еряно это искусство. Маги пустоты рождаются, но их некому выучить. И нечему. Только и могут, что откачать магию с магической ловушки или обессилить мага. Вот раньше были повелители разрушения! Гроза всех престолов и всех магов! Хорошо, в великой войне были на светлой стороне. Иначе демонов бы не сдержали.
– Сдержали их, как же! – буркнул Сом Секира – командир отряда, что сопровождал меня. – Весь мир окунули в бездну моря. И ещё и рок себе же на голову уронили. Не только демонов и себя – всех погубили!
– Неизвестно теперь, кто и что тогда сделал. Кто вызвал потоп, а кто – обрушение Яйца Судьбы. Может, это демоны как раз и расстарались?
– Да, ответы теперь на дне Проклятого моря.
– А у вас на севере что про катастрофу говорят? – у меня спрашивают.
– Да, так же – сказки разные, – пожимаю плечами, – тоже никто ничего не знает. Вот и городят, кто во что горазд. Я не прислушивался. Какая теперь разница? Вечные вопросы – кто виноват, что делать, чем похмелиться и кто за выпивку платить будет.
Смеются. Даже егеря, которые имели вид осуждающий-осуждающий. Потому что тишина должна быть в библиотеке. И в Гиблом лесу.
– Что – пьют у вас?
– Люди везде одинаковые. Если они люди, – отвечаю.
Ответ мой почему-то напряг всех. Вернулось боевое построение, сосредоточенность на лица, руки – на оружие, глаза сканируют периметр. А, ну да. Тут есть люди, которые уже не люди.
Зелёную башню, кстати, обошли по дуге.
– Гиблое место, – заявили егеря. И с ними никто не спорил.
Так и шли по этому лесу, который выглядел так, будто его придумал обкурившийся тяжелых наркотиков шизанутый маньяк Чикатило, считающий себя художником-абстракционистом. Декорации для очень страшной сказки. Очень-очень страшной.
Егеря вели какими-то кружными, одним им известными путями. Иногда бросали отрывисто – какое именно «гиблое» место мы обходим, иногда молчали.
Иногда на нас вылетали какие-то твари, результаты неудачных экспериментов сумасшедших селекционеров. Ну, как ещё воспринимать тварь ростом с лошадь, с клыками длиной с хороший кинжал, со шкурой настолько прочной, что мечи и топоры воинов её просто не разрезали? И это кабан. Клыкан, по-местному.
Моё копьё, кстати, тоже не пробило его. Хотя я тоже ступил. Даже у нашего, обычного, земного кабана лоб выдерживает пулю двенадцатого калибра. И я попал копьём в лоб. Целил-то я ему в грудь. Эта тварь неслась со скоростью электрички прямо на меня. Но кабан-переросток нагнул голову, и копьё попало ему точно меж глаз. Успех был такой же, если бы я копьём пытался остановить БТР. Если бы я не откатился, растоптал бы меня этот носорог. А если бы он был чуть ловчее, поддел бы меня клыками. Или если бы я не умел так быстро уйти с линии огня.
Порубили урода топорами, одним словом. Подрубили ноги, искромсали визжащую тварь, как свинью. Сначала, правда, топоры действовали как простые дубины – больше ломая, чем рубя, но рано или поздно и дуб можно свалить перочинным ножом. Егеря выломали клыки. И стали разделывать тушу.
– Оно съедобно? – удивился я.
– Да. Только если совсем жрать нечего – мясо тухлятиной и мочой воняет, ничем не изгонишь. Но съедобно. А вот для алхимиков из него кое-что взять можно.
Вспомнилась Спасёна. Вот почему твои снадобья сплошь рвотным эффектом обладают. Вспомнилась она – взгрустнулось мне.
Видя, как мучаются егеря, достал свой булат. А-а! Не лучше. Эту шкуру надо не резать, а болгаркой пилить. На доспехи не используется? Говорят, воняет. И свойства теряет. Становится твердой, как кора дерева. Не научились выделывать. Мало материала для экспериментов.
– Особо ценятся органы внутренние, – рассказывает Ростик. – Выжимкой из этих вот плёнок и этого отростка кожаный доспех обрабатывают – твёрдый становится. Ну, вот твой панцирь, Андр, например, как раз так и обработан. А жиром хорошо дерево смолить. Не отмокает. Лодку или крышу. А вот из этого слабительное делают. А из печени – зелье восстановления сил. Ну, ты знаешь, Андр, навсегда вкус запомнишь. Спасёна нас замучила заказами. Вот сам ей и добыл составы.
Ростик преобразился. Когда я его первый раз увидел, серьёзный и важный старший егерь был. В этом выезде – мина лица и осанка величественнее, чем у магов. А сейчас балагурит, суетится, как мальчишка. Может, реакция такая на опасность? Или отходняк? Просто как подменили. Пацан пацаном.
А вот Сома заинтересовало, от кого бежал клыкан. Пока егеря возились, воины простояли четырьмя стенами щитов.
– Не пыжьтесь так, Секира! – вытер пот со лба Ростик. – Ушёл он. Умный, увидел, что много нас – ушёл. Недалеко, но нападать не станет. Осквернённые барсы очень осторожны. Дождётся как уйдём – всё даром его будет. Были бы волки скверны, напали бы. Может быть. Тоже умные. Это только эта тварь тупорылая, – Ростик пнул тушу, – безмозговая. И бродяги. Но если барс рядом, то бродяг нет. Он так и пойдёт за нами – доедать тупорылых. А вот когда барса не буду чуять, будем ждать бродяг. Не любят живые и нежить друг друга.
Тронулись дальше. К вечеру егеря забеспокоились, стали искать укрытие.
