В этот раз группа поддержки из окружающих стол селебов поняла, что смеяться можно и нужно, создав звуковой фон.
— Это типичный английский анекдот, но к английскому юмору отношения никакого не имеет, — проговорил я. — Истинный британский юмор внутреннего пользования — это когда один джентльмен говорит другому нечто такое, что не понимают окружающие. Именно это обоих и забавляет.
После этой фразы я бросил взгляд на горбоносого гасконца. Потому что он в этот момент медленно закрыл глаза, словно бы соглашаясь.
— Можно также привести пример? — грудным голосом спросила спутница Леонида. Высокая — выше него дева с благородным, но чуть дебело вытянутым лицом, на котором буквально читались многочисленные поколения родственных браков. Хирургией такого не исправишь, но в стихийных силах она наверняка чуть ниже богов в перспективе — порода и силы чувствуются.
— Конечно, — кивнул я. — Вот, допустим, шел ирландец мимо паба…
Некоторые время после того, как я замолчал, стояли тишина.
— И? — нарушил общее молчание Валера, когда пауза стала неудобной.
— И ирландец прошел мимо паба, — кивнул я и развел руками в жесте показывающим что островные шутки понимают не только лишь все.
Темнобровый Леонид в этот момент расхохотался.
— Excusez-moi, — кашлянув и прервав смех, попросил он прощения у собравшихся за столом.
«Ничего не понял», — примерно так выразился один из спортсменов с соседнего стола. Его поддержал гомон голосов, в котором читались просьбы привести еще примеров.
— Да пожалуйста, — кивнул я, и продолжил на английском: — In the Airport; Tower: «Cannot read you, say again!» Pilot say: «Again!»
Гасконец Леонид, как я заметил — а смотрел я, пусть и краем глаза, только на него, в этот раз смех сдержал. Все же не настолько смешной был приведенный пример, но здесь играл именно озвученный мной ранее фактор: «когда один джентльмен говорит другому нечто такое, чего другие не понимают».
Остальные за сдвинутыми столами нахмурились, а кто-то даже слегка хмыкнул. В этот момент я уже хотел рассказать уже один раз выручивший меня анекдот про Темзу, английского джентльмена и его королеву — не для того, чтобы произвести впечатление, а почувствовав, что таким образом можно выполнить план по острым шуткам. Но моему намерению помешал совершенно некстати заданный вопрос.
— Артур, а ты можешь приоткрыть волнующую здесь всех завесу тайны над своей личностью? — вдруг на английском, причем с идеальным RP-произношением английской аристократии поинтересовался Бастиан. Не его вопрос — как я заметил краем глаза, за пару секунд до этого ему на ухо что-то зашептала девушка с вытянутым лицом, спутница Леонида. Видимо, они тут тоже компанией, как и мы с Валерой и Эльвирой.
Ответом на вопрос я только руки в стороны развел, показывая что весь внимание, но ответ не гарантирую.
— Почему именно школа Хоакина Миллера? — неожиданно поинтересовался совсем не Бастиан, а Леонид. Причем говорил также на идеальном королевском английском.
«Чего, …!?» — мысленно поинтересовался я сам у себя за мгновенье до того, как понял вопрос. «Joaquin Miller Middle School» — школа, в которой я по созданной специалистами ФСБ легенде получал образование в Британской Калифорнии.
— Ты имеешь ввиду, почему «хотя бы не Хэрроу?» — также на английском, только с трансатлантическим акцентом поинтересовался я. В RP-произношение английской аристократии плохо умею, но трансатлантический акцент нечто близкое по сути. Его еще называют «акцент из старых голливудских фильмов» — звучит для англоязычного человека он так, как для нас звучат четкие голоса советских актеров озвучки в фильмах пятидесятых — шестидесятых. «Привези мне цветочек аленькый, краше коего нет на всем белом свете…»
В ответ на мои слова Леонид, который совсем уже точно не гасконец, едва изогнул бровь и кивнул, показывая, что тонкий намек на рейтинг британских элитных школ понял.
Я в этот момент заметил, что разговоры вокруг совсем стихли, все словно начали прислушиваться. Да почему словно — все и прислушивались. Причем уже откровенно и не скрывая внимания; и я не думаю, что это было из-за меня. Скорее всего и из-за горбоносого чернобрового негасконца тоже. Явно достаточно заметная личность в обществе.
Все прислушивались, а я напрягся. Тема-то пограничная для меня, даже опасная. Но на выручку мне пришел опыт прожитых лет и знание запрещенных приемов. Как говорится, «если в гостях вы пролили соус на скатерть и хотите, чтобы все побыстрее забыли об этой неприятном конфузе, просто громко назовите хозяйку тупой дурой».
— Брак с народом, — произнес я, заваливая стрелку градуса беседы в красную зону.
Несколько мгновений, и я постепенно ощутил волну удивления. Ну да, подобная фраза — для представителя старой аристократии, к которому меня причисляют, может вызвать реакцию схожую той, что вызовет рассказ о венерических заболеваниях юности в присутствии благочинной компании дам в возрасте. Но ребята немного ошиблись, потому что озвучивать я собрался гораздо более страшные вещи.
