и. Между норками милых ракообразных лениво ползали зеленоватые конусовидные улитки, тяжело передвигая свои раковины.
Вдоль берега тянули бредень четверо рыбаков, облаченных в черные резиновые комбинезоны. Они вытащили на берег сеть, и в ней трепыхалось несколько небольших камбал и растопыривший клешни краб.
Тем временем корейцы установили вдоль берега моря длинный стол, накрыли его белыми скатертями и разложили множество яств и выпивки – местной водки и пива, газированной воды «сайда».
В середине 90-х я снова приезжал в Кваиль самостоятельно. Берег был пустынным и чистым, как на необитаемом острове. Я прохаживался по пляжу и рассматривал ракушки, а за скалой услышал девичьи голоса. Подошел ближе и увидел, что в воде купались пять девушек, совершенно без какой-либо одежды. При виде меня они оторопели, и из воды торчали только их головы и плечи. Они в шоке смотрели на меня, как на инопланетянина. Я кивнул головой в знак извинения и удалился, откуда пришел.
Не только пляжи в Кваиле, но и другие места в КНДР были абсолютно безлюдными. Дело в том, что в этой стране было запрещено свободное передвижение людей под предлогом того, что там сохраняется полувоенное положение: Корейская война 1950–1953 годов завершилась лишь перемирием и формально до сих пор не окончена.
Для того чтобы кому-то, к примеру, из Пхеньяна отправиться в другой город или провинцию, нужно получить разрешение в органах безопасности, имея весьма вескую причину для поездки – навестить пожилых родственников или на похороны. Поэтому на пляжах в КНДР можно было увидеть в основном лишь жителей местных деревень, которым из-за повседневных забот и труда не до купания.
Выборы и рынки
Под звуки льющейся отовсюду музыки проснулся Пхеньян 22 апреля 1990 года. Затем, буквально в одно мгновенье, улицы и дворики столицы, украшенные гирляндами из национальных флагов, стали многолюдными и шумными. Так начинались выборы депутатов в высший законодательный орган – Верховное народное собрание 9-го созыва. По конституции такие выборы должны проводиться раз в четыре года на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании.
На одном из избирательных участков проспекта Кванбок, где уже давно отгремел фестиваль молодежи и студентов, из скопления по-праздничному одетых пхеньянцев образовалась очередь. Для поднятия настроения избирателей их развлекал музыкальный ансамбль девушек в форме защитного цвета, с оглушительной громкостью исполнявших на электронных инструментах новую для того времени легкую корейскую музыку. На избирательном участке каждому гражданину при предъявлении удостоверения его личности был выдан небольшой светло-голубого цвета избирательный бюллетень с фамилией единственного кандидата от данного округа.
С поразительной организованностью, по одному, избиратели входили в кабину для голосования, в которой была установлена белая урна для бюллетеней и два портрета над ней – Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. С противоположной стороны на небольшой подставке лежал карандаш на случай, если кто-то пожелает вычеркнуть фамилию кандидата. Подойдя к урне, люди кланялись портретам своих руководителей, двумя руками – в знак почтительности – опускали в щель урны избирательный бюллетень, а затем, сделав шаг назад, вновь совершали поклон.
Проголосовав, жители района собрались в хороводы и под музыку и песни предались веселью. Чтобы оно было более праздничным, на улицах установили небольшие палатки для торговли сладостями и прохладительными напитками. По случаю выборов в пустующих по обычным дням газетных киосках на центральных улицах в розницу продавали газеты «Нодон синмун» и «Пхеньян синмун».
Согласно опубликованному заранее сообщению центральной избирательной комиссии, по стране в целом было зарегистрировано 687 кандидатов в депутаты ВНС. Все они, включая Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, вошли в парламент. К полудню на большинстве участков голосование было завершено.
Это были уже вторые выборы после моего приезда в Пхеньян. Впервые я наблюдал за ними 15 ноября 1987 года. Тогда к 12 часам дня на избирательных участках уже не было почти ни одного человека. Подъезды домов, где расположены избирательные участки, были украшены вывеской, обрамленной цветами из бумаги или ткани. Рядом вывешены покрытые полиэтиленовой пленкой списки избирателей по кварталам и соседским «народным группам» – инминбанам. Среди них увидел имена женщин 1900–1920 годов рождения. Бросилось в глаза, что стариков мужчин было намного меньше.
В тот же день на окраине Пхеньяна работал рынок в виде ряда тентов на больших бетонных блоках. Народу было много. За оградой какой-то старик продавал черные ботинки и гуталин. Рядом сидела женщина, продававшая двух кур. Я поинтересовался ценой. Кореянка смутилась.
Стоявший рядом студент вдруг ответил за нее: «60 вон» (1 вона равнялась 60 копейкам СССР), а кто-то еще его поправил: «30 вон», или имелось в виду 60 вон за две курицы сразу, но я так и не понял. В торговом ряду сидели старушки, торговавшие ростками горошка маш по цене 3 воны за кучку, картофелем по 22–25 вон за килограмм, яйцами по 2 воны за штуку.
