Однажды, просматривая перед началом работы областную газету, Пятков заинтересовался статьёй, подписанной отделом сельского хозяйства редакции. Называлась она жутковато: "Смерть хищнику!" В ней шла речь о губительной роли волка для народного хозяйства страны. Приводились действительно страшные цифры. Например, в Тамбовской области в 1944 году волки уничтожили 8 тысяч, в Пензенской — 8,5, а в Кировской — 6,1 тысячи голов скота. Только за март 1973 года в стадах одной Нарьян-Марской сельскохозяйственной станции они уничтожили 100 оленей, что составило один процент основного поголовья. В Беловежской пуще после отстрела за пять лет 148 волков численность копытных удвоилась. На Таймыре после неустанной борьбы с хищниками число диких оленей за двенадцать лет увеличилось в четыре раза. Заканчивалась статья таким выводом: "Волки не только уничтожают животных, но и мешают правильному использованию пастбищ, сильно осложняют труд пастухов, способствуют повышенной яловитости. Поэтому борьба с ними была и остаётся важным мероприятием в деле повышения продуктивности животноводства. Объявим же смертный бой хищнику! Навсегда освободим нашу область от таёжного гангстера!"
Отложив газету, Пятков задумался. Пальцы машинально выстукивали по письменному столу мотивчик армейского марша. Затем он отыскал папку с бумагами, которым раньше не придавал особого значения. Это были сообщения бригадиров оленеводческих бригад о гибели поголовья в результате нападения волков. Учитывая количество поголовья и то, что район по территории равнялся солидному европейскому государству, гибель животных была ничтожно малой.
Год назад по инициативе Пяткова в районе был организован беспощадный отстрел хищников. В облавах, обнаружении и уничтожении волков участвовали жители всех посёлков и деревень. Охотники проникали в самые глухие и труднодоступные урочища. После успешно проведённой операции Пятков писал в районной газете: "Можно с уверенностью сказать, что на территории нашего района не осталось ни одного волка!" Поспешил, однако, с фанфарами. Видно, упустили охотнички единственную парочку — самца и самку. Самка в мае принесла приплод. Вот тебе и стая! Судя по сообщениям, нападение на скот совершает одна и та же стая голов в десять — тринадцать, не больше. Хищниками руководит многоопытный вожак, потому что стаю никак не удаётся выследить и уничтожить…
Пятков взял папку, газету и твёрдыми, энергичными шагами прошёл к начальству. Распахнув кабинет, он с порога сказал своим зычным голосом:
— Иван Фёдорович, есть одна идея!
Очередная идея Пяткова заключалась в следующем: отыскать с воздуха и уничтожить волчью стаю, завершить прошлогоднюю операцию по полному истреблению хищников в районе.
Пятков разослал радиограммы в оленеводческие бригады с указанием немедленно сообщить ему, если пастухи обнаружат волчью стаю.
Через несколько дней начальник отдела получил радиограмму из совхоза "Северное сияние". Волчья стая, говорилось в ней, зарезав и сожрав двух оленей, ушла на северо-восток от центральной усадьбы.
Пятков был человеком дела. Не мешкая, он связался с аэродромом и добыл Ан-2 — двукрылую "Аннушку". Опытный охотник, он решил сам участвовать в операции по уничтожению последней волчьей стаи. В напарники подобрал сослуживца, тоже страстного охотника.
Вылетели на следующий день, едва забрезжил поздний северный рассвет. Пятков и его товарищ сидели на откидных дюралевых сиденьях и с противоположных бортов самолёта глядели в иллюминаторы вооружённые мощными биноклями. К стене, отделявшей пилотскую кабину от грузового отсека, были приставлены две двустволки. В воронёных стволах покоились папковые патроны с волчьей картечью и усиленным зарядом бездымного пороха. Бить зверя пулей-жаканом рискованно, можно промахнуться, а картечь, разойдясь кругом, непременно поразит цель.
На сотни вёрст снега, снега, снега… Они засыпали кочковатую марь, лёгкой лебяжьей периной легли на кроны елей и лиственниц, покрыли скалы. Два цвета царили внизу: слепяще-белый и дегтярно-чёрный. Чёрный — это тени. От деревьев, скал, валунов. Они как бы пробили сухой пушистый снег и походили на безобразные провалы. Чёрная тень от самолёта хищной стремительной птицей скользила по заледеневшему безмолвию.
Наконец внизу показались избы, вытянувшиеся в слободку; "Аннушка" описала над центральной усадьбой полукруг и взяла курс на северо-восток.
Пятков и его товарищ неотрывно, до рези в глазах смотрели в бинокли.
Первыми нескончаемую цепочку волчьих следов увидели, однако, не они. След своими молодыми глазами заметил штурман.
— Есть! С левого борта!.. — обернувшись, радостно прокричал он.
Немного снизились. Летели точно над следом. А он то взбегал на вершины сопок, то спускался в увалы.
