У подножия горы сохранились одноэтажные корейские домики с черепичными крышами. Во дворах играют дети, лениво зевают рыжеватые собаки.
Вонсан в 1988
По крутой витиеватой дороге спускаемся к набережной. Море кажется особенно лазурным. Оно спокойное, легкий прохладный ветер доносит с моря запах соли и водорослей. Группа мужчин в зеленых и синих френчах столпились вокруг какого-то старика. Удочкой он вылавливал небольших крабов. В бамбуковой жерди на обычной веревке была привязана сеточка в форме тюбетейки. В нее старик вложил рыбью голову, опустил сетку в воду между камней и бурых водорослей.
Через несколько минут было видно, как в сетку забрался краб величиной с половину ладони. Еще мгновение, и старик поднял сетку, краб уже был на плитах набережной.
Недалеко от морской набережной в Вонсане протянулась улица с барами и ресторанчиками, в одном из которых я услышал смешанную речь на корейском и японском языках. Оказалось, что кафе управляли корейцы, перебравшиеся на родину из Японии. Своими манерами, мимикой они сильно напоминали японцев.
Время было уже позднее, но в баре сидело несколько посетителей.
– Мэкчу ханбёнъ кудасай! (Дайте бутылку пива!) – говорил один из них, начав фразу по-корейски, но закончив ее по-японски. Дело в том, что в Японии проживает уже несколько поколений корейцев, которые не являются японскими подданными и имеют гражданство КНДР. Часть из них вернулась в Северную Корею, где жили когда-то их предки.
– А кому принадлежит заведение? – спрашиваю я у хозяйки бара, подавшей мне банку японского пива.
– Бар принадлежит государству, но мы управляем им и с доходов платим налог, – пояснила она.
Пляж Японского моря под Вонсаном
Как я понял, заправляло бизнесом целое семейство японских корейцев, обосновавшихся в Вонсане. По их словам, в целом они не испытывали никакой нужды и были всем довольны. Судя по ассортименту японских и корейских закусок в баре, количеству пива и сакэ, дело действительно шло неплохо.
«Алмазные горы» Кымгансан – буддийский храм «Пхёхунса»
Старенькая машина «Вольво» синего цвета с нанятым мною шофером резво неслась по петлявшей между гигантских валунов дороге, каменных глыб, поросших амебообразными черными и серыми лишайниками.
– Это ущелье называется Манрянколь, – пояснила мой гид, молоденькая экскурсовод Лим Гёнсук. Ей было тогда 23 года. После окончания Вонсанского педагогического института, где учеба длилась четыре года, еще два года она готовилась стать гидом в туристическом бюро в Кымгансане, изучая культуру и историю этих мест.
– Некогда один старик, – рассказала Лим Гёнсук, – нашел в этом ущелье огромный женьшень, который он сперва принял за редьку. Такого большого корня женьшеня там еще никто не находил, и стоил он не менее 10 тысяч лян серебра. Отсюда и пошло название Манрянколь – «Ущелье десяти тысяч лян серебра».
Храм Пхёхунса
Дно ущелья, по которому между круглых каменных глыб бегут прозрачные ручьи, в сезон дождей превращается в реку. Над ней высится плоская гора, похожая на покосившийся стол, на поверхности которого огромный каменный валун. Это скала-яйцо, поясняет мой экскурсовод.
– Горы Кымгансан, – сказала Лим Гёнсук, – делятся на три части: внешний Кымган, внутренний и морской.
Внешний имеет «мужской» характер, так как все мужчины трудятся вне дома, зарабатывая на жизнь. Женщины работают в доме, поэтому внутренний Кымган, как считается, имеет «женское» начало. Виды внутреннего Кымгана утонченны и изящны. Внешний Кымган воплощает в себе мужество и стойкость.
Дорога во внутренний Кымган извивается совершенно невообразимо, увлекая за собой во владения величественного горного царства. Жизнь в тех краях течет своим чередом. Деревни там чистые и сохранили свой первозданный вид, гордые и приветливые люди там живут неторопливо и размеренно.
Вдоль дороги, переметнувшейся через горную гряду, на ровной глади между каменных стен весеннего Кымгансана протянулись ровные светло-зеленые прямоугольные «чеки» рисовой рассады. Как будто в долине кто-то разложил пасьянс из салатового цвета карт. Погрузившись по щиколотку в мутную воду, на поле трудились школьники из местных деревень.
В плуг запрягли вола, с помощью которого вспахивали каменистую почву. Вдоль автодороги шел старик, а за спиной у него были деревянные носилки «чиге» для дров, полностью наполненные хворостом. Взгляд он устремил перед собой в землю, погрузившись в воспоминания прошлых лет.
Дорогу перед машиной перебегали пушистые серо-рыжие собаки, выискивающие в пыли что-нибудь съестное. Попадавшиеся на пути дети останавливались перед машиной, низко кланялись и отдавали пионерский «салют», а потом еще и махали вслед. Иностранцы, видимо, были нечастыми гостями в тех краях.
Школы были видны почти в каждом селе, отличить их было легко: двух-трехэтажные здания, рядом стадион или спортплощадка, где постоянно кто-то из учеников бегал или занимался физкультурой.
