зировавшейся в посёлке, прихватил с собою в поле рослую сучку, белую, с рыжими подпалинами, содранным мехом на правом боку и наполовину откушенным правым ухом. Не оставалось сомнений: это была наша Элька. Метину на правом боку ей Потапыч оставил, а половинку правого уха рысь в драке откусила.
Итак, Элька служила другому отряду за три-четыре сотни километров от посёлка, в дикой лесотундре, и мы, погоревав, решили подыскать себе другого пса. Вертолёт отряду поисковиков-съёмщиков дали неожиданно быстро, и вышло так, что с выбором собаки мы дотянули буквально до последней минуты.
Геологи и маршрутные рабочие грузили в вертолёт рюкзаки, спальники, радиометры, палатки, ящики и мешки с продуктами, а дюжины две остроушек крутились под ногами, заискивающе заглядывали в глаза, поскуливали: возьми меня! Самые настойчивые, настырные псы вспрыгивали на дюралевый порожек машины, исчезали в полутьме багажного отделения и прятались под грудой вещей. Их приходилось пинками выгонять наружу.
— Может, эту? — изредка спрашивал кто-нибудь из геологов, лаская приглянувшуюся ему лайку. — Морда больно смышлёная…
Другой геолог ласкал другую лайку и резонно спрашивал:
— А почему бы не эту? Она тоже не похожа на идиотку.
— Кончайте болтать, — одёргивал нас начальник отряда. — Выбирайте живее, сейчас летим.
Моё внимание привлёк крупнокурчавый ездовой пёс размером со снежного барана, который лежал на грунте аэродрома и внимательно следил своими янтарными глазами за погрузкой вертолёта. Дегтярно-чёрный окрас собаки смягчало, разнообразило белое пятно на груди в виде летящей чайки. Пёс вёл себя с большим достоинством, не лез, как его собратья, в машину, а когда я мимоходом приласкал его, погладив по голове, даже огрызнулся, очевидно, посчитал этот жест за фамильярность.
Парни между тем покончили с погрузкой и столпились возле распахнутой вертолётной дверцы, чтобы окончательно решить, какой же собаке отдать предпочтение. То один, то другой лёгким ударом ноги отгонял лаек, норовивших проскользнуть в багажное отделение.
И здесь случилось совершенно неожиданное. Лохматый иссиня-чёрный ездовой пёс решительно поднялся и, твёрдо, неспешно ступая широкими лапами, прошёл к вертолёту. Верхняя губа взлетела, обнажив здоровенные клыки, шерсть на загривке дыбом, из пасти вырвалось воинственное рычание. Трусливые остроушки разбежались кто куда, лишь парочка лаек огрызнулась в ответ. Ездовой пёс бросился на них, одну сбил с ног широкой грудью, другую полоснул по шее клыками — их и след простыл. Путь к вертолёту был свободен. Пёс с достоинством, победителем, прошёл к машине, вспрыгнул в багажное отделение и хозяином улёгся возле дюралевого порожка.
Мы уже собрались общими усилиями изгнать наглеца из машины, когда к нам подошёл командир экипажа. Узнав, что мы выбираем на полевой сезон собаку, он сказал, кивнув на ездового пса:
— Не прогадаете, если Лорда возьмёте. Толковая собака. Не смотрите, что ездовая. Идёт и на зверя и на птицу не хуже промысловой лайки. Четыре сезона подряд с отрядом геофизиков, ребятами из Магадана, ездила.
— Что ж они в этом году её не взяли? — поинтересовался начальник нашего отряда.
— Да в семье не без урода. Привезли они нового рабочего. Тот камнем в Лорда запустил. Пёс так обиделся, что геофизики не смогли его в вертолёт заманить. Он очень гордый, обид не прощает. Пришлось им другую лайку везти… Коли сам в машину зашёл, значит, чем-то приглянулись ему. Ведь он на аэродроме уже неделю лежит, за улетающими вертолётами наблюдает. Третьего дня отряд шлиховщиков по моей подсказке его увезти захотел. Не пожелал. Так-то. Берите, берите, не пожалеете.
Так в нашем отряде оказался новый пёс. Удачнее клички — Лорд, — пожалуй, и не придумать ему. Эта кличка отображала и внешность, и характер собаки. Важная, прямо-таки сановитая походка; белое пятно на чёрной шкуре — что манишка на фоне парадного фрака; во взгляде жёлтых глаз таится этакое пренебрежение. А манеры у подлеца! Думаете, станет есть брошенный кусок? Даже не обнюхает. Подавайте ему, видите ли, в миске. И откуда подобная щепетильность у бродяжки? Хоть в парламент сажай нашего Лорда! Мы в шутку называли его на «вы».
Обычно ездовой пёс, отлично справляясь со своей главной, определённой природой работой — бежать в упряжке, — неважно выполняет обязанности охотничьей собаки. Но при умелой, терпеливой натаске и он может конкурировать с остроушкой. На севере Чукотского полуострова и острове Врангеля мне доводилось встречать ездовых собак — превосходных медвежатниц, лосятниц, добытчиц болотной и боровой дичи. Несомненно, что среди геологов из Магадана, с которыми Лорд жил несколько полевых сезонов, оказался опытный дрессировщик и большой любитель охоты. Команды пёс понимал безошибочно. И если остроушка, зачуяв зверя или птицу, в азарте частенько теряла самообладание, то наш Лорд вёл себя совершенно иначе. Услышит, учует зверя — никогда не подаст голоса. Увидит — только тогда позовёт охотника. Чтобы уж наверняка. Удивительное дело, но пёс, подобно рыси, ухитрялся ловить дичь. То куропатку принесёт, то тетерева, а однажды приволок к стоянке отряда зайца. Но самое поразительное было то, что Лорд, как легавая, делал стойку! Ах, как он красиво стоял, уловив пахучую струйку дичи! Тело вытянуто в струнку, шея, лоб, нос — на одной линии. Сжатая стальная пружина! «Вперёд!» — и Лорд мчался торпедой, а вспугнув птицу, мгновенно залегал, чтобы не попасть под выстрел. Стойку не может делать ни одна самая чистопородная остроушка.
