Кондрат замолчал, отошел к скирде сена, выбирая себе местечко для ночлега. А ко мне подсел Ефим Савкин, щупленький, без бороды и усов, хотя ему и перевалило уже за шестьдесят. Ему тоже не терпелось поделиться своими познаниями.
— Были и есть у нас чудеса, каких нигде еще не было. Вот идем мы разок с братаном на озеро Унжело рыбешку ловить. Дело-то было перед троицыным днем. Подошли. Сварили у озера чайку и начали рыбачить. Думаем, сейчас обрыбимся — на рыбники наловим. И что же? Нет поклева. Значит, заря еще не пришла. Ждем. Дождик внакрап пошел. И вдруг озеро поднялось, как будто глубоко вздохнуло, и забурлило. Ничего такого мы раньше не видали. А тут глядим-поглядим, а вода-то из озера скрозь землю уходит, воронкой ввинчивается. Уды у нас были длинные, а закидывать некуда: сухое дно стало. Попосля, дней через десяток, мужики здесь траву косили. В чем тут закавыка? Пока еще никто не объяснил. А ведь в нашем Заонежье такое чудо произошло не только с Унжелом, а и с Куштозером. Озер-то в Заонежье, почитай, триста, а то и больше будет. И надо лес вокруг озер не вырубать, а оберегать его. Надо, так сказать, природу нашу любить и уважать. Тогда и тайны ее можно будет разгадать.
И действительно, сколько нераскрытых тайн хранит в себе заонежская лесная сторона. Идешь по чащобе леса, набредешь на махонькое болотце, любуешься — столько тут цветов, а зайдешь поглубже — провалишься в трясину и с трудом оттуда выкарабкаешься…
Сон уже свалил всех. Даже кони, выпряженные из сенокосилок и пущенные на берег реки, на свежую отаву, больше не жевали траву, а стоя спали. Но ко мне сон не приходил. Я смотрел на звезды, мерцающие в синеве неба, и думы точно мошкара копошились в моей голове, не давая покоя. Как-никак мы с Анучиным отмеряли больше трехсот километров, много повидали и то, что узнали, приняли в свое сердце.
Утром я пошел к водопаду, откуда начинались большие Мальянские пороги. Дробью барабана встретил меня водопад и сразу обдал брызгами. Шум воды заглушал все лесные шорохи.
Водопад был многоступенчатый. Из двух рукавов омута вода скатывалась на первую ступеньку полукольцом, будто легкую песенку пела. На второй ступеньке она кидалась пеной по сторонам и дробилась о камни, стирая их грани. А на следующих ступеньках выла зверем, который ранил себя, и, бушуя, кидалась сгустками белой пены. Опускаясь в маленький омуток, они точно белые лебеди кружились там, спеша на отмель. Еще одно диво Заонежья!
В ГОСТЯХ У БАБУШКИ ЛУКЕРЬИ
Через месяц после нашего знакомства Максим Чеботарев прислал мне письмо, в котором предложил совершить путешествие до поместья бабушки Лукерьи. «Пойдем, соловушка, за тридевять земель нехожеными тропами, топкими болотами, заглянем в березовые райки, как в зеркало, поглядимся в голубые озера и до кельинской красоты допехаемся», — писал он и сообщал мне маршрут: по куржекской долине на знаменитое в Заонежье озеро Ладво, а уж оттуда к Купеческому озеру, на берегу которого раскинулась деревушка Кельи. Путь не легкий, но заманчивый. Я в тех местах еще не бывал.
Когда я подошел к назначенной для встречи росстани Сорочье Поле, Чеботарев был уже там. Помог снять с плеч рюкзак, набитый до отказа продуктами, и усадил рядом с собой на свежесрубленное дерево.
— Старею, соловушка, старею. В троицын день восемьдесят два года стукнуло, — заговорил он протяжно, с ноткой грусти в голосе. — Чую, паренек, что иду в путь-дорогу дальнюю в последний разок, и хочется мне тебе в наследство передать ту красоту, тот дар матушки природы, который в моей младости передал мне покоенок отец мой. Детей у меня, мил человек, нет. — Максим глубоко вздохнул. — Был паренек Арсений, была дочерь Надя, да вот проклятая война обоих поглотила, и похоронены мои любимые в чужедальней сторонушке. Осталась у меня одна милая мне навеки старушка Иринья, да и та уже на подходе к тому свету, старше меня на четыре года. Вот так-то, мил друг, так-то… Поведу тебя моей извечной тропой. Знаю ее один я, а ты все запоминай иль для памяти, если она у тебя слабая, записывай — это твое дело. Тебе жить, тебе по лесу ходить и его оберегать от паскудников. Вот так-то, соловушка! Каяться, что протопал такой путь, не будешь. Понял? Тогда в путь-дорогу!
Поднявшись с дерева, он повел меня прямо в лесную густоту. Я шел позади него, и мне казалось, что лес ласково встречает Максима — с таким добро пути мерять, в неизведанное шагать и коротать ночь у горячего костра.
В полдень мы вышли на старую губернскую просеку. Тут появились свежие затеей на соснах и елях — ясно, что сюда в скором времени будет вторжение лесозаготовителей.
Спустившись в распад сопки, Чеботарев остановился.
— Сейчас начнется муравьиная тропа. А как выскочим в крутизну, там и будет их жилье. Такого теремка я не видывал нигде. Запасись терпением, дорогой соловушка!
