Мейнард был каноником августинского монастыря, основанного в 1134 г. в Зегеберге (Зигеберг (Segeberch, Sigeberch), совр. Бад Зегебург, Bad Segeburg) в Гольштейне[71]. В тех краях только в 20-е гг. XII в. завершилась христианизация западнославянских племен. Существует предположение, что Мейнард мог еще застать в живых одного из известных проповедников христианства среди славян и основателя зегебергского монастыря монаха Вицелина (умер в 1154 г.), пример которого должен был произвести на будущего крестителя Ливонии большое впечатление[72]. Естественно предположить у выходца из обители со славным миссионерским прошлым стремление зарекомендовать себя на поприще проповеди в языческой среде. Вполне возможно, что Мейнард долго выбирал то место, куда следует отправиться для осуществления своего плана. Ведь, судя по известиям Генриха Латвийского, он чуть ли не сразу приступил к строительству церкви и созданию прихода. Одного соизволения полоцкого князя при таком размахе деятельности было не достаточно. По крайней мере, требовалось согласие местных старейшин, а также начальные знания языка ливов, что, конечно, трудно предположить у случайного заезжего священника. Скорее всего, миссия в Ливонию требовала серьезной подготовки, к которой привлекался и покровитель зегебергского монастыря, Бременский архиепископ. Однако воздействие этого иерарха не следует преувеличивать. Несомненно, он был заинтересован в подобных мероприятиях, но в представлении современников (да и потомков) они слишком напоминали авантюру: отправиться за тысячи километров на языческую территорию, на которую, к тому же, распространяются права соседнего патриархата, — никаких шансов на удачу! Ведь еще не завершилась христианизация Поморья, а в Пруссии она еще и не началась. Периодически требовалось засылать безумных проповедников в отдаленные края, дабы вслед идущим было легче, а также для демонстрации широты проповеднической деятельности. Вероятнее всего, никакой ставки на миссию Мейнарда Бременский архиепископ не делал. Расчет был исключительно на случайный успех, который действительно удалось ухватить талантливому августинцу.
Зегеберг располагался невдалеке от Любека (примерно в 30 км), причем монастырь Вицелина изначально был поручен императором Лотарем на попечение любекской церкви[73]. Надо полагать, местные августинцы имели тесные контакты с балтийскими купцами. Эта близость должна была стать основой их совместных мероприятий. Дело в том, что только в середине августа 1181 г. Любек, главный оплот Генриха Льва, герцога Саксонии и Баварии, после длительной осады и блокады датским флотом сдался на милость императора Фридриха Барбароссы. Фактически этим завершилось многолетнее противостояние блистательного Вельфа, основавшего в 1158 г. Любек (так называемое «второе основание»), и венценосного Штауфена, будущего крестоносца. К лету 1181 г., предвосхищая поражение своего сюзерена, на сторону императора перешел гольштинский граф Адольф Шауэнбург (Adolf Schauenburg), которому, в частности, принадлежал и замок Зегеберг. Генрих Лев, дабы укрепить свой тыл, попытался немедленно конфисковать владения графа. Однако первый приступ Зегеберга результатов не дал и вынудил перейти к планомерной осаде, на которую фактически уже не хватало времени. И ноября 1181 г. все эти перипетии завершились осуждением Генриха Льва на рейхстаге в Эрфурте, после чего он был лишен почти всех своих владений и отправлен в трехлетнее изгнание.
Следует признать, что подобный поворот событий весьма благотворно сказался на социально-экономическом положении Любека, который, прежде чем открыть ворота имперским войскам, выговорил себе более чем выгодные привилегии. Именно после этой капитуляции Любек получил статус имперского города, находящегося под непосредственным покровительством императора[74]. Тот же Бремен в результате разгрома Генриха Льва лишь вернул себе то, что было отобрано своевольным графом.
В целом можно сказать, что подъем Любека и вообще балтийской торговли начался с открытием навигации в 1182 г. Соответственно, прибытие Мейнарда в Ливонию состоялось фактически на второй год после этих событий. Несмотря на то что монастырь Мейнарда входил в Бременский диоцез, скорее всего, он воспользовался именно кораблями купцов из соседнего Любека[75]. Зегеберг и его окрестности после осады безжалостного Генриха Льва, надо полагать, были сильно разорены, что бывало в этих местах и прежде[76]. Братья-августинцы бедствовали и могли с охотой вызываться на благочестивые авантюры в далеких землях. Одним из таких скитальцев был и Мейнард, несомненно, заручившийся благословением архиепископа, но прежде всего полагавшийся на материальную поддержку любекского купечества.
В 1184 г. немецкие торговцы использовали свои связи для обеспечения благосклонного приема августинского миссионера при дворе полоцкого князя. Мейнард долго в Полоцке не задержался. Лишь только заручился согласием гражданского сюзерена Ливонии и сразу отправился в густонаселенные низовья Даугавы, где приступил к формированию прихода. Своей базой он избрал древнее ливское поселение Икескола (лат. Ykeskola, латыш. Икшкиле (Ikšķile), нем. Икскюль (Iksküll, Uexküll)), располагавшееся на правом берегу Даугавы в 25 км выше будущей Риги. Фактически этот населенный пункт замыкал собой череду ливских деревень, тянувшуюся вдоль русла Даугавы от устья. Особенно насыщенным поселениями был район вокруг островов Доле и Мартыньсала, расположенных посредине реки. В этой области шел интенсивный процесс градообразования, особенно усилившийся во второй половине XII в. Самыми значительными центрами жизни были городище Даугмале, обширное поселение Лаукскола на противоположном берегу, группа поселений на крайней оконечности острова Доле (Саласпилс, Мартыньсала, Рауши, Вампениеши) и поселение на месте будущей Риги[77]. Активизация судоходства, а также рост тоннажа вели к увеличению трудностей в продвижении вверх по Даугаве торговых судов. Барьерную роль выполняли небольшие пороги, расположенные в районе острова Доле[78]. Это обеспечило и интенсификацию социально-экономического развития региона.
Примечательно, что Мейнард избрал наиболее близкое к русским владениям поселение. Именно здесь он построил первую деревянную церковь[79], а в следующем году приступил к возведению замка с помощью готландских каменщиков[80]. Официальной причиной строительства каменных стен стали участившиеся набеги литовцев. Одно из таких вторжений состоялось уже следующей после прибытия Мейнарда зимой. Миссионер вместе с местными жителями вынужден был укрыться в лесах, после чего «начал обвинять ливов в глупости за то, что у них нет никаких укреплений»[81]. В обмен на содействие в усилении обороноспособности селянам предлагалось принять христианство. На эти условия старейшины выразили свое согласие, после чего летом 1185 г. началось строительство двух замков: в Икесколе, месте начала проповеди, и на Мартыньсала (Гольм, Holm)[82], административном центре района[83].
Казалось бы, внезапная и безболезненная удача: ливы обещают креститься, а некоторые, вероятно, уже сделали это. Мейнард пишет победную реляцию в Бремен, а оттуда торжественное послание отправляется в Рим. В 1186 г. следует посвящение миссионера в епископы Икескольские, подтвержденное папской буллой от 1 октября 1188 г.[84] Период, пока строились замки (около 7 лет), был наиболее благоприятным для христианизации, распространившейся тогда почти на все ливские области, включая Торейду[85]. Причем считалось, что проповедь ведется на землях, подвластных полоцкому князю и с его согласия. Естественно предположить, что судьба новопостроенных замков также обсуждалась при полоцком дворе. Из того, что русские никак не воспротивились возведению этих фортификационных сооружений, можно заключить, что Мейнард не собирался противопоставлять их сюзерену этих земель, Полоцку. Возможно, существовало некое соглашение, по которому русские интересы учитывались в полном объеме: вплоть до создания русских гарнизонов. Тем более примечательны действия ливов после завершения строительства:
«Когда был закончен второй замок, нечестивые люди, забыв клятву, нарушили договор, и не нашлось ни одного, кто принял бы христианство», — пишет Генрих Латвийский[86].
Более того, даже уже крещенные стали возвращаться в язычество[87]. Единомоментный крах всех иллюзий сразил Мейнарда:
«неудивительно, что проповедник смутился духом, особенно когда мало-помалу имущество его было расхищено, людей его избили, а са