Игры в Риме
«Империя Си-Ся пала».
I
Укол «мечты». Препарат притупляет боль. И одновременно погружает в забытьё. После укола невозможно думать, нельзя писать. Даже разговаривать нет сил. Каждое утро Трион давал себе слово, что сегодня он не будет клянчить укол, он справится с болью и будет работать. И всякий раз нарушал слово. Несколько минут он все же терпел. Иногда полчаса. Но эти полчаса ни на что не были годны. Каждая минута, каждая секунда были заполнены страданиями. И с каждым мигом боль росла. А вместе с болью рос страх: Трион знал, что умирает.
Человек в зеленой тунике вынул из рук физика альбом с несколькими каракулями и положил перед ним чистый, поднял выпавшее стило и вложил в пальцы. Молодой широкоплечий парень носил зеленую тунику, но даже не пытался выдавать себя за медика. Впрочем, настоящие медики тоже приходили. Обещали, что академик поправится. Трион усмехнулся. Нет, не поправится. Прежде на стене висело зеркало, теперь его убрали, чтобы Трион не видел, как страшно он исхудал буквально за несколько дней. Лицо его стало белым и напоминало посмертную маску, которую забыли раскрасить. Он не мог видеть своего лица, но видел руки – прозрачные, восковые. Нет, ему уже не жить.
Пальцы сами что-то вывели на листе бумаги.
Человек в зеленом забрал альбом и прочёл:
– «Минуций». Кто это?
– Имя. Он прежде на меня работал. Гениальный парень. Он умер.
Трион знал, что ничего уже не создаст. Далее если боль оставит его. Даже если у него будет время. Уже – нет. Потому что он испугался смерти. Чтобы создать бомбу, надо вообразить себя равным богам. Надо чувствовать себя бессмертным небожителем, взглянуть на каждую отдельную жизнь свысока, так свысока, чтобы не различить её, каждую, отдельную, жалкую, уязвимую…
Нельзя создавать бомбу, думая о смерти. Нельзя создавать смерть, зная, что ты уязвим.
– Диктатор Бенит собирается посетить тебя, – сообщил мнимый медик. – Он обещал вчера, но не смог. Он придёт сегодня. Как только он придёт, тебе станет легче. Одно его присутствие помогает больным.
– Может быть, – прошептал Трион.
Он чувствовал, как боль возвращается. И ещё он знал, что Бенит не придёт. Диктатор навещал его семь дней назад, когда Трион ещё мог сидеть за столом. Именно тогда медик (из настоящих) шепнул на ухо Бениту одно короткое слово: «Безнадёжен».
Так зачем же диктатору Бениту приходить вновь? Чтобы проститься? На такие ненужности диктатор своё драгоценное время не тратит.
Трион всегда ненавидел время. Кронос был его главным врагом, потому что все остальное было Триону подвластно. И вот Кронос одолел его. Кронос схватил когтями добычу и кричит – неслышно, но оттого не менее страшно. Кронос зовёт Таната. Вдали уже слышен шелест чёрных крыл. Но ещё не сегодня.
– Отвези меня на форум Траяна, – попросил физик.
– Зачем?
– Не знаю. Просто хочу посмотреть. Я давно там не был.
«Медик» покачал головой:
– Тебе запрещено выходить.
– Ерунда… Теперь мне уже все можно. Скажи тем, кто над тобой… кто приказывает. Скажи. Я хочу посмотреть на Рим. В последний раз.
«Медик» нахмурился, хотел возразить, но почему-то не возразил и спешно вышел.
II
«Сегодня совещание в малом атрии. – Стены Небесного дворца пестрели разноцветными граффити. – Присутствие всех богов обязательно».
Меркурий расположился в малом атрии за столом. Перед ним лежала стопка чистой бумаги и несколько ручек. Первой явилась богиня Лаверна.
