На семейном совете Эдит, ее матушка и муж решили, что отважные планы Маргарет еще надежнее сохранят ее для Генри Леннокса. Они всеми силами удерживали ее от новых знакомств и радовались, что кузина не игнорирует его общество. Другие поклонники, привлеченные красотой девушки и слухами об огромном состоянии, мгновенно устранялись с дороги легкой высокомерной улыбкой и переходили на иные тропы — туда, где прогуливались менее разборчивые красавицы и более сговорчивые наследницы. Отношения между Маргарет и Генри постепенно становились все ближе, однако ни она ни он не допускали ни малейшего проявления интереса даже со стороны самых близких людей.
Глава 50. Перемены в Милтоне
Спешим мы вверх, вверх, вверх;
Бежим мы вниз, вниз, вниз!
Тем временем в Милтоне трубы дымили, паровые машины ревели и стучали, а станки работали без остановки. Дерево, металл и пар трудились бесчувственно и бесцельно, но бесконечность их монотонной работы уступала неустанному терпению толпы, осознанно и целенаправленно стремившейся… к чему? На улицах редко попадались праздные гуляки. Лица прохожих выражали тревогу и решимость. Любые новости воспринимались с жадностью. На аукционе и на бирже игроки отталкивали друг друга точно так же, как в жизни, руководствуясь диким законом конкуренции. Город тонул во мраке. Покупатели приезжали редко, да и тех встречали с подозрением: кредиты давно утратили доверие, а самые надежные из клиентов могли в любой момент потерять состояние из-за бесконечной борьбы между пароходными компаниями в соседнем портовом городе. Пока в Милтоне никто не разорился, но вести из Америки, как и из более близких стран, вызывали столь острую тревогу, что даже если языки молчали, то глаза неустанно спрашивали: «Какие новости?»; «Кто уже обанкротился?»; «Что будет со мной?»…
Если собиралась небольшая компания, собеседники старались говорить лишь о тех знакомых, кто прочно держался на плаву, и не упоминали неудачников. Считалось, что пустые разговоры только ухудшают положение, притом что каждый новый банкрот тянул в пропасть следующего.
— Торнтон стоит твердо, — рассуждали знатоки. — Бизнес его процветает и расширяется с каждым годом. А все потому, что при всей своей смелости он чрезвычайно умен и рассудителен!
Один из сплетников, некий Харрисон, отозвал другого в сторону и, склонившись к самому уху, высказал особое мнение:
— Да, бизнес Торнтона велик, но прибыль он вкладывает в расширение производства, почти ничего не оставляя на черный день. Станки у него новые, но как долго останутся такими? Еще пару лет, не больше, а стоят огромных денег!
Однако скептически настроенный мистер Харрисон просто завидовал: унаследовав от отца состояние, очень боялся его потерять, расширив бизнес, — и мучительно переживал за каждое пенни, заработанное более отважными и дальновидными коллегами.
Правда заключалась в том, что Торнтон испытывал серьезное давление, и острее всего оно ощущалось в самой уязвимой точке: страдала гордость за безупречную коммерческую репутацию, которую промышленник создал собственными усилиями. Свой огромный успех он объяснял вовсе не особыми личными качествами и выдающимися заслугами, а мощью коммерции, позволявшей каждому умному, добросовестному и бесстрашному фабриканту подняться на тот уровень, откуда можно наблюдать за великой игрой мирского успеха и, благодаря разумной дальновидности, открыто и непредвзято влиять на окружающую жизнь. Далеко-далеко, на востоке и западе, где Джон Торнтон никогда не был и никогда не побывает, имя его прозвучит с почтением, любое желание исполнится, а слово сравнится с золотом. С этой идеей торговли молодой амбициозный фабрикант начал развивать свой бизнес.
— «Купцы ее уподобятся принцами»[10], — провозгласила матушка напутствие, которое, словно сигнал трубы, должно было призвать сына к бою.
Однако, как и большинство окружающих — мужчин, женщин и детей, — Джон не обращал внимания на то, что находится рядом, а стремился вдаль: мечтал об известности в других странах, о фирме, прославленной на многие поколения вперед. Потребовались долгие годы молчаливых раздумий, чтобы в сознании мелькнуло представление о важности сегодняшнего дня в родном городе, на своей фабрике, среди собственных рабочих. Их линии жизни тянулись параллельно — очень близко, но никогда не пересекались — до случайного (как тогда казалось) знакомства с Хиггинсом.
Столкнувшись лицом к лицу, прежде всего как хозяин и рабочий — каждый представлял свою сторону, — оба внезапно почувствовали, что обладают одним существенным сходством — человеческим сердцем. Открытие положило начало новым отношениям. До сих пор опасение потерять связь с кем-то из рабочих, не так давно обретших лицо и характер, или осуществить рискованный, слабо продуманный план придавало особую глубину пониманию сложного процесса производства. Положение промышленника, хозяина фабрики приобрело новый, неведомый ранее интерес просто потому, что позволило тесно общаться со странными, невежественными, но в то же время на редкость проницательными людьми и помогло увидеть в них не только силу характеров, но и глубину чувств.
