С этого дня отношения Лорда и Карла совершенно изменились.
Во-первых, ворон перестал дразнить пса, гавкая по-собачьи, что раньше делал при каждом удобном случае. Нельзя сказать, что они сдружились, нет; точнее, они как бы не замечали друг друга. Теперь нам не надо было бросать Карлу куски хлеба и мяса, потому что он трапезничал возле кухоньки. Вышагивает, переваливаясь с боку на бок, как ожиревшая домашняя утка, подбирает отбросы. При случае не прочь схватить лакомый кусок прямо со стола. Лорд рядом лежит, зевает. Но вот нахальная, прожорливая птица подходит к собачьей миске. Пёс злобно рычит, подняв верхнюю губу. Ворон косится то на собаку, то на миску. Явно хочет поживиться предназначенной псу пищей. Предупреждая воровство, Лорд громко лает. Карл отскакивает в сторону и ковыляет к кухонному столу…
Вскоре вертолёт отвёз отряд в новую «выкидушку», за полсотни километров. К вечеру того же дня Карл разыскал нас.
На Северной Камчатке вторая половина августа — время леденящих ветров с Ледовитого океана, тумана, дождей, первого снега. Туманы спускались такими плотными и непроницаемыми, что на расстоянии вытянутой руки я не видел ладони. Бредёшь в такое ненастье тайгою, вдруг — мать честная! — бесшумно, призраком надвигается на тебя вскинувшийся на дыбки Потапыч. Вот его башка с маленькими ушками, мощное, округлое, заплывшее к осени жиром туловище. Да как же Лорд такого верзилу не учуял?! Вскидываешь ружьё, почти не видя не то что мушки — конца дула, ловишь в прицел медвежью голову. Через мгновение видишь: вовсе это не мишка — замшелый валун причудливой формы; мимо него плывут пепельные клубы тумана, и чудится, что эта каменная глыба надвигается на тебя… Нет, чутьё у нашего пса превосходное, он не подведёт.
С Чукотки, с острова Врангеля в сторону Южной Америки на зимние квартиры потянулись тысячи белых гусей и журавлей. Они летели строгими клиньями на головокружительной высоте, но в чутком воздухе нам был слышен крик птиц. В нём, этом крике, была тоска, тоска. Близкая зима, жестокие морозы и пурга гнали пернатых в чужие страны, и они прощались до будущей весны со своей суровой родиной.
А Карл и не думал улетать. Северный ворон зимует там, где рождён.
Птица настолько привыкла к людям, прижилась на стоянке, что стала совершенно ручной. Безбоязненно брала пищу с ладони. Бывало, так наломаешься в маршруте, что забудешь бросить кусок нашему Карлухе. Ворон непременно напомнит о себе: долбанёт тяжёлым клювом в резину бахилины, а то и по руке и издаст недовольный звук, очень похожий на тот, какой рождают ржавые петли двери.
Если стояла особенно сырая и ветренная погода, Карл кричал за палаткой. Кто-нибудь расстёгивал, раскрывал полог, птица входила в нагретое человеческим дыханием помещение и устраивалась на ночлег в углу. В противоположном углу на оленьей подстилке лежал Лорд.
Собирались в маршрут. Лорд куда-то исчез. Мне это показалось странным, потому что пёс обычно всегда после нашего завтрака крутился на стоянке. Я позвал собаку. В ответ не раздалось знакомого басовитого гавканья. Закинув за плечи рюкзаки, ружьё, я уже хотел отправиться с начальником отряда в путь — Лорд, безусловно, нагонит нас, отыщет по следу, — когда раздался громкий и нескончаемый крик Карла. Ворон летел со стороны реки. С высоты хлопнулся на голову начальника отряда, ударил его крылом, сдёрнув капюшон геологической гимнастёрки. Потом вдруг сел на моё плечо, пребольно долбанул клювом в шею и взлетел. И орал так, будто его живьём резали.
Мы всё поняли. Что-то случилось, и Карл сообщал нам о происшествии. Не сговариваясь, побежали в сторону реки, откуда прилетел ворон.
В полверсте от стоянки, на каменистой косе, там, где к реке вплотную подступала тайга, вверх брюхом лежал наш Лорд. Он слабо поскуливал и едва заметно дёргал передними лапами. Рана была страшная, во весь живот, будто кто ножом полоснул пса. Внутренности — наружу, хоть анатомию изучай. Вокруг были разбросаны клочья чёрного и рыжего меха. Чёрный, ясно, принадлежал Лорду, ну а рыжий, конечно, «малой тигре» — рыси.
— Рыжая разбойница наделала дел…
— Лорд маху дал. Не увернулся…
— От неё человек не всегда увернётся.
Я сбегал в палатку, извлёк из рюкзака флакон с йодом, большую иголку и толстую суровую нитку. Мне не однажды приходилось видеть, как охотники врачуют своих раненых собак. Ребята держали Лорда за голову и лапы, а я, запихав обратно обильно смоченными йодом руками внутренности пса, принялся зашивать рану, как зашивают распоротый мешок с мукой… Кто-то скинул свою штормовку, и на ней, как на носилках, отнесли собаку в палатку. В этот день я не пошёл в маршрут, остался на «выкидушке» за санитара. Карлуха расхаживал возле палатки, то и дело заглядывал в приоткрытый полог. Видеть раненое животное, оказывается, тяжело так же, как смотреть на раненого человека…
Три дня пролежал Лорд в палатке. Самая нежная пища сразу давала обратный ход, и я уже мысленно простился со своим верным другом.