– Моя статуя установлена в атрии нового банка Пизона. Так вот я слышала, что Пизон собирается заняться прокладкой канала в Новой Атлантиде – планирует соединить океаны. Миллионы осядут в его кошельке.
Меркурий сделал пометку на листе. А мог бы и не делать. На фронтоне любого банка торчит его собственное изображение – либо в полный рост, либо одна голова в крылатом шлеме. Так что все мечты банкиров Меркурию давно известны.
– А моя статуя установлена в спальне Юлии Кумской, – защебетала Венера. – Так вот я видела…
– Не надо то, что ты видела, – оборвал её Меркурий, – расскажи, что ты слышала.
– Слышала, что Бенит собирается сделать своего сына Александра императором.
Меркурий записал. С тех пор как боги изгнали гениев, связь с Землёй практически прервалась. Можно, конечно, приняв человеческий облик, затеряться среди людей и все разведать. Можно черпать сведения из различных вестников, как это делает бог злословия Мом. Ну а можно слышать и видеть сквозь картины и статуи, посвящённые божествам. У каждого бога такое изображение – специальный визор, через который можно глядеть на жалкий земной мир. Но боги ленятся подглядывать – они слишком уповают на своё могущество.
– Как Марс Градив я слышал, что Бенит ищет какого-нибудь противника послабее, чтобы устроить небольшую заварушку, быстренько набить ничтожному врагу морду и поднять настроение в Империи, – сообщил Марс, небрежно поигрывая кинжалом. – А как Марс Квирин я слышал, что из преторианской гвардии собираются выгнать центурионов, которые сочувственно отзываются об Элии.
– А я, – сказала Фортуна, бесцеремонно оттесняя Марса, – видела, как маленький Август плачет по ночам в своей спальне.
– Что ты ещё знаешь?
– О, много. Как Фортуна Подательница Надежд могу сказать, что римляне надеются, что Бенит приведёт их к величию. Как Фортуна Отвратительница Бед знаю, что римляне просят, чтобы варвары не приближались к их границам. Как Фортуна Первородная могу рассказать о надеждах почти каждого человека. Как Фортуна Милостивая поведаю о бедах, которых страшатся римляне. Что ещё ты хочешь узнать, Меркурий?
– Когда люди немного поумнеют, – вздохнул покровитель торговли и жуликов.
– А когда поумнеют боги? – спросил, отстраняя Фортуну, Логос. И навис над столом. Не Логос, но мужское воплощение Немезиды.
– Рад тебя видеть, – пробормотал Меркурий, предчувствуя недоброе. И спешно сложил листки с божественными донесениями в сияющую золотой фольгой папку.
– А я как рад! Давай я тебе расскажу интересную историю, Меркурий. Такую историю не может рассказать ни один из богов – ведь мне не надо залезать в собственные статуи, чтобы поговорить с людьми. Я общаюсь со смертными запросто.
– У тебя ещё нет статуй, – напомнил Меркурий.
– Это неважно. А важно то, что я узнал. Хочешь послушать? Тебе это не особенно понравится, но придётся потерпеть!
– Говори, – упавшим голосом сказал Меркурий.
– Один известный тебе божок Фавн или, как он любит называть себя, Пан, подарил одному человеку камень. И велел тот камень бросить в колодец. Вода исчезла, колодец высох, человек спустился по верёвке вниз, чтобы найти своего пропавшего друга. Тебе ничего не напоминает эта история?
– Знаешь, не припомню. История, каких много. Один пропал, другой его ищет.
– Да, но в ней много тёмных мест. Почему бог Пан отправил в колодец человека, хотя знал, что смертному нельзя спускаться вниз, не отведав амброзии?
– Про амброзию он забыл.
– Бог забыл? Меркурий, даже люди не поверят в такие байки, не то что я, Логос. И потом, человеку совершенно не нужно было лезть в колодец. Более того – опасно. И не только для него. Естественное развитие событий было изменено: я не узнал то, что должен был узнать, до конца. Недостающее знание восполнили человеческой кровью. Как всегда, недостаток знания восполнили кровью. И что получилось? Ты знаешь, что получилось?
