«Того же лета Воишелгъ иде на Литву воиною и Тереняту увилъ, а Домонтъ прибеже въ Плесковъ въ 70 друговъ и крестися»[445].
Однако как мы видим, Рогожский летописец укладывает в рамки одной статьи мятеж в Литве и бегство Довмонта[446]. Отличие только в словах «въ 70 друговъ», но если это не описка, то может говорить про размер дружины Довмонта, входившей в те же 300 беглых семей.
В 1264–1265 гг. в Пскове происходили процессы интеграции переселенцев[447]. Только весной 1265 г. Довмонт стал псковским князем. Причем, очевидно, вовсе не воспринимался как независимый государь. Его функции, вероятно, первоначально не распространялись далее военных. В политическом отношении он оставался зависимым от владимирского великого князя и, скорее всего, новгородского.
По сообщению «Повести о Довмонте», составленной в Пскове во второй четверти XIV в., князь отправился в свой первый поход на Литву «по неколицех днех» после своего вокняжения[448]. Это позволяет предположить, что никаких иных претензий на власть, кроме как руководство военным предприятием против Литвы, Довмонт в первое время не предъявлял. Он склонил псковичей к участию в походе, который оказался удачным. Только после этого встал вопрос о постоянных функциях Довмонта.
А. В. Валеров считает, что Святослав Ярославич был псковским князем и был изгнан из Пскова еще до прибытия Довмонта[449]. Никаких оснований к этому источники не дают. Сложно представить, что псковичи беспричинно изгонят старшего сына великого князя, даже характеризуемого военно-политической пассивностью.
С другой стороны, мы отмечали, что на протяжении многих предшествующих лет псковичи несли поражения от литвы: 1236 (при Сауле), 1239 (на Камне), 1240 (у Изборска), 1247 (на Кудепи) гг. Исключения составляли предприятия в 1242, 1253 и 1262 гг., когда псковичи выступали в союзе с новгородцами. Однако псковские летописи не акцентируют внимание на этих успехах: вслед за известием о поражении на Кудепи в 1247 г. сразу следуют вокняжение Довмонта и победоносный поход на Герденя[450]. Под руководством литовского эмигранта, озлобленного на своих соотечественников, псковичи вернули уверенность в силе своего оружия — самостоятельно, без помощи «большого брата» Новгорода, способного нанести сокрушительное поражение давним недругам.
В. Т. Пашуто о смене Святослава писал мягко: его «вытеснил» Довмонт[451]. Молодая община, находящаяся в стадии становления, сделала ставку на удачливого военачальника и в очередной раз (как в 1232 и 1240 гг.) пошла на возможное обострение отношений с великим князем. Ярослав Ярославич, который занял новгородский стол 27 января 1264 г., а вскоре стал и великим князем, вполне мог рассматривать действия псковичей как бунт. Как сообщает Новгородская летопись, летом 1265 г. Ярослав прибыл в Новгород с полками, собираясь идти изгонять Довмонта. Но его упросили новгородцы:
«новгородци же възбраниша ему, глаголюще: «оли, княже, тобе с нами уведавъшеся, тоже ехати въ Пльсковъ»»[452].
Видно, что князь (к тому времени уже великий) опасался действовать вразрез намерениям новгородцев. При реконструкции событий важно отметить, что летопись фиксирует диаметральную смену в течение года позиций сторон. После прибытия в Псков 300 семей новгородцы хотели их перебить, но «не выда ихъ князь Яросллвъ». А теперь Ярослав собрался идти на псковичей с вокняжившимся у них литвином, но на это не согласились сами новгородцы. Надо полагать, что действия Ярослава, который разрешил сыну крестить эмигрантов и позволил им поселиться в русских землях, первоначально основывались на неких внешнеполитических факторах: великий князь пытался оказать поддержку противникам Войшелка.
Весной 1264 г. умер Андрей Ярославич, сменивший на великокняжеском столе Александра Невского. Новым великим князем Владимирским стал Ярослав. Надо полагать, он немедленно отправился во Владимир и находился там все первое время после восшествия на престол. В Новгороде, должно быть, остался Святослав, который ездил в Псков для разрешения ситуации, когда получил известие о прибытии туда большой группы эмигрантов. В 1263 г. после убийства Товтивила его сын бежал в Новгород; теперь его примеру последовал нальшанский князь. Между прочим, другие противники Войшелка иногда бежали и в Ливонию (например, Шюкшта)[453]. Таким образом, можно предположить, что Ярослав опасался, что столь удачно начавшаяся война русско-литовского союза в Прибалтике сойдет на нет при смене литовского короля. Тройнат готов был продолжат военные действия, а Войшелк, судя по всему, склонялся к миру. Об этом свидетельствует и мирный договор, который заключил в Риге князь Гердень в декабре 1264 г. — вероятно, от имени Войшелка.
