. Но XIII в. предоставляет немало примеров социальной мобильности. И городской патрициат Любека оказывается заметно менее консервативен, чем в том же Новгороде. Для нас особенно интересно проследить или хотя бы только зафиксировать в западноевропейских источниках упоминание людей, чье происхождение или профессия были прямо связаны с Русью. Показательно, что речь будет идти далеко не о рядовых бюргерах, но о членах магистрата, а иногда и о представителях рыцарского сословия.
В период с 1229 по 1245 г. одним из членов Любекского магистрата был Илья Рус (Русский)[1195]. В условиях орфографического непостоянства его прозвище писалось различно — Рус, Русо, Русский (Ruz; Ruze; Razo; Race; Rutherius), но личное имя, более чем необычное для Германии, неизменно Илья (Helgas; Helia; Elyas). В связи с характерным именем и прозвищем, казалось бы, можно утверждать, что перед нами любекский бюргер русского происхождения. Но не стоит торопиться. В те же годы, когда в Любеке отмечена деятельность бюргера Ильи Русского, в Германии была произведена первая письменная фиксация старинной верхненемецкой поэмы «Ортнит» (Ortnit), где сподвижником главного героя выступает также Илья Русский (Yljas von Riuzen; Riuze; von den Riuzen; künec von Riuzen)[1196]. С. Н. Азбелев считает, что речь идет об отражении в германском эпосе русских былин об Илье Муромце[1197]. Такие наблюдения могут свидетельствовать о идеоматическом значении имени Илья, которое выступало в неразрывной связи с прозвищем «русский» и свидетельствовало, прежде всего, о «восточном» происхождении носителя, но никак не именно о русской национальности.
О конфессиональной принадлежности Ильи делать заключения ещё сложнее, но так как он входил в магистрат, скорее всего, он считался вполне лояльным христианином. Стоит подчеркнуть, что Илья был далеко не рядовым или случайным членом магистрата. Он входил в пятерку самых влиятельных горожан. В перечнях членов магистрата он обычно упоминается на 3-м или 4-м месте[1198]. Этническая амбивалентность городских общин Балтийского региона в этом случае выступает особенно рельефно, так как именно в период деятельности Ильи Русского в городской администрации Любек предпринимал особенно интенсивные действия по освоению Прибалтики и вытеснению оттуда русского политического влияния. Как известно, любекские купцы были главными двигателями прибалтийской колонизации, приведшей в 1220–1240-е гг. к оформлению такого сложного государственного образования, как Ливония.
В конце XIII в. в любекских грамотах встречается Годеке Рус (Godeke Ruce), названный в одном из текстов Rucen[1199]. Его родство с Ильей Русским и вообще русское происхождение иначе никак не подтверждаются, хотя указатели дают огласовку его прозвища Ruze/Russe, что, скорее всего, соответствует корню прозвища Ильи.
Личные имена в XIII в. часто сохраняли этнические особенности, хотя, как мы указывали, на этом опасно основывать однозначные выводы. Так, среди упоминавшейся фамилии Курляндцев (Куршей) известен Иван Курляндец (Ywanus de Kuren)[1200], чье имя писалось далеко не как обычное для Германии Иоанн (Ioannus) и сильно напоминает русскую огласовку. Ниже рассмотрим обратный случай.
В грамоте, выданной Ревельским капитаном по поводу земельных владений монастыря Дюнамюнде в Ревеле 27 апреля 1257 г., среди свидетелей упоминается Robbekinus de Novgardia[1201]. Robbekin — это фламандский диминутив от Робин (Роберт, Робрехт), а Novgardia — это традиционное и никак иначе не интерпретируемое в немецких источниках наименование Новгорода. Примечательно, что этот Робин Новгородец упоминается среди знатных рыцарей: «Testes interfuerunt L. Balliso, Theod(ericus) de Kiwele, Eglbr. (= Engelbertus), Ioh(annus) de Holtele, Wilhel(mus) de Brema, milit(ia) Reval(ia), Ioh(annus) gener domini Saxonis, Robbekinus de Novgardia, Ioh(annus) de Thoreidia, Albertus Wibekinus, loh(annus) prior de Dunamunde, fr(ater) God(scalcus), fr(ater) Sigmundus et dominus Wosgehne miles et alii quamplures»[1202]. Более того, его место в списке между членами Тевтонского ордена указывает на то, что и он принадлежал к рыцарскому братству. В целом это не противоречит обычаям того времени: в середине XIII в. доступ в Орден еще был открыт лицам незнатного происхождения. Однако прозвище Новгородец все же не поддается однозначной интерпретации. Выходец из Новгорода с фламандским именем в составе Ливонского ордена — необычный и трудноразъяснимый казус.