Торнтон пересмотрел свое положение в качестве владельца фабрики в Милтоне. Забастовка, случившаяся полтора года назад, не позволила выполнить крупные заказы. Значительная часть капитала осела без движения в новых дорогих станках, а закупленный в больших объемах хлопок лежал на складах бесполезным и опасным грузом. Одной из серьезных причин провала стала низкая квалификация ирландских рабочих. Большая часть выпущенных ими тканей не соответствовала уровню солидного, уважающего себя и свой товар предприятия. В течение нескольких месяцев Торнтон не мог избавиться от тяжких воспоминаний. Нередко, встречаясь с Хиггинсом, он без видимой причины говорил с ним жестко, а порой и грубо — просто потому, что до сих пор болезненно переживал события, в которых тот принял активное участие, — но, едва осознав импульсивную бесконтрольность своего поведения, решил немедленно ее искоренить. Просто избегать встречи с Хиггинсом ему показалось мало: потребовалось доказать самому себе, что имеет власть над собственным гневом, — а для этого обеспечить Хиггинсу свободный доступ к своей персоне всякий раз, когда позволяли условия бизнеса. Постепенно гнев и раздражение окончательно развеялись, а на смену им пришло удивление: как могло случиться, что два человека, работающих на одной фабрике и живущих за счет одного бизнеса — пусть и каждый по-своему, — могут так по-разному воспринимать все, что происходит вокруг? В конце концов, возникло общение, если не окончательно устранившее возможные разногласия и даже столкновения, то позволившее хозяину и рабочему смотреть друг на друга с симпатией и терпеливо выслушивать противоположное мнение. Помимо очевидного улучшения отношений и сам мистер Торнтон, и его рабочие признали, что каждая из сторон очень плохо представляет, чем живет противоположный лагерь.
Настала черная полоса в торговле, когда обвалившийся рынок потянул за собой стоимость всех крупных запасов готовой продукции. Склады Торнтона подешевели вдвое; новые заказы не поступали; дорогостоящая техника прибыли не приносила; с трудом удавалось получить оплату уже выполненных контрактов. Несмотря на сложности, приходилось постоянно вкладывать средства в поддержание бизнеса. Пришло время оплачивать счета за приобретенное сырье. Денег не хватило, и единственным выходом оказался заем под непомерные проценты. При этом реализовать хотя бы часть готовой продукции не удалось, но Торнтон не отчаивался, а день и ночь искал выход из тупика. Дома оставался таким же спокойным и мягким, как всегда. С рабочими разговаривал мало, но к этому времени они уже хорошо его знали и воспринимали лаконичные ответы скорее с сочувствием к затруднениям хозяина, чем с плохо скрытым антагонизмом, прежде то и дело прорывавшимся в резких замечаниях и суровых оценках.
— У хозяина полно забот, — заключил однажды Хиггинс, услышав, как кто-то резко спросил, почему что-то не исполнено, и уловив тяжелый вздох, вырвавшийся из груди Торнтона.
Тем вечером Хиггинс и еще один опытный рабочий незаметно для других остались после смены, чтобы исправить оплошность, и мистер Торнтон никогда бы об этом не узнал, если бы не сообщил надзиратель, который должен был передать распоряжение рабочим.
«Вот кто пожалел бы нашего хозяина, если бы увидел, что он такой понурый и бледный, так это старый священник: все свое нежное сердце выплакал бы, если бы увидел на его лице такую печаль, какую сейчас вижу я», — подумал Хиггинс, заметив шагавшего по Мальборо-стрит хозяина, и окликнул его.
Джентльмен раздраженно вздрогнул и остановился, как будто мысли его в этот момент находились где-то далеко.
— У вас есть какие-нибудь новости от мисс Маргарет?
— От мисс?..
— От Маргарет, мисс Хейл, дочери старого священника. Впрочем, вам отлично известно, кого я имею в виду, — не очень уважительно заметил Хиггинс.
— Ах да!
Суровое напряженное выражение мгновенно исчезло, словно мягкий летний ветерок сдул тревогу. Хоть губы по-прежнему оставались плотно сжатыми, глаза смотрели на собеседника уже гораздо теплее.
— Теперь мисс Хейл — мой землевладелец. Вот так-то, Хиггинс. Время от времени общаюсь с ней через местного агента. Знаю, что у нее все в порядке: здорова, живет в Лондоне вместе с родственниками, — так что спасибо, Хиггинс.
Это «спасибо», прозвучавшее с особым теплым чувством, а также некоторая заминка перед ним, дали проницательному Хиггинсу новую зацепку. Он решил ухватиться за соломинку и посмотреть, что из этого выйдет.
— А замуж она не вышла?
— Пока нет. — Лицо Торнтона снова потемнело. — Но, насколько могу судить, что-то вроде назревает: с давним другом семьи.
— Значит, в Милтон больше не вернется? — не унимался Николас.