advocatus et consules Rigensis civitatis honoris)»[767]. Рижане в своем письме фактически повторяют — местами дословно — текст письма магистра. Надо полагать, документы были составлены одновременно.
Магистр фальсифицировал факты, извращал положение дел и всемерно провоцировал альянс Риги с Любеком, который, должно быть, выступал и от лица Ревеля. Впоследствии, в марте 1269 г., послы Любека и Готланда, возвращаясь из Новгорода, проследуют обратно через Ригу и представят на рассмотрение магистра свои договорные грамоты, подписанные в Новгороде. Магистр согласует их и напишет 1 апреля 1269 г. по этому поводу специальное письмо в Любек:
«Брат Отто, магистр дома Тевтонского в Ливонии, славным мужам, советникам любекским, в ознаменование дружбы и уважения. Упреждая Ваше беспокойство, хочу сказать, что уполномоченные послы ваши, а именно Генрих Вулленпунт, Людольф и Якоб (Henricus Wullenpunt et Ludolfus et Iacobus), советом нашим свое посольство достойно исполнили, так что даже собственным трудом и достойным занятием вы не сможете их в полной мере отблагодарить. Сверх того от нас напишем так, что в каждом начинании, так в мелком, как в крупном, мы не замедлим, насколько можем оказать вам содействие, рассчитывая при этом на взаимность. Кроме того, так как трудно все детали выразить на письме, мы хотим, чтобы [их] вам рассказали названные послы Генрих, Людольф и Якоб, так как нашим решением они отправились, [и] чтобы слова их вы почтили как имеющие законную силу. Дано в Риге, второй день после Антипасхи»[768].
В письме магистр подчеркнул, что действовал в интересах горожан Любека и надеется на дальнейшее развитие взаимных контактов. Исследователи нередко пытались развести в стороны договоренности военно-политические и торгово-коммерческие. Судя по всему, для немцев эти вопросы были плотно переплетены.
В этом направлении будут полезными наблюдения за составом участников немецкого похода к Пскову. Половину орденской армии (9 из 18 тысяч), как указано в ЛРХ, составляли «моряки» (schiflûte)[769]. Обычно в этом видят указание, что значительная часть орденской армии прибыла под Псков на кораблях[770]. На это, казалось бы, указывает и Повесть о Довмонте: «Слышав же местер земля Ризския мужество князя Довмонта, ополъчився в силе тяжце без Бога, прииде къ граду Пскову в кораблех, и в лодиях, и на конях, с пороки.»[771]. В новгородской летописи также говорится о переброске войск реками — «в насадах», но речь идет о новгородцах: «Новгороци же съ княземь Юрьемь погонишася по нихъ, инии на конихъ, а инии в насадехъ поехаша вборзе»[772]. Судя по всему, в событиях лета 1268 г. переброска войск по рекам сыграла большую роль. Однако термин schiflûte это ничуть не разъясняет. Дело в том, что представить себе переброску 9 тысяч воинов по рекам в то время совершенно невозможно. Пусть даже это будут колоссальные речные суда, вмещающие 50 человек каждое: речь будет идти о 180 кораблях (!). Для сопоставления можно вспомнить, что шведский исследователь Г. Хавстрем оценивал общую численность шведского морского ополчения в XIII в. в 280 судов[773]. Про морские суда также есть указание, что за период 1426–1496 гг. Ревель посетило около 1700 кораблей, то есть в среднем 24 в год[774]. И это расчеты для морских кораблей, ни одно из которых в принципе не могло подойти к Пскову. Князь Довмонт в апреле 1268 г. гнался за немцами на Мироповну с дружиной в 60 человек на 5 лодках[775]. То есть каждое речное судно вмещало не более 12 человек. При всем желании псковский князь не смог взять больше. Чтобы перевезти 9 тысяч воинов, при таком раскладе потребовалось бы 750 судов. Мало того что такого количества речных судов в Прибалтике не было, не было и никакой возможности протолкнуть эту безумную армаду к мелководной реке Великой.
Выходит, что под schiflûte затруднительно понимать способ доставки войск, да и буквальному переводу это не соответствует. Скорее речь идет именно о «людях с кораблей», «корабельщиках». Разъяснить их участие можно двояко. Во-первых, можно предположить, что речь идет о датчанах — королевских подданных, которые, как упомянул автор ЛРХ, обрадовались инициативе магистра идти на Псков. Но в ЛРХ датчане упоминаются нередко, и обычно они обозначаются как «мужи короля» (des kuniges man). Внезапное использование нового термина допустить нелегко. Кроме того, в последовавших за осадой Пскова мирных переговорах датская сторона не была представлена или не упомянута. Но в качестве стороны на переговорах выступают ганзейские города. Может быть, schiflûte — это воинство, предоставленное магистру Ганзой, то есть Готландом и Любеком? Горожане Висбю ранее принимали активное участие в освоении устья Даугавы. Как известно, от Готланда до латвийского побережья даже ближе, чем до Швеции.
