ственно стремление к городской жизни.
В средних школах устраивались «собрания по толкованию песен» (норэ хэсольхве) – уроки пения по-северокорейски. На них детям прививалась убежденность в том, что нет более славной участи, чем жить и бороться в качестве солдат Ким Чен Ира. Организаторы «собраний по толкованию песен» должны были быть в курсе новых произведений, выходивших в свет, донести их содержание до юных слушателей, акцентировать внимание на важных политических моментах с учетом психики и особенностей ребенка.
«Организации ССТМК должны глубоко в душе хранить замысел дорогого товарища руководителя об усилении воспитания с помощью революционных песен и стремиться к тому, чтобы молодежь больше их пела и зажигала пламя революционного подъема на каждом боевом участке с высоким чувством веры в победу», – отмечалось в печати. А победа эта, как утверждали, совсем близка. Стоит лишь поднажать, сделать еще рывок, и светлое будущее наступит. Каким оно должно было быть? Говорили, «рай на земле». Дорога туда, мол, уготована вождем и партией. Остальным же было суждено с абсолютной преданностью выполнять все поставленные перед ними задачи, а молодежи – верить в правильность всего того, что делает руководство, и петь «революционные песни». Все зависит лишь от того, о чем твоя песня!
Но удивительно, что при всей закрытости общества перед проникновением «чуждой культуры» северокорейские жители каким-то образом знали и песни Южной Кореи. Осенью 1995 года был такой случай. С приятелем-дипломатом зашел в одно из пхеньянских кафе-караоке, количество которых в 90-е годы ощутимо разрослось под влиянием корейцев из Японии. Столики, уютные кресла, телеэкраны и записанные на CD мелодии. Заведения эти были исключительно валютные, часто заходили туда иностранцы, поэтому в распоряжении имелись не только корейские, но и японские, западные песни с субтитрами. Среди корейских песен – современные, даже на лирическую тематику.
Разговорились с официантками, которые охотно подпевают по желанию посетителей через радиофицированные микрофоны. Одна из них спросила, знаю ли я корейские песни. К сожалению, говорю, немного – помню только одну. Еще в институте я запомнил несколько строк песни «Кансукван», популярной на южнокорейском острове Чеджудо, и, побывав на нем в 1992 году, поразил тогда ее знанием местных жителей.
Я напел, как смог, первые несколько строк о том, что на острове Чуджудо, где дуют ветры, множество камней, но зато там много и красивых девушек. Сначала пхеньянские официантки сказали, что нехорошо петь южнокорейские песни, хотя и улыбнулись. Но я пояснил, что это – популярная в народе песня, и она заслуживает того, чтобы ее помнить.
Официантки согласились, и на наше удивление тут же напели припев этой южнокорейской песни, показав тем самым, что им она тоже довольна известна, хотя никаких свободных культурных контактов между двумя сторонами не существовало около полувека. Однако более углубленной беседы между нами не получилось – уже немолодой мужчина в кителе защитного цвета подсел к столу, весьма фамильярно обняв одну из официанток.
– А это наш «товарищ начальник сектора обслуживания», – сказали официантки. Товарищ контролировал все, что происходит в заведении, где бывают иностранцы. Выведав у меня, кто я и зачем, он уже не отходил, и когда время перевалило далеко за полночь недвусмысленно попросил откланяться.
В музыкальном плане песни в КНДР были очень подвержены влиянию советской музыки военных и 50-х годов. Мелодии порой в точности повторяли те или иные песни из старых кинофильмов бывшего СССР. Но, несомненно, это были уже корейские песни, хотя совершенно не похожие на те, что пели в Корее до строительства социализма.
Новые веяния появились в северокорейской музыке в конце 80-х годов, после ХIII Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Постепенное расширение внешних контактов молодежи в КНДР повлекло за собой увлечение популярным тогда танцевальным стилем диско.
Но по идеологическим соображениям молодому поколению в КНДР требовалось подыскать какую-то отечественную замену поп-музыки, а с другой стороны, привлечь к своему искусству внимание внешнего мира. Для этого на открытую сцену был выпущен доморощенный ансамбль под названием «Почхонбо». Так, собственно, назывался поселок, который в годы антияпонской борьбы отвоевал со своим партизанским отрядом Ким Ир Сен. Раньше корейцев с репертуаром группы ознакомились иностранные журналисты и члены дипкорпуса на шикарных приемах, организовывавшихся в 1988–1989 годах по случаю дней рождения Ким Ир Сена и Ким Чен Ира.
«Почхонбо» веселили тогда иностранцев, исполняя иностранное диско, а также собственные мелодии в псевдосовременной обработке. С политической точки зрения содержание песен было безупречным – все они были посвящены партии и вождю и как бы служили воспитанию молодежи в новой оригинальной форме. Только благодаря этому они получили путевку в жизнь и право на существование. Но некоторые песни выражали вполне земные чувства и настроения, хотя не без отпечатка политики. Так, вскоре после пхеньянского фестиваля радио и телевидение буквально наводнили эфир песней «Хви-парам» («Свист»), которая мгновенно завоевала фантастическую популярность среди корейцев и пришлась по вкусу даже иностранцам, живущим в Пхеньяне.
Необычная для прошлых лет легкая мелодия, современные электронные музыкальные инструменты, приятный голос солистки «Почхонбо», конечно, сыграли в этом свою роль, но, пожалуй, не меньшее значение для жителей КНДР имело и то, что песня эта была о любви. Европейцу трудно судить о достоинствах текста «Хви-парам», но, по местным меркам, его можно отнести к весьма вольному стилю на фоне песен о революции. В ней пелось о любви парня к девушке, которая ежедневно перевыполняла на своей фабрике план, и, чтобы ему не стыдно было признаться в любви, он тоже решил стать ударником производства.
«Почхонбо» начали передавать по радио и телевидению по несколько раз в день. Некоторые композиции по музыке вполне могли бы уже соперничать с хитами тех лет у молодежных групп Азии и Тихого океана, например, такая как «Преданностью поддержим партию-мать!» Политически безупречный репертуар произведений позволил ансамблю даже обработать народную мелодию «Он-хэйя» в стиле тяжелого рока.
Кстати, о хэви-метал. Впервые за свою историю зарубежная рок-музыка докатилась до Северной Кореи в июне 1991 года, и первыми ее посланцами стали сразу четыре японские группы, относящие свое творчество к стилю хард-рок и металл различных направлений. Дело было так. Я оказался в фойе пхеньянского отеля «Корё», когда сквозь автоматически раздвижные двери в него ввалилась группа облаченных в черные шипастые куртки длинноволосых и раскрашенных девиц. На фоне рафинированного Пхеньяна их внезапное появление выглядело совсем неестественным. А накануне в газетах кратенько так сообщалось, что из Японии в КНДР приехал «молодежный ансамбль электромузыкальных инструментов».
Я понял, что речь шла как раз об этих девушках в отеле. Два сводных концерта популярных музыкантов из Японии состоялись в крупнейшем в столице КНДР художественном театре Мансудэ. Попасть на них не представлялось никакой возможности, но я разыскал в «Корё» администраторов группы и поговорил в номере с исполнительным продюсером программы, представившимся как Юдзи Ниси.
При виде меня он несколько насторожился, но сообщил, что представители японского рока были приглашены в КНДР от имени Корейского общества по обмену в области искусства. Гвоздем программы была женская группа «Шоу-я» («Вечер шоу»), на счету которой к тому времени были гастроли в Лондоне, Лос-Анжелесе, Мехико, а также в Москве.
– Все участники наших гастролей убеждены, что своей музыкой они могут содействовать миру между народами, и это – главная цель нашей поездки в Пхеньян, – сказал Ниси-сан. – Никакой политики, – несколько раз при этом повторил он и презентовал демонстрационную кассетку с записями «Шоу-я», вероятно, чтобы отвязаться от расспросов. Продюсер сказал только, что зрители в пхеньянском театре реагировали на рок-музыку как надо, то есть самым бурным образом, как будто только и делали, что всю жизнь посещали концерты поп-групп. Правда, нигде больше японский рок так и не прозвучал, зато северокорейский ансамбль «Почхонбо» получил поездку в Японию и вполне успешно там выступал.
Таким образом, в целом западное влияние в области культуры не могло глубоко проникнуть в северокорейское общество. Вот что писала по этому поводу газета «Нодон чхоннен» 12 мая 1980 года:
«Западный образ жизни – это джаз, вызывающий у людей психоз, приводящий их в отчаяние, грусть, уныние, это танцы мамбо и твист, вызывающие животную страсть к обнаженному телу, это абстрактное искусство, отображающее совершенно непонятные вещи. В повседневных общественных делах западный образ жизни проявляется в нежелании работать, в желании погулять, в отказе от дисциплины и своевольничестве, жажде к деньгам и вещам, в пьянстве и скандализме».
В то же время молодежная газета уже тогда отмечала, что «выступление против западного образа жизни вовсе не означает выступления против всего западного в целом», и этот аргумент проявился впоследствии в творчестве «Почхонбо», исполнявшем, помимо корейских, и популярные песни западных стран, причем часть песен звучала на иностранном языке, часть – на корейском.
То было разрешено, отобрано и специально переработано для внутреннего потребления. В то же время в оригинале несанкционированное прослушивание заграничной музыки в КНДР считалось проявлением, мягко говоря, непатриотических настроений, поэтому завозившиеся студентами из-за рубежа магнитофонные записи старались не афишировать, и, может быть, поэтому все большую популярность в 90-е годы стали приобретать микромагнитофоны с наушниками. А иностранных исполнителей различных артистических жанров молодежь могла увидеть воочию лишь раз в году на фестивале «Апрельская весна», посвященном дню рождения Ким Ир Сена.