– Северянин! – слышу я бас лорда.
– Да, властитель!
– Всё одно ты всем танцы поломал. Ещё и шеи свернут. Только сюда все и смотрят. Мой город…
Вот так вот просто, но окуеть как гордо: «мой город»!
– …уже который день на ушах стоит. Ты поёшь для черни. Спой и для нас.
– А что не спеть для таких хороших людей? Песне всякое сердце радо. Только я песен на этом языке не знаю. Я буду петь на тех языках, на которых говорили люди, эти песни сложившие. Музыканты, если смогут, подыграют.
– Ты пой, а потом перескажешь, о чём песня.
– Идёт.
– Кто идёт?
– Извините, властитель, я ещё плохо говорю на вашем языке. А спою песню старого наёмника, неуёмный характер которого не дал ему спокойной жизни. Ничего он не нажил, но благодарит покровительницу – Удачу, за интересную и насыщенную жизнь:
Опять скрипит потёртое седло,
И ветер холодит былую рану.
Куда вас, сударь, к чёрту занесло?
Неужто вам покой не по карману?
А потом запросили про любовь. Ну, сами напросились. Спел им, что «опустела без него Земля», потом – про «долгое эхо друг друга».
А потом намекнул, что не смоченное горло может и заклинить, как коленвал без масла. Слуги принесли кубки, выпивку. Пошла жара! А то стоят с постными рожами, блеяние моё слушают. А как вино в головах заиграло, так и стал я Кобзоном и Меркьюри, что Фредди. И песни мои стали интереснее, мелодичнее, гармоничнее и интуитивно – понятнее.
А потом туса перестала особо нуждаться в моих потугах, пошла цепная реакция. Музыканты трендят одно, я вою про звезды, народ пляшет и общается кучками.
Только тут я понял хитрость этого медного здоровяка. Без закуси да на ногах народ окосел быстрее, что сильно дешевле. А когда здоровяк свалил, никто не обратил внимания. Не до хозяев стало. Народ шнырял туда-сюда. Уходили, приходили. Правильно – в замке полно тёмных углов. И переговорить можно без лишнего внимания к разговору, и позажиматься. Вон, дамы возвращаются раскрасневшиеся, взъерошенные, как куры из-под петуха.
– Северянин, что же ты замолчал? – слышу я этот голос. Выматерившись, но молча, падаю на одно колено, склоняю голову. Привыкаю? К коленопреклонённой позе? Я не забыл, что я простолюдин, хоть господа и снизошли дозволить их развлекать беседой и пением.
– Господам уже и так весело. Решил избавить их от своего присутствия, – отвечаю.
А сам – зырк-зырк по сторонам. Нет ли палева? Я, из природной наглости, бухал в неприметном закутке за колонной, место настолько престижное, что рядом никого. Уже проще.
– Встань, северянин, – велела она.
– Моя госпожа, вы обронили, – удивлённо говорю я, на ладони моей перстень. – Позвольте вернуть?
Она смутилась. Слегка. Морду лица держит. Покер фейс.
– Почему?
Улыбка и угодливое выражение сошли с моего лица, чувствую. Мне непривычно носить маску шута – мимические мышцы устали. Чую, как возвращается привычное лицо, оскал, с которым я вёл переговоры с партнёрами по бизнесу в прошлой жизни.
– Потому что я не могу позволить тебе, оборзевшая от вседозволенности сучка, оскорблять меня, заплатив мне. Я не девка продажная! Я не зарабатываю на жизнь услужением женским прелестям.
– Гордый? – Покерфейс, глаза жестокие. Два ледяных озера. И два смертных приговора. Как в Штатах – три повешения.
Пора вернуть маску шута. Я тут никто. Пыль.
– Кроме того, моя госпожа, я не могу позволить настолько божественному созданию унизить себя, платя за толику счастья и любви. Вы, миледи, достойны того, чтобы к вашим ногам складывали горы золота за один только взгляд ваших прелестных очей.
– Мерзавец, – вздохнула сучка, – хитрый, льстивый, лживый. Ты же знаешь, что перстень не за твои услуги, а за молчание.
– Я дал тебе, девочка, слово, что не узнаю тебя.
– И нарушил его!
– Моё старое сердце не выдержало вашей красоты, миледи.
Смеётся. Наконец-то. Даёт мне руку, самые кончики пальцев. Целую почтенно, перстень – в её ладошке. Ловкость рук, и никакого палева. Я не настолько туп, чтобы верить, что на нас сейчас никто не смотрит. Не слышат – верю. Но пасут точно! Стража – по должности, остальные из любопытства.
– Пригласи меня на танец, – просит.
Подвести меня под эшафот задумала?
– Не думаю, девочка моя, что это здравая мысль. Ты – властительница. Я – простолюдин. Моя голова мне дорога. Как память.
Опять смеётся.
– Ни к чему вам, миледи, тень на ваше честное имя. У вас прекрасный муж, прелестные дети. Не хотелось бы это разрушить.
Смотрит внимательно.
– Да нет у меня никаких планов на тебя, девочка! Нет. И не будет. То, что было – было прекрасно. И останется в моём сердце. И только там!
– Очень хочется тебе верить. Моя забава чуть не кончилась неприятностями. Из-за тебя. Проводи меня.
– С удовольствием, девочка моя. Но разве я добивался твоего внимания? Я сам оказался в этом щекотливом положении – случайно. И хочу только унести ноги.
– Надеюсь на твоё слово.
– Да, девочка моя.