– Мы испугались, Логос. Мы тут все здорово перетрухнули. А ты бы не испугался на нашем месте? Ещё как! А вдруг ты стал бы сильнее всех? Вдруг ты бы нас всех порешил и завладел Землёй единовластно? Что тогда?
– Вы изувечили меня. Вы отняли у меня почти всю силу. Вы не дали испить мою чашу. Чашу знания. А теперь просите привести Землю в порядок, сделать местом, пригодным для богов. Но никто не знает, как все исправить.
Меркурий почесал голову одним пальцем. «Жест неженки», – механически отметил про себя Логос, как будто все ещё был гладиатором Юнием Вером и следовал обычаям и традициям Рима.
– Я не знаю, – наконец признался бог жуликов.
– А кто знает? Минерва?
– Нет, она тоже ничегошеньки не знает. Сказать по секрету, она лишь изображает, что ей все известно. А на самом деле она очень недалёкая особа.
– Так кто?
– Только ты. Ты сам. Ведь ты – бог разума. Подумай немного, и все поймёшь.
Логос усмехнулся:
– Я уже подумал, Меркурий. Я тебе не верю. Все это части какой-то хитрой игры. Но в этой игре не играют – сражаются. Я ещё пока не знаю, за что сражаются. Но выясню. И я хочу знать, на чьей стороне сражаешься ты.
– На твоей, Логос! Клянусь, на твоей!
Но Логос почему-то ему не верил. Да, как всякий торговец, Меркурий пойдёт на компромисс. Ради выгоды он готов на многое. Но это не означает надёжность. А кто надёжен, кто?
«Надейся только на себя», – наставлял когда-то Элий друга своего гладиатора. Гладиатор стал богом. Но у него остался только один верный союзник – Элий.
Что ж, последуем совету старого друга.
ГЛАВА XIIIИгры в Северной Пальмире
«Сын диктатора Бенита Александр делает поразительные успехи в учёбе. Он уже читает по-гречески и сам сочиняет трагедии, подражая Эсхилу».
«Теперь ясно, что восточного владыку интересует только Хорезм и завоёванные земли империй Цзинь и Си-Ся. Это его сфера интересов. Тогда как сфера интересов Рима – Европа».
I
Летиция сидела возле колыбели. Шёл дождь. По стёклам стекали частые струи, весь мир за окном рябил. Город за окном – призрак, ненастоящий приснившийся мир. Жизнь только здесь, в маленькой детской спаленке, где пахнет молоком, игрушками, мокрыми пелёнками, где покрытая белым пухом головёнка покоится на голубом матрасике, и тихое сопение крошечного носика и причмокивание крошечных губ включают в себя весь смысл без остатка. Жизнь, которая длится всего несколько дней. И кажется чудом появление в прежде пустой кроватке тихо сопящего крошечного существа. Летиция покачивала резную деревянную колыбельку, смотрела и не могла насмотреться.
Элий, войдя, обнял жену за плечи. Она приложила палец к губам. Сегодня этому крошечному существу дали имя. И таинственные силы мира, из которого он пришёл, больше не имеют над ним власти.
Элий смотрел на ребёнка – и не верилось: неужели этот крошечный комочек – его сын? Откуда он взялся? Из небытия? Из ничего? Из той тьмы, куда мы уйдём после смерти? Той тьмы, которую видят боги, когда слепнут. И в этой тьме мы встретимся вновь и не узнаем друг друга. Или мир тот запредельный – пересадочная площадка из одной жизни в другую, там тесно, там не задерживаются и, получив глоток забвения, торопятся начать новый круг. О чем это он? Смотрит на ребёнка и думает о тьме!
– Боюсь брать его на руки, – прошептал Элий. – Знаешь, когда я его поднял с земли, меня охватил такой страх.
