Такая система — еще один пример феодальной ментальности, характерной для северокорейского общества. Идея совместной ответственности трех поколений созрела не в недрах коммунистической идеологии, она восходит ко временам корейской монархии. Во времена династии Чосон (1392–1910) человек, сдавший экзамены на государственную должность и принятый на службу, вознаграждался земельным наделом на «три колена». Аналогично сыновья и внуки преступников и политических оппонентов разделяли участь своих впавших в немилость старших родственников[135].
Система «политических» лагерей полностью отделена от системы лагерей для уголовных преступников, которая находится в ведении МОБ. Лагеря для «врагов народа» находятся в ведении другой организации — Департамента государственной безопасности (ДГБ). Штат ДГБ меньше, чем МОБ, там служат примерно 50 000 сотрудников. По сути, это тайная полиция КНДР, обеспечивающая надзор за населением, включая прослушивание разговоров по мобильной сети Koryolink и слежку за чиновниками, работающими за рубежом. Она же проводит расследования по делам тех, кого заподозрили в неблагонадежности. Лагеря для политзаключенных полностью контролируются ДГБ и фактически находятся вне сферы обычных законов и судов.
ДГБ и МОБ испытывают определенную враждебность друг к другу, особенно на уровне высшего руководства. Обычно когда одно ведомство находится в фаворе у высшей власти, другое из фавора выпадает[136]. До отставки и казни Чан Сон Тхэк многие годы курировал деятельность МОБ по партийной линии, возглавляя группу влияния, которая противостояла верховодящей в ОИО группе, в свою очередь, контролировавшей ДГБ[137]. Очевидно, что в ДГБ Чан Сон Тхэка считали слишком мягкотелым, склонным к чрезмерной (пусть и допустимой в рамках системы) снисходительности к правонарушителям. Предполагается, что МОБ должно передавать подозреваемых в совершении политических преступлений ДГБ, один из наших источников утверждал, что во времена Чан Сон Тхэка МОБ порой позволяло себе просто отпускать таких «неблагонадежных элементов» (скорее всего за взятки). Подкрепить подобные обвинения фактами, разумеется, исключительно сложно, но две постоянно упоминаемые истории о Чан Сон Тхэке — о том, что он был относительно человеколюбив для высокорангового северокорейского чиновника, и о том, что он слишком легко поддавался соблазну обогащения, — делают такие подозрения более правдоподобными.
Как ДГБ ловит «политических»
Все северокорейцы приписаны к каким-либо группам или объединениям, соответствующим их социальному статусу, — трудовым отрядам, отрядам Союза молодежи, сельскохозяйственным отрядам и так далее. Кроме того, они числятся еще и в составе соседских объединений, инминбан (дословно — «народные группы»), состоящих из 20–40 семей, проживающих в одном корпусе многоэтажного дома или в одном микрорайоне. Руководителем такой группы обычно становится леди средних лет с хорошим сонбуном, которую власти считают достаточно надежной. Формально инминбаны создаются для того, чтобы доводить государственную идеологию до граждан на собраниях, которые проводятся один или два раза в неделю (таких, например, как чонхва — сессии самокритики), и организовывать граждан на общественные работы — очистку улиц, украшение общественных мест, сбор продуктов питания для армии и т. д.[138]
Но у всех этих групп и отрядов, включая инминбаны, есть еще одна задача — собирать информацию о поведении людей, их поступках и настроениях. В каждом инминбане будет как минимум один информатор ДГБ, а также информатор МОБ. Информатор ДГБ, как правило, имеет низкий сонбун или какие-то иные слабости, которые и использует ДГБ для его вербовки и давления. Некоторых вербуют за деньги, но большинство таких доносчиков сами являются жертвами, поскольку их «привлекают к сотрудничеству» силой. Агенты ДГБ забирают их, жестоко избивают и заставляют признаться в «преступлениях», которые могут быть «прощены», если человек согласится стать информатором[139].
До голода 1996–1999 гг. инминбаны были очень важной ячейкой северокорейского общества. Говорили, что руководители инминбанов знали все о каждом из членов объединения, вплоть до того, как много ложек и палочек для еды есть в каждом домохозяйстве. Они до сих пор могут войти в любой дом или квартиру своего объединения, поскольку имеют копии всех ключей. Рост взяточничества после голода, повышение мобильности людей, способных теперь передвигаться по стране в целях бизнеса и торговли, и падение доверия к государству несколько подорвали возможности доставлять соседям неприятности, которые раньше были у доносчиков и руководителей инминбанов.