Жилые домики с черепичной крышей, кое-где еще с крышами из соломы, окружены изгородями из длинных прутьев. Изгороди возвышались над уровнем крыши еще метра на два.
Интересно было бы узнать, как жили люди в этих домах, какие обычаи сохранили, какие у них заботы и радости. Но, к сожалению, корейские сопровождающие категорически заявили, что входить в дома нельзя, чтобы никого не беспокоить. Да и можно это понять: с какой стати деревенские северные корейцы должны были впускать к себе незваного гостя из другой страны.
Вновь дорога взвивалась в горы, перескакивая через уступы скал. У одного из окруженных камнями поворотов я заметил гранитные ступы и стелы, испещренные множеством китайских иероглифов. Это означало, что впереди будет скоро буддийский храм, в данном случае монастырь Чананса. Но он так и не появился. Как сказала гид, его полностью разрушили бомбами американцы в годы Корейской войны.
В пышном сосновом лесу, пропитанном сладковатым ароматом молодых зеленых иголок, сохранились лишь следы монастыря Чананса. Невысокий каменный фундамент, поросший невысоким кустарником и мхом, и едва различимые каменные круги в траве, на которых стояли когда-то колонны.
– Монастырь состоял из десяти зданий, – рассказала новая девушка-экскурсовод по внутреннему Кымгану, одетая в военную форму. По ее словам, монастырь был построен в 6-м столетии. В 18-м веке храм перестроили. По величине он стал вторым в Кымгансане из четырех монастырей, но во время войны его сожгли. Восстановительные работы собирались начать с 1989 года, но они затянулись.
Еще полчаса пути и нам снова попались несколько крупных ступ и стел, самая крупная из которых была установлена на спине большой каменной черепахи, а венчала стелу каменная плита в виде стилизованного изображения лотоса. На передней стороне стелы иероглифами передана история храма Пхёхунса, а с обратной стороны выгравированы имена тех, кто внес свой вклад в создание храма.
Еще поворот – и перед нами открылся величественный вид. Между высоченных скал стояли яркие павильоны храма Пхёхунса, построенные в 670 году. Его название происходит от имени монаха Пхёхуна, который перестроил храм в 1778 году.
Перед храмом возвышалась беседка Рымпхару, воздвигнутая для отдыха монахов и любования храмом на фоне гор и расписанная разноцветными яркими узорами.
Нас встречал настоятель храма по имени Пхунъсан в монашеском чине «сынърё». Это был небольшого роста крепко сложенный мужчина неопределенного возраста с худым лицом и светлыми, как бы затянутыми пеленой, глазами. Темно-серые резиновые полукеды, широкие пыльные штаны и застегнутый наглухо китель.
Не протягивая руки, он улыбнулся и поздоровался, слегка склонив голову. Он поинтересовался, из какой страны я приехал, и пригласил осмотреть храм, попросив только подождать пять минут, пока он переоденется.
Вскоре этот человек появился в сером выглаженном халате, новых штанах и с широким красным поясом через плечо, расшитым шелком. В руках Пхунъсан перебирал деревянные четки.
Распахнув двери павильона Панъяподжон, он оставил на деревянной платформе свои полукеды и молча вошел внутрь. Стены были расписаны рисунками, на алтаре три позолоченных изваяния Будд выше человеческого роста.
Как объяснил настоятель, в центре восседал Будда Шакьямуни, справа от него – Амитаба, а слева – грядущий Будда Майтрейя (по-корейски «Мирыкпуль»).
Перед алтарем на полу, укрытом соломенной циновкой, стоял низкий деревянный столик, на котором лежал колокольчик и деревянная колотушка «моктхак», необходимые монаху для молитвы.
Пхунъсан зажег две свечи на уступе перед алтарем. Движения его были медленны и осторожны. Затем он зажег зеленого цвета палочки с благовониями, воткнув в песок внутри латунной чаши свечи возле левой статуи Будды. Настоятель поклонился.
На том же уступе перед алтарем были установлены латунная чашка «чубаль» для жертвенного риса, также латунная вазочка для цветов и колокольчик «нерёнъ».
У столика перед алтарем Пхунсан сел на колени, расправив свой халат, чтобы не помялся, взял в руки колотушку, похожую на гирю для тяжелой атлетики, и стал постукивать по ней деревянной палочкой, возвещая о начале молитвы.
Гортанным голосом он нараспев стал произносить слова молитвы на санскрите, записанные иероглифами, – слова, непонятные для непосвященных. В Южной Корее такие молитвы уже перевели на современный язык, а в КНДР они оставались еще средневековыми, более ортодоксальными.
– Сури-сури махасури, сусури сабаха… – звучала молитва из уст настоятеля храма.
Завершив молитву, монах Пхунъса встал, поклонился изваяниям на алтаре, потом поклонился мне и сказал, что только что он «молился о мире в Азии».
Мы побеседовали какое-то время о религии, перед тем как продолжить свой путь.
– В Кымгансане сейчас 300 буддистов, они и посещают этот храм, – сообщил Пхунъсан.
Мы зашли еще в один павильон, слева от Панъяподжона. Он назывался Ёнъсанджон, а справа стоял павильон Мёнбуджон. В нем была скульптура Будды и десяти королей судилища. Те, которые повинны во время своей жизни, не попадают на небеса, а прямо идут в ад, а десять королей судят их.