«Наша партия, отменив единоначалие директора, этот устарелый метод управления предприятиями, определила партийный комитет высшим руководящим органом каждого хозяйственного звена и создала систему коллективного руководства партийного комитета в управлении предприятиями», – писал Ким Ир Сен.
По его словам, в результате этого «стало возможным устранить в управлении предприятиями субъективистский подход и своеволие индивидуума, мобилизовать коллективный ум», а широкие массы «как хозяева производства стали больше проявлять инициативу и активность» (Ким Ир Сен, «О строительстве Трудовой партии Кореи», Пхеньян, 1980, т. 3, стр. 523–524).
Через час пути за мостом, перекинутым через дорогу из Пхеньяна, начинался город Нампхо. От столицы его отделяют 55 километров, по сути, он ее город-спутник.
В целом Нампхо не представлял собой ничего особенного, прохожие на улицах были одеты хуже, чем в Пхеньяне. На проезжую часть выбежала чумазая девочка двух – трех лет. Волосы были растрепаны. Рядом проносились машины, но прохожие совершенно не реагировали, никто не пытался вернуть девочку на тротуар.
Я проехал центральную площадь города. В центре установлена бронзовая статуя Ким Ир Сена. На саму площадь проехать было нельзя: там проходил митинг в поддержку приказа верховного главнокомандующего Корейской народной армии о полной боевой мобилизационной готовности. Вся площадь была в красных знаменах партии.
Дорога вывела меня на живописный остров Ваудо – «Остров лежащего быка», которого очертания острова очень сильно напоминают. Когда-то нас студентами возили на этот остров от Университета имени Ким Ир Сена, но ничем особенным он так и не запомнился.
Вообще, Намхо знаменит в КНДР международным портом и мощной «Западноморской плотиной» («Сохэ каммун»), которую построили за пять лет к 1986 году. Она протянулась на восемь километров, и вдоль нее проложены автомобильная и железная дороги.
Как отмечалось в справочнике «100 вопросов и ответов по туризму в Корее», изданном в Пхеньяне в 1994 году, это позволило решить во многом решить транспортную проблему: до строительства плотины из Нампхо в уезд Ыннюль нужно было преодолеть 200 километров, а после появления дамбы с дорогами этот путь сократился до 28 километров.
Недалеко от плотины был забетонирован скалистый берег, насыпан песок и оборудован пляж, небольшой, но популярный, особенно среди иностранцев из Пхеньяна. Вода в Желтом море в районе Нампхо не отличалась особой прозрачностью из-за илистого дна, но давала спасение в летнюю жару. Хотя и море, и пляж в Нампхо нельзя было сравнить с шикарным восточным побережьем КНДР в районе города-порта Вонсан.
Кстати, именно в Нампхо я видел весьма странный способ приготовления моллюсков местными жителями. Кучу закрытых раковин выкладывали на асфальт, поливали бензином из бака грузовика и поджигали. Когда бензин выгорал, раковины раскрывались, и корейцы с удовольствием их поедали.
Как-то я спросил, не вредно ли еду бензином поливать. На это получил ответ: «Так бензин-то сгорает!»
По дороге в Намхо мне удалось посмотреть на сельскую жизнь, когда 30 сентября 1989 года я заехал в село Тэпхённи. Останавливаю машину и выхожу с фотоаппаратом и большим объективом на шее. Меня провожают осуждающие взгляды стариков-прохожих.
Село по дороге в Нампхо, рис
Деревня выглядела патриархальной. Низкие крыши придавливают белые стены домиков, утопающих в зарослях бобов и кукурузы. Иду вдоль улочки вверх, слева по дороге вижу – кто-то работает. Заглядываю – на пороге дома сидит мужчина, а рядом маленькая, лет семи, девочка. Она держит ручонками небольшую псину, распластанную на спине на земле. Мужчина, по-видимому, отец девочки, неторопливо вспарывал живот уже не двигавшейся собаки. А рядом вертелась, не находя себе места, другая, жалобно завывая, что ничуть ни трогало хозяев. Ведь собака – съедобное животное, в их понимании.
Вижу, сидят двое солдат и пристально за мной наблюдают. Подхожу к ним, здороваюсь, и суровое лицо сержанта преображается. Жмем друг другу руки.
– Это деревня Тэпхённи? – спрашиваю.
– Да, Тэпхённи, – отвечает обрадовавшийся солдат.
Я сразу представляюсь, чтобы не было недоверия.
– Я советский журналист, вот хотел посмотреть, как живут в деревне, пофотографировать. Но если я буду заглядывать в какой-нибудь дом сам и один, хозяева испугаются. Вы – военный, и если пойдете со мной и объясните им, то они будут спокойны.
Солдат согласился мне помочь.
Но я немного ошибся. Мы заходим с солдатом во двор одного дома, где видим двух старух и детей.
– Взрослые сейчас в поле на работах по уборке урожая, – объяснил военный и рассказал хозяевам, кто я и что мне нужно.
Дворик был небольшой, как и сам дом, прямо в углу забора в маленьком сарайчике похрюкивал поросенок. Рядом были установлены две железные клетки с кроликами.
– Я должна сходить за нашим бригадиром, – говорит пожилая хозяйка дома.