– Слышишь? – спрашивает Ростик. – Умница! Барс даже голос подал, предупредил нас. Бродяги! Скачем в Солярный Столб! Туда!
Скачем, как угорелые, направо от нашего прежнего пути. Опять обломки.
– Тут призрак обитал. Не злобный. Не нападал никогда. Воет только, спать мешает. И коней пугает! – кричит Ростик. Он по ходу взял на себя обязанности моего гида. Премного благодарен. Я в этой комнате страха ничего не понимаю.
Залетаем в нагромождение выбеленных светилом камней. Лес отступил от этого места. Все воины и егеря торжественно кланяются и рисуют треугольники пальцами.
– Обломки храма. Скверна до сих пор не властна над этим местом. Хоть и алтарь осквернили падшие. Выродки! Но сила света до сих пор отпугивает нечисть.
– А призрак? – удивляюсь. – Почему он тут тогда?
Ростик пожимает плечами:
– Не оскверненный дух кого-то из клириков, что служил тут. Его бы упокоить, чтобы не мучился и чтоб душа его вернулась в вереницу перерождений, но живых клириков, владеющих светлой силой, сюда не довести. Они как сочащееся кровью свежее мясо для падших. Вся нечисть сбегается, как мухи на мёд. А маги могут не упокоить, а уничтожить духа. А он добрый. Если подкормить.
Ростик привязывает коня к зависшей между двумя камнями колонне, проходит на какое-то пустое место, как будто площадь – чистая от обломков. Ростик чиркает себе по руке кинжалом и щедро брызжет кровью. Явственно слышу вздох. Как будто развалины застонали.
– Принял жертву дух. И нас принял, – говорит другой егерь, заливая рану Ростика из флакона, – можно спать спокойно. Бродягам тут неуютно. Не любят они сюда заходить.
– То есть зайти могут, если захотят? – переспросил я, ослабляя ремни своих коней.
– Они не захотят, – пожимает плечами егерь, – они ничего не хотят. Просто бродят. И убивают живых.
– Зачем?
– Так они существуют. Убивая, они вбирают в себя жизненную силу, а потом пытаются есть плоть. Выглядит жутко.
– Ты видел?
– Пришлось, – пожал плечами егерь и стал расстилать покрывало под навесом остатков крыши одного из помещений.
– Тут бы покопаться, – оглядывается по сторонам один из бойцов, – отчего-то же сила света сохраняется? Если алтарь осквернён.
– Чтобы копать, надо духа упокоить. Он тут домовой. Обижается. А сила идёт от намоленных стен и камней, пропитанных светом. Когда боги по миру ходили, они кровью своей храмы освящали. Можешь взять камушек. Вне стен этих он просто камень на память. Только все вместе дают слабый свет. Настолько слабый, что духа упокоить не может. Раньше, давно, ещё когда тут городов не было совсем, неупокоенные сюда рекой текли. И тут же упокаивались. А этот уже лет шестьдесят мучается. А может, и больше. И бродяги вон там распадались. Теперь могут насквозь пройти.
Вот такие вот байки из склепа. Когда затихли, закончилась суета, уложились – услышал я шёпот духа. Едва уловимо, он бормотал что-то и стонал. Но поневоле прислушиваешься, разобрать ничего не можешь, но и сон не идёт.
– Достал! – в сердцах ругнулся я.
– Сегодня вообще мирный, – ответил Ростик, – обычно ноет, как плачет или стонет. Иногда воет. А сегодня – шепчет.
– А что шепчет?
Ростик пожал плечами:
– Только они друг друга понимают. И некроманты. И эти, осквернённые. Вот и Валшек понимал. Последние годы свои. Всё переводил нам. Много мы тогда сокровищ подняли.
– Валшек – это отец Пятого?
– Он самый. Хороший был ходок. Лес и скверну нюхом чуял. Как он заразу эту схватил? Вот когда она в нём и стала укореняться, стал он духов понимать.
– Вы знали, но не сдали его?
– Он опытный ходок, – опять пожал плечами Ростик, – сам знал, где край, сумел не переродиться. Мужественный был человек. За те годы, что он был и нашим и ихним, мы про лес узнали больше, чем за сотню лет до этого.
– Мужественный человек, – согласился я. – Жаль, что он ушёл. Все знания теперь утеряны.
– Ну, он ушёл, чистильщик помог сохранить его душу в светлом круге, а вот навык свой он сыну передал.
Я аж подпрыгнул – пазл сошёлся!
– Пятый? Так вот почему этот штепсель шляется, где хочет, и ничего с ним не случается!
– Точно.
– А говорят, проклятый он.
А Чес-чистильщик опять сменил шкуру в моих глазах. Не палач-инквизитор, а помощник, сообщник и спаситель попавшего в беду егеря.
– Ну, эти застенные… Ничего они не знают. Из своей скорлупы нос высунуть боятся.
– А что тебя сюда тянет? Тут же опасно, – спрашиваю, расстилая свой спальный мешок – плащ.
– Тут свобода, – Ростик лег на спину и заложил руки за голову, – есть только ты – и небо. Только ты – и смерть.
Понятно. Местная разновидность адреналиновых маньяков. У нас тоже – «друга в горы тяни».
– Погоди, этот дух тут уже давно. Они с отцом Пятого не успели потолковать?
– Нет. Лес большой. Много мест соблазнительных. Неисследованных. А тут… Место тут тихое. Скучное. И пустое. Тут безопасно – давно уже всё выгребли, что было. – Егерь усмехнулся. – Как отсюда мы подсвечник подвесной волокли – умора! Там вон валялся. Подсвечник огромный, как телега. Целое войско Гора сюда пригонял. Теперь в его замке висит.