Иную и гораздо более длительную историю имеет знатный любекский род Псковских (de Pleskowe). В период с 1299 по 1478 г. 8 его членов входили в любекский магистрат[1203]. Первым источникам известен Генрих Псковский (Hinricus de Plezkowe; ум. 1341), чья деятельность как Любекского магистрата (консула) прослеживается с 1299 г. [1204] Впоследствии упоминаются его старший сын — Генрих II Псковский (Hinricus de Plescowe II; упом. 1328–1359 гг.)[1205], его сын от второго брака Арнольд (Arnoldus; ум. 1363), а также Бернард Псковский (Bernard de Plescowe; ум. 1366; упом. с 1344 г.)[1206], Иоганн Псковский (Johanni Plessekowen; ум. 1367; упом. с 1343 г.)[1207], сын Генриха II — Бернард II (Bernard; ум. 1412; упом. с 1399 г.), сын Арнольда Иордан (Jordan Pleskow; член магистрата с 1389 г. и бургомистр в 1425 г.)[1208], сын Иордана Готфрид (Gottfried; ум. 1451; член магистрата с 1438 г.) и многие другие рядовые представители этой вскоре разросшейся фамилии[1209]. Во второй половине XIV в. отмечена деятельность Якова Псковского (Jacobus de Plescow; ум. 1381), который был членом магистрата с 1352 г. и во многих документах отмечен первым среди коллег, выполняя функции бургомистра[1210]. Именно с Яковом Псковским связано создание и документальное оформление Ганзы.
Один из Псковских — Генрих (Hinrike Plescecowe; упом. 1331–1338 гг.) — был даже братом-рыцарем Тевтонского ордена и выполнял функции представителя магистра на переговорах с Новгородом в 1338 г. [1211] Его имя указано в хорошо известном Договоре Новгорода с немецкими купцами о спорных делах от 17 мая 1338 г. В русском переводе Е. А. Рыдзевской приведена калька с его имени: «господин Гинрике фан Плессекове от магистра (vor hern Hinrike van Plessecouwe van des mesteres weghene)»[1212]. Использование Генриха Псковского в качестве посла на переговорах с русскими может означать, что современники осознавали его родство с восточными соседями. Это же наглядно демонстрирует и родовой герб Псковских, который венчала геральдическая «голова русского»[1213].
Путь, в ходе которого семья Псковских обосновалась в Любеке, проследить затруднительно. Первый упоминаемый — Генрих — уже носит немецкое имя, а следовательно, если речь идет о переселенцах из Пскова, то их эмиграция относится к периоду не позднее середины XIII в. Возможно, она была связана с борьбой вокруг Пскова в 1240–1242 гг.
Источники сохранили упоминание еще двух Псковских. В 1289 г. они отмечены среди членов Рижского магистрата: Тидрик Псковский (Tiderici de Plescowe) и Седиль Псковский (Sedile de Plescow)[1214]. Так как жили они в Риге почти в то время, когда в Любеке уже обосновался Генрих Псковский, то речь, скорее всего, идет о другой фамилии.
Такое обильное распространение прозвища Псковский, очевидно, должно быть связано не только с торговой активностью Пскова и соседствующей торговой артерии, но и с эмиграцией из этого города. В связи с этим действительно следует со всей серьезностью говорить о существовании в Пскове в середине и второй половине XIII в. если не немецкого населения, то развитой группы пронемецки настроенных горожан, многие из которых вскоре вынуждены были покинуть город.
Обследование любекских документов завершенным назвать никак нельзя, но представленный материал все же позволяет сделать предварительные выводы о социальной мобильности того времени. Судя по всему, в XIII в. распад балтийского социального содружества подходил к завершающей стадии, но еще в середине века мы фиксируем случаи, когда этнический русский вполне мог стать не только знатным го