Фактически Литва вышла из антинемецкого союза, оставив Северо-Восточную Русь в одиночестве[454]. Ярослав пытался поддержать литовских эмигрантов, сподвижников союзного Тройната. Однако когда Довмонт совершил первый поход и фактически втянул Псков в гражданскую войну в Литве, великий князь возмутился. Новгородцы же увидели в Довмонте неплохого воителя, полезного общине. В любом случае, как мы помним, Новгород никогда не ходил войной на Псков. И в этот раз предпочел воздержаться.
Представляется, что Довмонт вовсе не смещал с псковского стола Святослава. Великокняжеский сын был наместником в Новгороде, а не в Пскове, где отдельного князя не было. Святослав приезжал в Псков только для знакомства с эмигрантами и их крещения, а потом вернулся в Новгород. Довмонт же выступил удачливым военным предводителем, который после похода на Герденя был оставлен горожанами в качестве постоянного военачальника.
В новгородской летописи имеется характерное отличие в сообщениях о вокняжении в Новгороде Ярослава и о вокняжении в Пскове Довмонта, размещенных фактически в одной статье:
«Посадиша в Новегороде на столе князя Ярослава Ярославича Посадиша Пльсковичи у себе князя Довмонта Литовьского»[455].
В Пскове не было своего «стола», а Довмонт назван «князем» по рождению — литовский князь, а не псковский князь. В первое время Довмонт был псковским воеводой, а не правителем, и не обладал административно-политическими функциями. С этим связано и назначение в Псков в 1270 г. великим князем Ярославом отдельного наместника — «князя Аигуста»[456]. Только в 1270-е гг., в период борьбы за новгородский стол, когда на Довмонта попытался опереться Дмитрий Александрович, выдавший за литовца свою дочь, положение псковско-литовского военачальника изменилось — его статус приблизился к княжескому.
Политическая линия на поддержку противников Войшелка не привела к желаемым результатам. Северная Русь при Ярославе не только потеряла важного союзника в войне против немцев, но еще и позволила втянуть Псков в гражданскую войну в Литве. Ливония была спасена.
В эти годы мы впервые отчетливо начинаем фиксировать в источниках жестко негативную характеристику противников по конфессиональному признаку. Подобное можно наблюдать в ЖАН, но особенно ярко это проступает на страницах летописи. Первоначально грань проходила по критерию язычник-христианин. Примечательно, что новгородская летопись, сама не замечая того, в этом ключе представляет как поход Войшелка на убийц отца, включавших Довмонта, так и поход Довмонта на сторонника Войшелка Герденя:
Войшелк «съвкупи около себе вои отца своего и приятели, помоливъся кресту честному, шедъ на поганую Литву, и победи я, и стоя на земли ихъ все лето. Тогда оканьнымъ възда господь по деломъ ихъ: всю бо землю ихъ оружиемь поплени, а по христьяньскои земли веселие бысть всюда»[457].
А в следующей статье: «Того же лета вложи Богъ в сердце Довмонту Благодать свою побороти по святои Софьи и по святои Троици, отмьстити кровь христьяньскую, и поиде со Пльсковичи на поганую Литву, и повоеваша много, и княгыню Герденевую взяша, и 2 княжича взяша»[458].
Грамота Герденя датирована «по роженьи божии», что может говорить о его принадлежности к христианству, но фактически это документ орденской канцелярии, и даже система летосчисления в нем орденская. Потому о конфессиональной принадлежности Герденя говорить затруднительно. В летописи он назван «поганой Литвой», как и все сторонники православного князя Войшелка. Эта конфессиональная путаница, очевидно, связана с наличием двух авторов в этой части летописи, о чем мы писали выше.
Причем позиции этих авторов ничуть не совпадают с автором Повести о Довмонте, где «поганой» представлена вовсе не Литва, а немцы: «поганых немець», «поганой латыне». Слово «поганый» в различных склонениях использовано семь раз по отношению к немцам и латинянам, и только один раз оно было применено к перечню, в котором присутствовала и Литва[459].
Можно считать рубежными изменения на Руси после смерти Александра Невского (1263) и Даниила Галицкого (1264). Ни летописец, ни его современники даже формально не отдавали себе отчет о единстве Древней Руси, которая с тех пор окончательно раскалывается на западную (Галицко-Волынскую, впоследствии польско-литовскую), и восточную (Владимиро-Суздальскую, впоследствии московскую). Не только отношения с монголами, но прежде всего отношения с Литвой стали смыслообразующими в этом процессе. Причем в 1260-е гг. мы фиксируем первые симптомы конфессионального раскола. В те годы, когда Византийская империя вернулась на берега Босфора и приступила к возрождению православной столицы, русские земли окончательно разошлись в политико-ментальном пространстве.