На четвёртый день пёс, поскуливая от боли, вылез из палатки и, как олень, начал есть ягель. Ягель — целебная пища не только для зверей, но и для людей, недаром северные жители пьют отвар из этого растения, а то и сырым едят. С трудом передвигаясь по мху, Лорд вдобавок пожевал какую-то травку и даже полизал смолистую кору лиственницы. К вечеру он с аппетитом съел парную куропатку. Карл расхаживал рядом, наблюдал за собакой, но не сделал ни единой попытки стащить у неё пищу, чем частенько грешил раньше.
Выдюжил пёс, вытянул! Швы я не снимал. То и дело зализывая рану, Лорд сам выкусывал и выплёвывал суровую нитку, понимал, что теперь она ему не нужна.
Когда работы в этой «выкидушке» подходили к концу, пёс как ни в чём не бывало уже хаживал со мною в маршруты.
В начале сентября по рации в отряд дали радиограмму: к нам летит корреспондент центральной молодёжной газеты. Конечно, чтобы написать очерк о романтике труда разведчиков недр, крепкой дружбе и взаимовыручке таёжных бродяг, о малиновых закатах и алых рассветах.
Сами геологи к подобным писаниям относятся очень неодобрительно. Прочтёт такую розовую статейку романтически настроенный юноша, побежит в геологоразведочный институт, но после первого же полевого сезона навсегда расстанется с геологией. Полгода в дикой тайге не каждый выдержит. И где она, обещанная романтика? Рассветы и закаты в северной тайге, оказывается, не розовые и малиновые, а серенькие, водянистые, промозглые. Дождь в палатку заливает, сухого места не отыщешь. Помыться негде, толком поесть некогда, все эти маршруты, маршруты с утра до ночи, без выходных — куда только профсоюз смотрит! А мошка! Живьём жрёт!
Иногда геологи, народ потешный, язвительный, нарочно «вешают лапшу на уши», а потом эта «лапша» выходит миллионным тиражом. Вроде того, что спирт геологам выдаётся для протирки оптической оси радиометра, хотя оптическая ось — невидимая, воображаемая линия. Или вдруг сообщается о встрече геолога в Ямало-Ненецком национальном округе с красным волком, который живёт только на Дальнем Востоке и никогда туда не забегал. Словом, толковых, дельных очерков о геологах кот наплакал. Да и что познает неспециалист наскоком, пробыв в отряде единственную неделю?
Ми-4 забросил в отряд корреспондента днём, когда геологи были в маршрутах. Мы увидели его только вечером, вернувшись к «выкидушке».
Корреспондентом оказался рослый, спортивный парень лет двадцати семи, с модными, опущенными книзу итальянскими усами. За плечом у него торчал превосходный «зауэр», бескурковка.
— Привет, ребята! — бодро сказал он нам и кивнул на парочку убитых угольно-чёрных кедровок, валявшихся возле палатки. — Это я уже харчи отрабатываю. — Хлопок по ложе «зауэра». — Прихватываю с собой, когда беспокойная журналистская судьба забрасывает в медвежий угол. Хорошая хлопушка. От деда осталась.
Я действительно ещё днём слышал выстрелы, раздававшиеся на стоянке отряда.
Мне не понравился бодренький, фамильярный тон парня, то, что он сразу начал нас «тыкать». Например, я начальника отряда, своего ровесника, до сих пор называю на «вы», хотя работаю с ним третий полевой сезон. И он тоже. Как-то стесняемся предложить друг другу перейти на «ты». И это было бы полбеды. Ко всему прочему парень держал себя с превосходством избранного. Не от большого, конечно, ума. Это во-первых. Во-вторых, уж если так рассуждать, то я, например, считаю профессию геолога несоизмеримо выше профессии журналиста. Ну да ладно. У каждого свои слабости и пороки. Не о том речь.
Пригласили корреспондента к ужину, сидим, болтаем, кое-кто из геологов уже начал гостю «лапшу на уши вешать». А мне как-то не по себе. Будто чего-то очень не хватает. И Лорд ведёт себя странно: мечется по стоянке, скулит, поглядывает на макушки деревьев.
Ба! Карла нет! Куда запропастилась птица? Она всегда встречала нас из маршрута своим мелодичным криком…
И вдруг… Аж в пот бросило!
— Послушайте, — поспешно сказал я приезжему, — вы нашего Карла здесь не видели?
— Карла?..
— Да северного ворона! Он совсем ручной…
Я заметил короткое замешательство во взгляде парня, или это мне показалось?
— Нет, не видел, — твёрдо ответил он.
— Карлуха, верно, испугался выстрелов, — предположил начальник отряда. — Прилетит, куда он денется.
Закурили. Молчим. Гость тоже замолчал, сосредоточенно ковыряя палочкой раскалённые угли костра.
Позади раздался лёгкий треск сучьев, шорох жухлой листвы. По выработанной в маршрутах привычке, почти инстинктивно я схватил лежавшую у ноги «ижевку» и только потом оглянулся.
Из тайги с Карлом в зубах вышел Лорд. Большие чёрные крылья птицы беспомощно волочились по земле. Пёс скулил, подбегая к нам. Бережно опустил на мох ворона, сам крупно дрожит всем телом, и слёзы, слёзы из глаз катятся.
Мы склонились над мёртвой птицей. Крылья, голова, туловище её были изрешечены дробовым зарядом с близкого расстояния.
Не сговариваясь, геологи разом упёрлись тяжёлыми взглядами в корреспондента. Отпираться было бесполезно, и парень покаянно сказал: