«Князь же великыи Александръ поиде к цареви<. >. А сына своего Дмитрия посла на Западныя страны и вся полъкы своя посла с нимъ и ближних своих домочадець, рекши к ним: «Служите сынови моему, акы самому мне, всемь животомъ своимъ». Поиде князь Димитрий в силе велице, и плени землю Немецкую, и взя град Юрьевъ, и възвратися к Новугороду съ многымъ полоном и с великою корыстию»[326].
Корыстные цели нападения ничуть не скрываются — стеснительность в этом вопросе стала встречаться только заметно позднее. Тем не менее кампании предан эпический масштаб. Цель обозначена — «на Западныя страны». Результат — «поплени землю Немецкую». И только в конце уточнение — «взя град Юрьевъ». При этом ниже мы обнаружим, что русские полки заняли только собственно посад (stat), а не замок (burc). Эти понятия разделяет даже русский летописец, называя занятую часть поселения «град», а незанятую, с которой продолжали стрелять немцы, — «город».
Как видно, текст ЖАН дает не много фактического материала. Главная цель — представить Дмитрия Александровича главным наследником отца. Ни дядя Ярослав Ярославич, ни дядя Василий Ярославич не упомянуты. Вероятно, это должно свидетельствовать о периоде создания ЖАН — время соперничества Василия с Дмитрием за великокняжеский стол (1271–1276 гг.). Слова ЖАН о том, что отец послал Дмитрия «на Западные страны», должны были указывать на исполнение княжичем этого обета и позднее. При жизни отца он только Юрьев взял, а позднее, как мы знаем, возглавлял поход под Раковор (1268 г.), то есть на деле доказал родовое преемство.
Существуют также списки ЖАН, заметно отредактированные в конце XIII в., где главой похода в западные страны назван не Дмитрий, а Ярослав. Одновременно текст опускал наказ потомкам служить Дмитрию[327]. Политическая борьба второй половины столетия особенно выразительно отмечена различиями в редакциях Жития святого князя.
В 1262 г. Дмитрию было немногим более 10 лет[328]. Вероятно, он не играл заглавной роли в кампании, но выступал флагом — воплощал присутствие своего отца, новгородского князя. Новгородская летопись сохранила перечень всех участников этого грандиозного предприятия:
«Того же лета, въ осенине, идоша новгородци съ княземь Дмитриемь Александровичемь великымь полкомь подъ Юрьевъ; бяше тогда и Костянтинъ князь, зять Александровъ, и Ярославъ, брат Александровъ, съ своими мужи, и Полотьскыи князь Товтивилъ, с ним полочанъ и Литвы 500, а Новгородьского полку бещисла, толко Богъ весть»[329].
Летописец сообщает прежде всего о походе новгородцев, которые шли «великим полком» и даже молодого княжича с собой взяли. Одновременно участвовали тверской князь Ярослав Ярославич со своей дружиной и полоцкий князь Товтивил с дружиной, полочанами и литовским отрядом. Участие 500 литовцев — явный признак причастности к походу Миндовга.
Среди участников упомянут также князь Константин, «зять Александров». О его идентификации мнения исследователей рознятся. Наиболее распространенной версией является предложенная еще Н. М. Карамзиным: Константин — «сын Ростислава Смоленского»[330]. Большинство исследователей считают, что речь идет о Ростиславе Мстиславиче — сын смоленского князя Мстислава Давыдовича (ум. 1230)[331]. Встречается также версия, что он был сыном киевского князя Мстислава Романовича, погибшего на Калке (1223 г.)[332].
В источниках середины XIII в. некий князь Ростислав упоминается дважды. Первый раз: среди участников княжеского съезда в Киеве в 1231 г. назван Ростислав Борисович, которого издатели представляли сыном Мстислава (в крещении Бориса) Романовича (ум. 1223)[333], а исследователи относили к Мстиславу Давыдовичу (ум. 1230)[334]. После смерти смоленского князя Мстислава Давыдовича местный стол, судя по всему, более двух лет оставался вакантным[335]. Вероятно, смоляне не хотели впускать в город естественного наследника — Святослава Мстиславича, владевшего после 1223 г. Полоцком[336]. Тем не менее в 1232 г. Святослав таки вошел в Смоленск, взяв город с полочанами «на щитъ»[337]. Судя по всему, этот князь удерживал за собой волость вплоть до 1238–1239 гг. [338]
Второй раз летопись упоминает некоего «Ростислава Смоленского», который весной 1240 г. захватил ненадолго Киев после ухода оттуда Михаила Черниговского[339]. А. А. Горский считает, что этот Ростислав был в Киеве ставленником великого владимирского князя Ярослава Всеволодовича[340]. Однако Киев он занимал недолго и был вскоре изгнан оттуда Даниилом Галицким, также союзником Ярослава. А чуть ранее сам Ярослав Всеволодович ходил к Смоленску, выгнал оттуда литовцев и посадил князем Всеволода, вероятно, Мстиславича[341]. Все это затрудняет понимание роли и политических связей этого Ростислава. Тем более затруднительно оценить деятельность его предполагаемого сына Константина, нигде в летописи не упомянутого по отчеству.
Недавно происхождение зятя Александра Невского Константина из смоленской династии попытался обосновать А. В. Кузьмин. Исследователь основывался на том, что поздний Холмогорский летописец (XVII в.) называет зятя Александра «Константин Борисович»[342]. Одновременно Кузьмин допускает, что крестильным именем Ростислава Мстиславича было Борис, как и его отца Мстислава Романовича (ум. 1223), то есть Ростислав Мстиславич был Борисом Борисовичем, также как и его отец[343]. Именно этот Ростислав, как считает Кузьмин, захватил Киев в 1240 г., и он же очень подходит на роль отца Константина, зятя Александра Невского[344]. В дополнение к этим наблюдениям исследователь привлек данные родословцев XVI–XVII в., согласно которым у смоленского князя Ростислава Мстиславича действительно был сын Константин[345].
Следует признать, что версия Кузьмина неплохо разработана, но основана на серии заметных допущений. Прежде всего, смущает обилие имени Борис. Затем вызывает опасения связь «Ростислава Смоленского», упомянутого в 1240 г., с Мстиславом Романовичем, погибшим на Калке. Все же обычно его роднят с Мстиславом (Федором) Давыдовичем (ум. 1230)[346]. Ведь и Федора Ростиславича Черного, летописание которого, по некоторым предположениям, отразилось в Холмогорском летописце, связывают именно с этой династией, в которой наследовалось имя Федор, а не Борис. Кроме того, после 1240 г. мы практически не имеем сведений о ситуации в Смоленске и Полоцке. В 1245 г. в районе Витебска и Торопца воевал с литовцами Александр Ярославич[347]. Полоцк уже контролировала Литва. В начале 1250-х Миндовг еще шлет воинов под Смоленск, но потом литовцы становятся хозяевами и там[348]. Сторонники производить зятя Александра из смоленской династии, надо полагать, считают, что тем самым князь закреплял свои претензии на земли Западной Руси. Ведь и сам он был женат на дочери полоцкого князя (1239 г.), а теперь утверждал свой приоритет и в Смоленске. Дочь брачного возраста могла появиться у Александра не ранее середины 1250-х, что совпадает с периодом наиболее ожесточенной борьбы с Литвой. Союзники князю были тогда действительно нужны. Однако мы не располагаем ровным счетом никакими указаниями на помощь ему со стороны Смоленска или представителей местной династии. Этот город и эти князья вообще исчезают из летописи после монгольского нашествия[349].
Существует и вторая версия происхождения зятя Александра Невского Константина. Предполагается, что он был полоцким князем. В отличие от предыдущего варианта, некий полоцкий князь Константин действительно упоминается источниками. Древнейший полоцкий документ — Договорная грамота литовского князя Герденя с ливонским магистром (Конрадом фон Мандерном) и городами Ригой, Полоцком, Витебском — в начальной части сообщает:
«Княз(ь) Гердень кланяетьс(я) всем темь, кто видить сую грамот(у), тие люд(и), што ныне живи суть, а темь, кто напосле приидуть, темь ведомо буди, какъ миръ есмы створил(и) промежи местеря и с ратьманы рижьскыми, и с полочаны и видьбляны тако, како грамот(а) написано, тако имъ надо всею землею отступит(и), што есть Лотыгольская земля, какъ не въступатися на тую землю, што княз(ь) Костянтинъ дал местерю съ своею брат(ь)ею, съ своею грамот(ои) и съ печатью, како боле того на ту землю не поискывати»[350].
Князь Гердень договорился с Орденом и Ригой, что некие области Латгалии, переданные немцам князем Константином, должны быть возвращены. Грамота датирована следующим образом:
«Сию грамот(у) тогды нап(и)сана в Ризе, коли б(ог)ъ былъ а лѣт и с лѣтъ и ѯ лѣт и д лѣ(т) по рожен(ьи) б(о)жии дни за три дни»[351]