— Брак с народом, — повторил я.
После этого даже приподнялся и показательно оглянулся вокруг, и посмотрел поочередно в глаза сначала Бастиану, потом Леониду: — Я не вижу здесь ни одного одаренного из клановой знати. Удивительно, правда? Мы на вершине мира, но здесь нет никого, кто также хорош, как и мы.
Упоминания строк из арагонской клятвы верности произвело эффект разорвавшейся бомбы — все вокруг не просто молчали, а даже дыхание затаили. Но выжидательное молчание было почти сразу прекращено действием: резкий жест последовал совсем недалеко от меня. Высоколобая спутница с вытянутым лицом, в сопровождении которой пришел Леонид, поднялась и махнула рукой.
Моментально наша компания одаренных отдалилась от собравшихся пьяных селебов едва заметной мглистой пеленой. Глаза поднявшейся девушки полыхнули фиолетовым — ментальная магия, заклинание отвода глаз. Прямо на нее я не смотрел, но отголосок силы почувствовал настолько ощутимый, что понял — высоколобая дева не слабее Ольги в ментальной магии.
Почти одновременно с заклинанием девушки по всему залу вокруг пошла суета. Появились официанты со стюардами и очень быстро начали собирать обычных людей и уговорами, увещеваниями и иногда даже грубой силой направлять их в сторону выхода. Из-под одного из соседних столов даже вынули раскрасневшуюся даму в криво сидящем золотом платье. По подпухшим губам и влажному взгляду я даже догадался что именно она делала под столом.
Вместе с обслуживающим персоналом в зал, чуть с опозданием, зашли наряженные в однотипные балахоны девушки в однотипных — белых с зеленью и золотом, венецианских масках. Подходя к каждому столу с одаренными, девы со скрытыми лицами жестами приглашали всех вежливо следовать за собой. За масками я не видел глаз, но скрывающие лица и даже фигуры за костюмами девушки явно были из собравшего нас всех здесь клуба — в их движениях чувствовалась уверенная сила и властность.
Но сидевший напротив меня Леонид, как оказалось, обладал не менее уверенной силой и властностью: когда одна из наряженных в бесформенный балахон дев приблизилась к нашему столику, он просто поднял руку, давая ей понять, чтобы подождала. Это оказалась для нее явной неожиданностью, но возражений не последовало.
— Брак с народом. Весьма интересно, — вновь перейдя на русский, покачал головой Леонид. — Не мог бы ты раскрыть свою мысль?
— Конечно, — улыбнулся я. — Мы — молодые боги, и мы на вершине мира. Но такие же, как и мы, стоят у подножия Олимпа и ждут только возможности свергнуть обосновавшихся на вершине.
— А причем здесь народ? — поинтересовался донельзя серьезный сейчас Бастиан.
Губы его были поджаты, а взгляд смотрел достаточно жестко. Как ни странно, судя по ауре и взгляду я видел — оба, и Бастиан и Леонид понимают, о чем я говорю, и сейчас спрашивал моих ответов больше для того, чтобы их услышали остальные. Причем как-то так получилось, что они оба показательно дистанцировались не только от девы в венецианской маске, но и от своих спутниц.
Эльвира с Анастасией, кстати, смотрели на меня широко открытыми глазами, а вот Валера сидел показательно закрыв лицо ладонью.
— Причем здесь народ? — посмотрел я уже на девушку в маске, явно сбитую с толка. — Мы, вознесшись на Олимп, окружили себя ширмами торгующих лицом и телом знаменитостей, — обернувшись, показал я на выдворяемую из зала группу лиц из телевизора. — Но у нас есть то, чего нет у других — это стихийная сила. И обладая ей, нам никогда не получится максимально уйти в тень, и стать незаметными правителями этого мира, сколько не запрещай определение homo deus, и не воздвигай вокруг нас преграды цензуры.
Мы — исчезающе малый процент населения, который обладает неограниченными возможностями реализовывать свои фантазии, и по праву рождения имеет право на бесконечную жизнь и техническое бессмертие. Но несмотря на это, о каждом из нас я могу прямо сейчас найти немалое количество компрометирующей информации. Мы используем темный сегмент Сети для уколов друг друга, но что один раз в Сеть попало, навсегда там и останется. А ведь информация — оружие страшнее любой стихийной силы.
В мире сейчас четыре миллиарда человек. И уже скоро их будет значительно больше, особенно если дать волю корпорациям в колониях — где увеличить прибыль на порядки можно простым путем: отказавшись от цивилизованного пути развития, снижая для этого уровень жизни. И вот это уже будет опасно, потому что силу народа недооценивать нельзя. Что такое восстание масс — узнали французы в 1789 году. И если сейчас в мире найдется Прометей, который решит украсть с Олимпа огонь просвещения и отнести его другим людям, парижская резня и девайсы по типу гильотины покажутся всему миру детской прогулкой, потому что одаренные в ходе охоты на ведьм искупаются в собственной крови. Мне это вполне очевидно, как и всем тем, кто возьмет на себя смелость подумать о будущем.
Последняя моя фраза прозвучала в звенящей тишине. Да, проняло слушателей.