– Почему ты называешь меня так?
– Ну, до меня же ты и была девочкой. В некотором смысле. Так? Кроме того, ты очень юна, прелестница.
Она смеётся заливисто. И – краснеет. Чудно!
– На нас все смотрят, – шикаю я.
– Пусть. Сегодня я жду тебя там же. Мне понравилось.
Ага, все испытания и твои нехитрые логические ловушки я прошёл. Больше ты не будешь меня пытаться под топор палача засунуть?
– К мужу, лапушка. Удиви его. Удивишься сама. А про меня забудь.
– Ты желаешь рассердить меня? На дыбу захотел?
– Если мы сольёмся ещё раз, я тебя совсем полюблю. А я не разделяю любимых с другими мужиками. Я их убью. И мужа твоего.
Смеётся:
– Наглец! Ты уже наговорил на пыточную темницу.
– Не думаю, что тебе выгодно, если палач разговорит меня. И мужа твоего я зауважал, дети твои приглянулись. Не хочу это порушить. Кроме того, что я буду с этим делать? Со всеми этими замками, землями и холуями этими? Я жутко боюсь ответственности. А от их мягких языков у меня будет сыпь. Нет, власть и я – несовместимые понятия.
Опять смеётся, стучит меня кулаком по шее. Привстав на носочки и вытягиваясь. Хотя я склонил шею, чтобы ей было удобнее. Опять смеётся.
– Рад, что ты развлёк мою жену, северянин, – слышу бас.
Поклон, не сломается шея. А от топора – запросто. Когда же я свалю из этого мерзкого места? Все эти политесы! Мать… мать… мать…
Опа! Клем тоже появился. Судя по задумчивой морде, не юбки задирал. Перевожу взгляд с Клема на медного лорда. Вместе с рыжим бугаём пропали, вместе появились. Ну, плюс-минус о понятии «палево», она же конспирация, имеют представление. Совпадение? Не думаю. Вижу, что просчитал рыжий направление моих мыслей, улыбнулся:
– А ты полон талантов, северянин. Иди ко мне на службу.
Су… не буду больше – Лила напряглась.
– Мой господин, я и так служу вам всем, что умею. А при дворе мне душно. Я привык к просторам леса…
– И скверны, – подсказал рыжий.
Я склонил голову.
– Он говорит, что у него сыпь от мягких языков подхалимов, – посмеиваясь, сказала Лила.
Ого! От смеха лорда и стёкла могут вылететь. Красный здоровяк, от смеха ещё более покрасневший, махнул на меня рукой. Я осмелился понять этот жест как «пшёл вон!» и с галопом поскакал в наступление – в тыл. Ну, как галопом. Учитывая, что спиной к лорду поворачиваться – оскорбление, то мужественным аллюром рака. Есть такой. По дну ползает. Назад быстрее, чем вперёд.
– Уф! – выдохнул я. – Клем, давай свалим отсюда! И побыстрее. Мне так тут понравилось, что спина мокрая от страха!
Ну вот, глаза Клема перестали быть стеклянными. Кивнул. Мы предприняли героический манёвр с выходом противнику в тыл. А именно – из замка. На ходу затягиваю ремни броника. Ни минуты не могу быть здесь!
– Не поверишь, но я так хочу обратно в кузню, что по ногам кипятком брызжет, – делюсь своими впечатлениями с кузнецом.
– А не надо было так дерзить властителю, и вообще…
– О чём договорились с рыжим?
– Не говори так о нём. Нет, ты точно не помрёшь своей смертью! Он у меня камень купил.
– Вот это поворот! И сколько? Много мы потеряли?
– Две тысячи и двадцать возов угля.
Я аж свистнул.
– Видать, сильно камень нужен.
– Любит он свою Лилю. А живчик уже старый. К нему очередь за омоложением знаешь какая? Его тоже заинтересовать надо. Это все знают. Ну, не все, но…
Я схватился за голову. Куда я сунул свой… нос! Нах! Нах! Валить, валить, пока ноги не выдрали!
– И чем он тебя так покорил, старая ты моя кляча? – откинулся на подушки медноволосый гигант.
– С чего ты взял? – удивилась Лила, гладя объёмную грудь мужа.
– Ты вся задумчивая, улыбаешься. О ком ты ещё можешь думать, как не об этом северянине? Он единственный, кто разогнал твою тоску.
– Ничего от тебя не скроешь. Он меня назвал девочкой.
Лорд оглушительно рассмеялся. Лила ударила его в живот кулаком. С таким же успехом могла бы и стену ударить. Села, отвернулась.
– А ты – старая да старая. Кляча, кошёлка, корова. А он – «девочка»! Прелестница! Красавица!
– Ну, так иди и отдайся ему, сука! – лорд тоже сел, стал копаться в своей одежде.
– И пойду! Он вообще сказал, что за меня бы убил тебя! – закричала Лила, но тут же ойкнула и закусила собственный кулак.
– Даже так? – развернулся к ней Светогор. Он улыбался, в глазах – огонь. Даже волосы на голове стали шевелиться, как над жаром очага. – И что его остановило?
– Говорит, что не знает, что делать с замком, землями и холуями. И от подлиз у него сыпь на том самом месте. И боится ответственности.
Лорд рассмеялся. Как всегда, громоподобно, но в этот раз ещё и бил кулаком в постель. Жена его слетела с кровати.
– Мерзавец! Хитрый, умный, сильный мерзавец! Откуда только он свалился на мою голову!