределами семейного круга.
Маргарет могла без конца слушать рассказы о Милтоне, хотя мистер Леннокс не встретился ни с одним из ее близких знакомых. Тетушка и кузина отзывались о городе с неизменным отвращением и презрением. Маргарет со стыдом вспоминала, что подобные чувства не только испытывала, но и выражала сама в первое время жизни на новом месте. Однако мистер Леннокс едва ли не превзошел мисс Хейл в высокой оценке Милтона и его обитателей. Их энергия, твердость характера, бесконечное мужество в борьбе за свои интересы, прозрачная очевидность существования вызывали у него искреннее восхищение. Он постоянно рассуждал на эту тему, не сознавая, насколько эгоистичной оставалась цель мощных усилий. Однажды Маргарет, с интересом слушая рассказ восхищенного очевидца, осмелилась указать на это обстоятельство как на грех, оскверняющий в целом благородный, достойный уважения образ. И все же, когда тема все-таки надоела мисс Хейл и на вопросы она начала отвечать односложно, Генри Леннокс обнаружил, что наблюдения и рассуждения по поводу типичных черт даркширского характера разбудили живой интерес: на щеках появился румянец, а глаза заблестели.
Вернувшись в Лондон, Маргарет немедленно реализовала одно из принятых на морском берегу решений и взяла свою жизнь в собственные руки. До поездки в Кром она так послушно следовала утвержденным тетушкой законам, как будто до сих пор оставалась испуганной девочкой, по ночам горько плакавшей в подушку. Часы серьезных размышлений оказались ненапрасными: она пришла к выводу, что должна сама отвечать как за свое прошлое, так и за будущее, и попыталась решить самую важную и самую трудную для женщины проблему: где заканчивается подчинение существующей власти и начинается личная свобода. Миссис Шоу отличалась самым легким и добрым нравом, какой только можно представить. Эдит унаследовала от матери семейные черты. Из всех троих Маргарет обладала самым сложным характером: быстрота восприятия и живое воображение сделали ее излишне эмоциональной и ранимой, а преждевременный отъезд из родного дома стал причиной чрезмерной гордости. И все же Маргарет обладала редкой, свойственной лишь детям непосредственностью и добротой, придававшей манерам неотразимую притягательность. Даже сейчас, обремененная серьезным грузом, который свет считал невероятной удачей, она сумела преодолеть сопротивление тетушки и добиться признания собственной воли. Итак, отныне Маргарет приобрела право следовать личным представлениям о долге.
— Только не упрямься, — уговаривала кузину Эдит. — Мама хочет, чтобы ты завела своего лакея, а мне кажется, что это вовсе не обязательно: уж очень много хлопот доставляют слуги. Послушайся доброго совета, дорогая: не пытайся непременно поступать по-своему. Это единственное, чего я прошу. Лакей или не лакей — только не упрямься.
— Не волнуйся, Эдит. Когда слуги уйдут обедать, при первой же возможности упаду в обморок тебе на руки. В это время Шолто решит поиграть с огнем и раскричится так, что поневоле вспомнишь о решительной женщине, готовой к любым неожиданностям.
— А ты не разучишься веселиться и шутить?
— Ни в коем случае. Напротив, теперь, на свободе, стану еще веселее.
— И будешь по-прежнему позволять мне покупать тебе платья?
— Вообще-то, я собираюсь делать это сама. Если пожелаешь, сможешь ходить по магазинам вместе со мной, но принимать решения буду я.
— О, я так боялась, что ты начнешь одеваться в коричневое и серое, чтобы скрыть грязь, принесенную из всех этих странных мест. Буду рада, если сумеешь сохранить каплю тщеславия, завещанного нам Евой.
— Останусь точно такой же, как была, Эдит, если вам с тетушкой угодно в это поверить. Но у меня нет ни мужа, ни ребенка, а значит, нет и естественных женских обязанностей, поэтому придется придумать мне какое-нибудь дело помимо выбора платьев и шляпок.