Во всяком случае, причастность ганзейских моряков к атаке на Псков летом 1268 г. позволяет объяснить активную позицию Любека и Готланда в мирных переговорах с Новгородом. В противном случае позиция магистра, апеллирующая ради переговорного процесса к Любеку, выглядит по меньшей мере нелогичной.
Русские источники также демонстрируют восприятие мира, заключенного Юрием Андреевичем с ливонским магистром под стенами Пскова «через реку», как неокончательного[776]. Сообщения новгородской летописи позволяют проследить трудный переговорный процесс. Причем проступает явное противоречие в восприятии событий новгородцами и великим князем. Вскоре после снятия осады с Пскова великий князь Ярослав прибыл в Новгород и обрушился с упреками на горожан:
«Того же лета приеха князь Ярославъ в Новъгородъ, и нача жалити: «мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися с Немци», на Жирослава Давыдовича и на Михаила Мишинича и на Юрья [Ельферья] Сбыславича, хотя ихъ лишити волости. Новгородци же сташа за них; князь же хоте из города ехати. Новгородци же кланяхуся ему: «княже, темъ гнева отдаи, а от нас не езди»; еще бо не добре ся бяху умирили с Немци. Князь же того не послуша и поеха проче. И послаша владыку с вятшими мужи с молбою, и въспятиша и с Броньници»[777].
Уже через год новгородцы будут безапелляционно изгонять Ярослава и не слушать никаких его разъяснений. А пока мы видим, что горожане молят Ярослава остаться, так как с немцами еще не умирились. Вслед за В. Л. Яниным исследователи обычно воспринимают «сожаления» князя и желание наказать бояр как осуждение внешнеполитической агрессии Новгорода[778]. Однако это совершенно неверно. Ярослав сам участвовал в отправке войск под Раковор и не мог осуждать новгородцев за начало кампании. Виной новгородских бояр Жирослава Давыдовича, Михаила Мишинича и Елферия Сбыславича было то, что они не продолжили поход после Раковорской битвы, «розъратилися с Немцы», «прервали рать против немцев». Ярослав сожалел, что столько воинов погибло впустую: «мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися с Немци». За трусость и слабоволие князь хотел наказать новгородских руководителей! Этим разъясняется и желание Ярослава немедленно возобновить кампанию в Северной Эстонии и дойти таки к Ревелю. Он требует выбрать нового тысяцкого по собственной указке — решительного и воинственного. А также приказывает собирать полки во Владимиро-Суздальской земле. К походу привлекаются и монголы:
«Тогда же даша тысячьское Ратибору Клуксовичю по княжи воли. Того же лета, на зиму, князь Ярославъ с новгородци сдумавъ, посла на Низовьскую землю Святъслава полковъ копитъ, и совкупи всех князии и полку бещисла, и приде в Новъгородъ; и бяше ту баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ, и хотеша ити къ Колываню»[779].
Никакого миролюбия в действиях Ярослава не видно. Он рвется в бой и желает отомстить за отступление при Раковоре. Маршрут предлагается тот же — на Ревель. Противниками продолжения войны выступают сами новгородцы. Сначала угроза ухода князя заставляет их согласиться на возобновление войны, но потом они таки склоняют Ярослава к миру. Испуг от агрессивных намерений Ярослава испытали и немцы:
«И уведавше Немци, прислаша послы с молвою: «кланяемся на всеи воли вашеи, Норовы всеи отступаемся, а крови не проливаите»; и тако новгородци, гадавше, взяша миръ на всеи воли своеи. Князь же хоте ити на Корелу, и умолиша и новгородци не ити на Корелу; князь же отсла полкы назадъ»[780].
Ярослав до последнего хотел совершить какой бы то ни было поход. Даже пусть на карелов, если уж на Эстонию новгородцы не хотят. Угроза масштабного русско-монгольского вторжения в Северную Эстонию зимой 1268/69 г. был вполне реальной.
Немцы вынуждены были пойти на такие уступки, которые позволили охладить пыл гневного князя. И этим оказывается отказ от «Норовы». Считается, что речь идет об отказе немецкой стороны от дальнейших попыток продвинуть свое влияния на финно-угорские племена за Нарву — на водь, ижору и карелов. Действительно, западные источники позволяют зафиксировать после 1269/1270 г. исчезновение бывших прежде регулярными призывов и деклараций о крещении в католичество води, ижоры и карелов[781]