В отряде были три маршрутные пары: геологи и рабочие; я был рабочим у начальника отряда. Лорд ходил в маршруты именно с начальником отряда и со мною, а не с другими парами. Нам отдавал предпочтение по единственной причине: миску с пищей всегда подставлял ему я. А собака, как известно, служит тому, кто её кормит. Это, однако, не давало мне никаких привилегий в обращении с псом. Моих ласк он не принимал; когда однажды я попытался посадить его на привязь, он пребольно укусил меня за икру, потому что никогда не был на привязи и свободу чтил превыше всего на свете. Самодельный ошейник и поводок из сыромятной оленьей кожи он изгрыз, продырявил клыками и вдобавок утопил в трясине.
Однажды мы шли маршрутом. Настало время обеда; выполняя обязанности рабочего, я развёл костерок, чтобы вскипятить чай и поджарить парочку куропаток. Начальник отряда, пока я возился с готовкой, ушёл в тайгу с геологическим молотком и планшетом, пообещав вернуться через полчаса. Он терпеть не мог сидеть без дела.
Лорд лежал рядом и делал вид, что румяные птичьи тушки, подвешенные над пламенем, ему совершенно безразличны.
Раздался крик. Кричал человек. Я схватил свою «ижевку», вогнал в ствол тупорылый жакан и бросился в дебри. Лорд шмыгнул вперёд.
Не помню, сколько я бежал. Пять минут или полчаса. В подобных ситуациях я обычно теряю ощущение времени. Ветви в кровь секли лицо, руки, сучья раздирали штормовку, норовили пырнуть в глаза…
И опять раздался крик, а следом звонко, азартно залаял Лорд. Я на бегу взвёл курок. Под бахилами зачавкала, заколыхалась трясина. Сплошная тайга окончилась, уступив место редколесью.
Оружие не понадобилось. Начальник отряда угодил в окно мари и тонул. Трясина скрыла его уже по ключицы. Он выбросил руки, ухватился за кочку, но кочка «дышала», шевелились, раскачивались при малейшем движении человека даже растущие неподалёку деревья. Внизу было подземное озеро.
Когда я выбежал из сплошной тайги, Лорд, поскуливая, лохматым комом уже полз к человеку, барахтался в вонючей липкой жиже. Я швырнул в сторону ружьё, лёг в марь и покатился, переворачиваясь с боку на бок. Иначе в этой чёртовой ловушке сам погибнешь. Краем глаза увидел: пёс наконец добрался до человека, упёршись передними лапами в кочку, вцепился зубами в ворот штормовки.
Но вот и я докатился к месту происшествия, с головою вымазанный липкой тухлой грязью. Кочка, за которую схватился руками начальник отряда, ушла в марь, человека теперь удерживала только собака. Глаза начальника отряда были широко раскрыты, лицо окаменело. Геолог был в шоке. Опытный таёжник, а, поди ж ты, угодил в окно, да вдобавок растерялся, как барышня.
После сильной пощёчины он пришёл в себя. Я отполз к замшелой берёзке, растущей в трёх-четырёх метрах, забрался на неё и пригнул ствол, за который тотчас судорожно ухватился начальник отряда.
Когда мы с великим трудом выбрались на твёрдую почву, светло-коричневый от грязи Лорд побежал к ручью и долго плескался в нём. Чистюля он необычайный. Прибежал обратно, стряхнул с чистой шкуры каскад радужных брызг. А мы всё лежали, не могли отдышаться. Пёс с нескрываемой брезгливостью обнюхал нас, фыркнул и улёгся в сторонке.
Мы завтракали у костерка под брезентовым тентом, когда раздался приглушённый расстоянием крик северного ворона: «Кырл!.. Кырл!..» Он вовсе не похож на скрипучий, надсадный крик обыкновенного ворона. Его можно слушать, как трели певчей птицы, — настолько этот звук мелодичен, так ласкает слух.
«Кырл?.. Кырл!..» Северный ворон показался над долиной. Размером с орла-белохвоста или крупную северную сову, чернее сажи. Крылья с редкими маховыми перьями плавно, неторопливо рассекали воздух.
— Завтра жди непогоды, — сказал начальник отряда.
Верная примета: северный ворон кричит на лету — с той стороны, откуда он летит, идёт ненастье.
Заметив нас с высоты, птица замедлила движение, потом заходила кругами, постепенно снижаясь. Говорят, что этот пернатый любопытнее кумушки. Не думаю. Суровые, жестокие условия Крайнего Севера едва ли способствуют развитию этой слабости. То, что ворон суёт нос во все места, объясняется гораздо проще. Не очень-то он ловкий и удачливый добытчик, вёрткости в нём маловато, когтям цепкости не хватает. А есть хочется. Вот и рыщет птица по урёмным местам в надежде подкормиться хоть дохлой мышкой-полёвкой, а наткнувшись в скитаниях на деревню, где всегда можно найти пищу, не покинет её до конца дней своих.