– Да, ведь ты никогда прежде не держал на руках ребёнка. – И замолчала, сообразив, что сказала бестактность.
Малыш, будто почувствовал неладное, заплакал, призывая. Их обоих. Ведь они трое теперь в одном мире – мире бытия. Его слабое «ла-ла» – ещё и не настоящий плач, будто рассказ о чем-то важном, рассказ, в котором буквы не сложились в слова. Какие-то потусторонние причитания. При звуке этого плача людей охватывает тревога. Одни стремятся на крик, другие бегут прочь. Но редко кто остаётся равнодушным.
– Я увижу Постума. Я обещаю. И все ему объясню, – прошептал Элий, прижимая к себе Летицию. – Увезу его из Рима. Да, я решил. Он будет с нами. Навсегда. А Рим пусть достаётся Бениту. – А маленький Тиберий плакал все громче. – Ты видишь будущее. Ну так загляни в него, и ты увидишь, что с ним все будет хорошо.
– Да, я вижу будущее, – прошептала Летиция. – Я вижу юношу, который едет по Риму на колеснице, – прерывающимся голосом произнесла Летиция.
– И что?
– Он едет в сенат, – голос Летиции был едва слышен.
– Это Постум?
Она кивнула.
– На колеснице? – Элий улыбнулся. – Что за причуда? Впрочем, быть может, даже оригинально – на колеснице в сенат. – Он засмеялся и затряс головой. Ему понравилось странное предсказание Летиции.
Она же не смеялась. Напротив – кусала губы.
– Он должен остаться в Риме, – сказала она. – Должен остаться императором.
Элий взял малютку Тиберия на руки, принялся баюкать. Но тот не переставал плакать.
– Э, да он мокрый. Вот и ответ. Ответ всегда простой. Дай я его попробую перепеленать. Но почему ты против похищения Постума? Прежде ты так этого хотела. Мы могли бы уехать в Новую Атлантиду.
– Я не могу объяснить. Ничего не могу объяснить. – Летиция отвернулась. – Но… ты уже принял решение, Элий. Ты оставил Постума в Риме. Дорога выбрана. И надо по ней идти.
Тиберий, освободившись от ненавистных пелёнок, тут же перестал плакать.
– Но я что-то должен сделать для Постума…
– Должен, – эхом отозвалась Летиция. – Ты должен его увидеть.
II
Во сне она опять говорила с Постумом.
– Постум, мальчик мой дорогой… – Голос Летиции предательски задрожал. – Я люблю тебя.
– Мама!
– Я боюсь, что мои сны могут прекратиться.
– Ты оставляешь меня?
– Нет. Но как только я начинаю говорить с тобой, я просыпаюсь. Наши разговоры стали такими короткими.
– Я заметил. Но все равно, говори, я слышу тебя.
– Это очень важно. Помнишь, я говорила тебе о заводе во Франкии?
– Помню.
– И те деньги, они теперь твои. Ты должен оплачивать счета этого завода. Но никто не должен знать об этом. Ты сможешь?
– Смогу.
– Ты у меня умный.
– Хватит, хватит, я не хочу о делах.
– Это очень важно.
– Понял. Но я не хочу о делах…
– О чем же ты хочешь говорить?
– Я…
Сон прервался…
Ну вот, опять! Стоит сказать несколько слов, и разговор прерван. И снова так тяжело заснуть. С некоторых пор Летицию начала мучить бессонница. Измучившись среди обжигающих простыней, она выходила в атрий. Здесь, в нише по правую руку от бронзовой Либерты, теперь появилась мраморная статуя Постума. Намеченные резцом завитки волос скульптор позолотил, и казалось, что голова мраморного малыша покрыта золотым пушком. Летиция взяла мраморную ручонку в свои ладони. Какие холодные пальцы. Их надо согреть. И она стала дышать на мраморные пальчики, согревая.
Быть может, её малыш в Риме почувствует её дыхание.