Я увидел торную тропинку. Она охватывала весь косогор и пологим скатом спускалась в лощинку, уходя в густой ельник.
— Ей и дождик не помеха, — заметил Чеботарев. Гляди-кось, Григорич, как она прячется под елями: скоро ее не увидишь.
По тропе спешили муравьи, рыжие-прерыжие. Их было несметное число — не сосчитать! Одни муравьи спускались из муравейника, другие поднимались к нему, и все точно соблюдали правила уличного движения: держались правой стороны. Муравья с добычей пропускали вперед без всякой очереди: его ждут малые муравьишки.
А вот и муравейник — огромная круглая глыба с остростоячей вершинкой. Высота его не меньше двух метров, а диаметр у подошвы около трех метров. Вокруг растут вековые ели в обхват, и их стволы сплошь усеяны муравьями.
У самой подошвы муравейника много ходов и выходов: одни маленькие, другие похожи на ласточкины пролазы в береговых вымоинах.
Хотя тут была большая семья, но никто никого не обижал, все жили в согласии. Мы видели, как сытый муравей кормил голодного: поднявшись на задние лапки, он пошевелил усики своему собрату, и они оба скрючились, чтобы голодный получил еду от сытого, который выдавил ее из своего желудка.
Все было тихо, но при нашем появлении поверхность муравейника усеяли полчища хозяев, которые, по всей вероятности, приняли нас за врагов. Муравейник буквально заходил ходуном, словно превратился в ходячее тесто, в которое положено слишком много дрожжей. Над ним поднялась сизая дымка: оружие самозащиты муравьев — невидимые стрелы кислоты. Но мы боя не приняли и отошли прочь.
Спустившись к спаду, мы миновали лощинку и снова стали подниматься на сопку, идя по каменной гряде. Вдруг Чеботарев замедлил шаг.
— Гляди, летучая змея ползет, — показал он в направлении каменных глыб, из которых торчала большая ель с наклоном в лощинку, и торжественно продекламировал: — «Под Кирьяновой горой гадюка гналась за лягвой».
Я посмотрел туда, куда указывал Максим, и сразу заметил, как по голой каменной плите ползла змея длиною меньше метра, сизая-пресизая. Вскидывая высоко голову с красным жалом, она подсаживалась на брюшко и, отталкиваясь хвостом, подвигалась к спуску. Затем залезла по стволу ели на макушку и стрелой метнулась по воздуху и приземлилась в распад ручья.
— Лягушатница, — довольно посмотрел на меня Максим, — здесь они водятся, но не каждому суждено это зрелище увидеть. Укус такой змеи опасен, но на человека она нападает редко, разве что ее обидят. Как-то в этих местах повстречалась с лягушатницей солдатская вдова Матрена Перекатова и ударила змею палкой. Так та ее по пожне полчаса гоняла: летала над ее головой, била хвостом, а укусить все же не смогла. Спасли Матрену грабли, которыми она оборонялась, а потом забежала в березовую райку и там отсиделась.
В поисках лягушатницы мы потеряли больше часа. Облазили все маленькие бочаги у ручья, но змею так и не нашли. А так хотелось заполучить этот редкостный экземпляр: в банку бы ее и в школьный музей.
Обогнув деревню Осиновец, которая утопала в густом осиннике, мы двинулись по тропе вдоль озера Паж. Лиственный лес остался позади. Его сменило мелкополесье: густой чапыжник, вересовые мягкие кусточки. В конце озера вспорхнула стая белых куропаток. «Кудь-вы… кудь-вы… кудь-вы…» — загомонили птицы и скрылись за ольшаником в густом ивняке.
Неисчислимые полчища оводов кружились над нами, досаждая укусами. Отмахиваясь от них березовыми ветками, мы миновали два маленьких болотца и вышли на просторы Ладвозера. Будто большой чайный поднос, окаймленный по бокам голубой вышивкой, озеро играло бликами солнца. Густая высокая трава, доходя до колен, затрудняла шаг, путалась в ногах.
На второй пожне у мелкого перелеска Максим свернул вправо и вывел меня на проселочную дорогу. Но это было только одно название, что — проселочная: дорога сплошь заросла травой. С трудом мы добрались по ней до первой ладвозерской деревни.
Старожилы утверждают, что первые поселенцы появились здесь в шестнадцатом веке. Они укрылись тут от набегов иноземцев и назвали свое поселение Предзнаменованием.
А уже в восемнадцатом веке на Ладвозеро приехали три семьи Кузнецовых. Они срубили на берегу новые дома и основали деревню под названием Кузнецовская. Позднее обе эти деревни слились, и название первой деревни уступило место более позднему.
Кузнецовская встретила нас полной тишиной. Оконные глазницы грустно глядели из-под строгих тесовых крыш с резными петухами на князьках и с оленьими рогами на охлупнях. И ни одной живой души. Жители деревни, как мы узнали потом, перебрались ближе к районному центру: в такую дальнюю даль тяжело было доставлять и хозяйственный инвентарь и продукты питания. Слишком ощущалась оторванность от большой жизни.
Задерживаться в опустевшей деревне не было смысла. Вытянув ведро воды из колодца и напившись, мы двинулись дальше и вскоре оказались у речки.
Здесь нам представилась удивительная семейная идиллия. Возле воды лежал лось-рогач, а рядом с ним лосиха ласкала своим языком двух прибылых лосят.
Рогач прислушивался к каждому шороху. Заметив нас, медленно поднялся и протрубил отход. Вся семейка тихим шагом направилась в осиновую поросль.