Однако такая опасность все еще вполне реальна и вполне серьезна. Если на вас донесут — кто-то из вашего инминбана, с места работы или откуда-либо еще, — ДГБ может решить расследовать дело. Согласно сведениям источника, имевшего личный контакт с отставным офицером ДГБ, совещания работников этого ведомства проходят еженедельно. На этих совещаниях рассматриваются поступившие доносы и принимаются решения о том, кого «брать в оперативную разработку». Чем серьезнее выглядит угроза правлению семьи Ким, тем больше вероятность того, что будут предприняты активные действия по ее предотвращению. Впрочем, репрессивные действия ДГБ порой объясняются просто необходимостью выполнить спущенную сверху квоту на аресты и задержания; если высшее руководство критикует ведомство за бездействие или пассивность или отдает приказ закрутить гайки, риск арестов возрастает.
Если кто-то донесет, что вы говорили, будто Ким Чен Ын слишком молод, чтобы руководить страной, или же, допустим, упоминали, что его мать родилась в Японии, а его дед в годы войны работал в японском военном ведомстве, вы немедленно попадаете «под колпак», и ДГБ начинает пристально изучать вашу биографию. Если ваш сонбун достаточно высок, вы никогда ранее не были замечены в таких речах или занимаете важный пост, эта информация просто поступит в архив ДГБ (и в вашем досье появится соответствующая отметка). Если остальная ваша политическая жизнь пройдет безупречно, вы даже скорее всего никогда и не узнаете, что ДГБ интересовался вами. Впрочем, вполне возможно, что лет через пять, когда кто-то из ваших ближайших друзей решит сбежать в Южную Корею, ДГБ раскопает ту неосторожную фразу, чтобы использовать ее против вас — вне зависимости от того, был ли донос на вас правдой или нет.
Если вы все-таки попали в руки ДГБ, ваша жизнь изменится навсегда. В момент задержания уже фактически принято решение о том, что вы виновны в антиправительственной деятельности, то есть являетесь государственным преступником. Теперь, если не произойдет чуда — вмешательства какого-либо влиятельного человека, например, — вам придется «признать» вину на скоротечном судебном процессе (который есть на самом деле лишь имитация суда), а дальше вас отправят в лагерь для политзаключенных, откуда вы, вероятно, не вернетесь никогда. Самое главное теперь — последует ли за вами ваша семья. Это решение о судьбе семьи принимается в ДГБ без какого бы то ни было открытого или формального судебного процесса.
Точка невозврата
Агенты ДГБ могут просто войти к вам в дом и забрать вас — и всю вашу семью, если они того пожелают, — для допроса. Один из источников заявил, что они забирают и все вещи, оставляя их на хранение, как ни странно, после освобождения (если такое все-таки происходит) вещи возвращают владельцам в целости и сохранности. Иногда людей даже просят явиться на допрос в определенные день и время. Можно быть совершенно уверенным, что отказ в исполнении этой просьбы обойдется еще дороже, чем явка.
Следственные центры ДГБ обычно представляют собой прямоугольные помещения, где два ряда камер разделены коридором, в конце которого находится комната для допросов. Заключенных делят по половому признаку и распределяют по камерам; в одной камере могут находиться до пяти человек. Пайки крайне скудны, так что заключенные недоедают, доходя порою до состояния полного истощения. Многие рассказывали о том, что им не разрешали умываться, а также не давали видеть солнечного света во все время заключения в таком центре (камеры обычно находятся ниже уровня земли). Стандартный метод физической пытки состоит в том, что допрашиваемого заставляют часами сидеть в одном положении без движения, также ему запрещено издавать звуки; при нарушении запрета допрашиваемого жестоко избивают.
Насилие и угроза насилием широко применяются на каждом допросе. Заключенного могут завести, допустим, в плохо освещенную комнату для допроса и поставить перед работником ДГБ, задающим вопросы. При этом заключенный знает о том, что сзади него стоят еще двое агентов ДГБ — один слева, другой справа, — хотя и не может их видеть. Если спрашивающий удовлетворен полученным ответом, он переходит к следующему вопросу. Если же он посчитает, что отвечающий говорит неправду, он отдает сигнал одному из тех, кто стоит позади заключенного, и тот бьет допрашиваемого палкой. Вопрос повторяется до тех пор, пока спрашивающий не получит ответ, который его удовлетворит.
Иногда заключенных буквально забивают до смерти. Семья заключенного не имеет права жаловаться на это (да ей могут и вообще не сообщить о том, что их близкого человека забрали в ДГБ). Заключенного, избитого почти до смерти, могут и отпустить домой. Если он выживет, то, вероятно, полученное им наказание полагается достаточным; с другой стороны, его всегда можно взять под арест снова.
Цель допроса состоит в том, чтобы сломать обвиняемого, а затем отправить его в «суд», который в реальности является организованным и управляемым ДГБ формальным спектаклем. На слушаниях зачитывается список нарушений, потом обвиняемый признает вину и отправляется в лагерь. Тех, кто отказывается признать себя виновным, возвращают в следственный центр для дальнейших допросов. Допросы настолько мучительны, что ко времени «суда» заключенный уже часто хочет, чтобы эта пытка уже наконец закончилась, чтобы его скорее отправили отбывать срок.