– Зачем? – говорю. – Я сфотографирую, как вы работаете.
– У нас так нельзя, – говорит старушка. – Ведь так может прийти и плохой человек, я должна сообщить бригадиру.
– Да я не шпион какой-нибудь… – говорю.
– Я схожу позову, – настаивает на своем старушка.
Посреди двора дети промывали зерна кукурузы, раскладывали на бумагу для сушки рис. Двери дома, обклеенные обветшалой бумагой, были настежь открыты. Комнаты пустые. На стене два портрета – Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Больше ничего. Это гостевые комнаты.
Рядом с домом висели связки тыкв, которые сушат на корм поросенку, а также несколько «веничков» чумизы для будущего сева.
К калитке подъезжает на велосипеде пожилой мужчина в серо-бежевом кителе и такого же цвета кепке, в зеленоватых солнцезащитных очках.
– Это ваш бригадир? – спрашиваю.
– Нет, – говорит хозяйка. – Это школьный учитель.
Я приветствую учителя и объясняю ему, что ничего плохого не замышляю.
Расспросив подробнее, кто я, учитель сказал, что, увидев машину с номерами для иностранцев, он решил посмотреть, кто приехал.
Я попросил его пройти со мной по деревне, но он вежливо отказывался. Говорил, что занят и торопится. Но в то же время он никуда не уходил, а оставался со мной.
Чтобы успокоить учителя, я показал ему документы, еще раз заверил, что ничего плохого делать не собираюсь. Мол, в Пхеньяне уже все видел и все фотографировал, а в деревне еще нет.
Деревня, говорю я, это истинный облик страны, а то образцовые села выглядят уже не традиционно и для европейца совсем не интересны.
– Вы как учитель, наверное, понимаете это… – сказал я, пожаловавшись, что нельзя свободно прийти к кому-то в дом, побеседовать просто с людьми без санкции МИД КНДР, сказал, что доверия мало, а корейцы мало знают о СССР.
– Каждый делает революцию в соответствии с действительностью своей страны, – философски ответил учитель и проводил меня до машины.
Фруктовый уезд Кваиль
Осень в Корее, пожалуй, самое прекрасное время года. В ясный день 5 октября 1987 года сотрудники МИД КНДР организовали для иностранцев поездку в уезд Кваиль («Фруктовый»). Дорога, правда, была изнурительной, петляла по склонам обветренных сопок, напоминая иногда своей багровой грунтовой поверхностью стиральную доску.
Автомобиль, в котором ехал я, двигался с небольшой скоростью, но с такой неистовой тряской, что поднимал за собой целые облака рыжей пыли.
Указателей на дорогах не было, а всевозможных ответвлений – великое множество. Из-за извилистых поворотов показывались небольшие деревушки. Черепичные крыши приземистых домов были переплетены сетью бахчевых культур. На некоторых из них уже давно созрели желтые шары тыкв. Черепица позволяет удобно раскладывать на крышах домов различные овощи для сушки. Там были видны и кукурузные початки, и связки стручков острого красного перца. С крыш до самой земли свисали лианы вьющихся растений. Создавалось впечатление, что дома давно заросли травой. Вдоль стен сушились только что отмытые огромные серые чаны для закваски «кимчхи». Как и в других корейских деревнях, каждое домашнее хозяйство обнесено забором из камня или плетнем из веток ивы. Некоторые здешние жилища были под соломенными крышами, а стены сложены из глиняных кирпичей.
На дорогу то и дело выбегали белые петухи, в вечном поиске пищи рыскали рыжеватые остромордые собаки.
Автомобиль, звеня всеми своими деталями, катился по дороге, пролегавшей вдоль грушевых садов. На деревьях ветви к земле тянули целые грозди темно-желтых груш. Что-то подсказывало, что уезд Кваиль уже близко.
Вскоре сады расступились, и с одной стороны открылась панорама морского залива. И вдоль дороги начал тянуться прямой, как стрела, конвейер, по которому в море сваливалась какая-то каменная порода. Таким образом в КНДР соединяли многочисленные отдельные острова перешейками в Желтом море. По этим перешейкам прокладывали дороги.
Прибывших гостей остановили у небольшого здания, в котором находился пульт управления гигантским ленточным конвейером. Он подавал в море камни с Ыннюльского рудника. В центре зала на втором этаже здания был установлен стол – пульт управления с множеством кнопок, рычагов, телефонных трубок. На стене напротив пульта выше человеческого роста расположился ряд телеэкранов, на которые были выведены изображения отдельных участков конвейера.
Диспетчер то и дело звонил кому-то, и на центральном мониторе в цветном изображении то удалялся, то приближался общий вид конвейера.
Продолжив свой путь, через несколько километров от конвейера к северу по берегу моря мы увидели за садами берег живописной бухты. Море посылало на берег ласковый теплый ветер, пахнущий свежестью и солью. В тот день в бухте был отлив, и на сотни метров море отступило от берега, обнажив ровное, слегка изрезанное волнистыми узорами песчаное дно.
Кое-где были разбросаны кучки гальки, ракушек. Из песка через мизерные норки высовывались какие-то маленькие существа. Я нагнулся и увидел крабов – величиной чуть больше горошины – с длинными как булавки глазам