Два года спустя я побывал в центре Пхеньяна на еще одном рынке, который расположен недалеко от вокзала. Там есть небольшая улочка, на которой за бетонным забором устроена мизерная торговая площадка. Рынок упрятан на за бетонный забор, но работал он ежедневно. У входа на рынок стоял лысоватый пожилой человек с металлическим свистком. Он следил за порядком на рынке, предотвращая проникновение спекулянтов.
Молодой человек с узелком пытался протиснуться в ворота. Вахтер остановил его и просил показать, что в узелке. Надо было проверить, не собирается ли он чем-то спекулировать. Пользуясь тем, что я иностранец, прохожу свободно сквозь ворота. Рынок немного ухоженнее, чем тот, что мне удалось посмотреть два года назад.
В основном крестьяне продавали там овощи. Главным образом – зеленый лук. Картофель шел по 21 воне за килограмм. Ростки горошка маш стоили две воны. Куриные яйца – по 2 воны 20 чон за штуку.
Видел в продаже семена капусты – одна вона за крышечку от пластиковой бутылки. Очень много было аквариумных рыбок – скалярий, мечехвостов, гуппи. В качестве корма для рыбок продавались черви трубочники. Один малек скалярии стоил две воны. Там же на рынке продавали самодельные веники, щетки и швабры.
Потом, 30 мая 1989 года, вооружившись фотоаппаратом, я зашел на колхозный рынок близ Пхеньянского вокзала по улице Подынаму. У входа стоял такой же дежурный со свистком и повязкой на рукаве.
Посреди рынка были устроены два торговых ряда. Торговцы сидели на земле или на корточках. В самом начале торговали аквариумными рыбками и живым кормом в небольших металлических тазиках. Старушки наливали в маленькие полиэтиленовые пакетики воду и отправляли в них мальков рыбок покупателям. Одна рыбка стоила одну – две воны. Рядом какой-то дед продавал в поллитровых бутылках мед. Одна бутылка стоила 80 вон. Еще один торговец предлагал за 100, а другой за 60 вон.
Возле торговых рядов мелькал молодой парень с вороватым взглядом, как бы невзначай вертел в руках ярко красный импортный галстук. На всякий случай покрутил им и передо мной. Ведь зачем-то я сюда пришел – вдруг куплю?
Бабка с папироской в зубах торговала картошкой. У нее была всего одна сетка где-то на полтора килограмма. За нее она просила 20 вон. Вдруг меня подзывает еще одна старуха и предлагает полиэтиленовый пакет с клубникой за 20 вон. Деньги берут любые. Свежее куриное яйцо стоило две воны 10 чон, кучка грибов – 20 вон.
Местные покупатели брали в основном зеленый лук и зелень. На рынке продавались самодельные щетки, веники, керосиновые горелки из алюминиевых пивных банок, пластмассовая бижутерия. Работали также мастерские обуви.
Еще один рынок был на улице Подынаму, куда я попал 30 сентября 1989 года, в субботу, когда там было полно народу. Продавали какие-то пластмассовые заколки для волос, сделанные кустарным путем, по 8 вон за штуку, разные щетки, швабры из искусственного волокна, коробки и керосиновые горелки из пивных банок.
Один килограмм картофеля продавали по 10–15 вон за килограмм, картофель был хороший и крепкий. Огурцы торговались по 10 вон за килограмм. Много было проросших бобов. Одна старуха продавала живых креветок, кучку речных улиток. Другая бабушка предлагала вяленых кузнечиков.
– Это едят? – спрашиваю я.
– Едят, – отвечает старушка и смущенно прячет узелок с кузнечиками под прилавок.
Очень много было каштанов, жужубы, бататов.
Я решил сфотографировать рынок, но вдруг чья-то рука закрыла объектив. Смотрю – дед, три волосины на голове, седая щетина. Улыбается во весь рот и говорит: «Нельзя фотографировать!»
– Почему? – спрашиваю.
– Снимайте хорошие виды.
– А здесь чем плохо? – не унимаюсь я.
– Вот гостиницу «Корё» снимайте. А здесь товары плохие.
– Товары хорошие, чем они плохие? – говорю я.
Старик смеется и отвечает: «Нельзя!»
– Давайте спросим других, хорошо это или плохо – снимать рынок! – предлагаю я, расстроенный тем, что не могу запечатлеть для истории рыночную торговлю в Пхеньяне.
Выбираю из толпы ротозеев молодого студента.
– Как считаешь, – спрашиваю, – хорошо ли снимать рынок?
– Вообще-то, конечно, лучше снимать светлые улицы.
Тут вмешивается какой-то мужчина в очках.
– Раз старик говорит, надо слушать, – объясняет он и выпроваживает меня за плотный забор рынка через толпу обеспокоенных покупателей. Что делать! Чужак ведь.
На смене эпох
В 1993 году в КНДР завершился третий семилетний план развития народного хозяйства. Официальные данные о его выполнении, как и другие статистические показатели по стране, в целом находились в секрете под предлогом того, что на Корейском полуострове сохраняется состояние войны, сдерживаемой лишь перемирием с 1953 года. План оказался невыполненным, что косвенно признали и в самой КНДР, правда, со ссылкой на внешние причины – распад рынка социалистических стран и попытки Запада изолировать страну.