На маленькой таёжной полянке волчья цепочка уткнулась в утрамбованную площадку. Дальше потянулся ещё один след, редкий и глубокий. Опытный Пятков определил: волки учуяли сохатого, подняли его с лёжки и начали преследование.
И действительно, вскоре в глубоком овраге на взрыхлённом снегу показались разбросанные, расшвыренные клочья шерсти, кости, рогатая голова. Повсюду, будто кто гроздья спелой рябины раскидал, алели пятна крови.
Теперь насытившиеся звери шли вразброд и часто отдыхали; то там, то здесь встречались лёжки.
Стаю самолёт настиг на большом таёжном озере. Ан-2 заложил крутой вираж, снизился до предела и с рёвом заходил над замёрзшим озером кругами. Кругами же, сбившись в плотную серую массу, забегали волки.
Пора! Пятков открыл и закрепил дверцу. Ворвавшийся морозный воздух мгновенно выстудил грузовой отсек. Стрелки опустились на колени. Щёлкнули ружейные предохранители. Расправа началась.
Бах!.. Бах!.. — хлопали выстрелы. Волки один за другим как бы спотыкались в беге, переворачивались через голову и замирали на снегу. Оставшиеся в живых, чтобы легче было бежать, отрыгивали полупереварен-ную пищу, освобождали желудок. Иногда, когда "Аннушка" нагоняла очередной раз стаю, кто-нибудь из зверей, выбившись из сил, останавливался, задирал морду с оскаленной пастью, энергично мотал хвостом-поленом. И тогда он становился неподвижной, удобной мишенью.
Когда последний, двенадцатый волк распластался на снегу, самолёт сел на озере. Стрелки и пилоты разбрелись в разные стороны, начали перетаскивать к "Аннушке" волчьи трупы.
И здесь произошло такое, о чём впоследствии не раз вспоминал Пятков, не переставая удивляться волчьей хитрости.
Один из трупов вдруг ожил и как ни в чём не бывало запрыгал к тайге. По зверю стреляли, но промахнулись. Хищник успел скрыться в кедровой роще.
— Притворился мёртвым, стервец! — с досадой сказал Пятков. — Не иначе как вожак. Хитёр, хитёр, разбойник!
Быстро погрузили добычу, поднялись в воздух. Летели по следу. Из кедровой рощицы цепочка спустилась в овраг, затем пересекла реку. За рекою начиналась тайга, тянувшаяся на десятки вёрст. Там-то и нашёл спасение зверь. В сплошной тайге с воздуха волка не добыть.
Пятков считал проведённую операцию успешной. То, что один волк всё-таки увильнул от картечи, мало беспокоило его. Судя по размерам, тяжёлым прыжкам, это был очень старый зверь. Через год-другой сам подохнет и, разумеется, не причинит особого вреда ни поголовью домашних оленей, ни дикому таёжному зверью.
Увильнувшим от смерти зверем была волчица.
Нападать на домашних оленей она более не решалась и всю зиму провела в глухой тайге, вдали от людей. Питалась редко, случайной пищей. То зайчишку подстережёт, то зарывшегося в снег глухаря задавит. Много ль ей, старой, надо. Её всё поташнивало, часто кружилась голова.
Волчица готовилась стать матерью. Способность к размножению волчицы сохраняют до глубокой старости.
В мае самка стала подыскивать подходящее место для логова. Его на Крайнем Севере не так-то легко найти: вечная мерзлота, копнёшь на полметра, а дальше начинается лёд. Поэтому она спустилась к ручью, где почва была взрыхлена водою, и, волоча тяжёлое брюхо, внимательно посматривала на обрывистые берега.
Из-под корневища разлапистой ели вдруг выскочил полулинялый бело-ржавый песец и с паническим тявканьем бросился бежать вдоль ручья. Волчица не стала его преследовать: не угнаться. Она подошла к тому месту, откуда выскочил песец. Там была неглубокая нора, усыпанная слежавшимися клочьями шерсти. Пожалуй, здесь можно устроить логово. И зверь начал углублять и расширять чужое жилище.
К ночи логово было готово. Оно представляло собою узкую трёхметровой длины нору с полуметровым входным отверстием, тщательно замаскированным сухими ветками.
Своё убежище волчица вырыла всего в двух верстах от посёлка, где разместилась центральная усадьба оленеводческого совхоза. Зачем? Ведь в посёлках живут люди, самые страшные её враги. На то были свои веские причины. Кто ей поможет добывать пищу? Самец? Он мёртв. Рассчитывать приходилось только на себя. Ослабленная шестидесятипятидневной беременностью, мучительными родами, она едва ли возьмёт хитрую, вёрткую, всегда настороже таёжную дичь. А пищи надо будет много, чтобы прокормить многочисленное потомство. Лёгкая же добыча в избытке есть в посёлке. Лёгкая, но чрезвычайно опасная, ибо она принадлежит людям…
Однажды из логова послышалось кряхтение, сдавленные рыки. В эти звуки вдруг вклинилось тоненькое поскуливание. На свет явились шесть мокреньких, глухих и слепых существ, покрытых шелковистыми тёмно-бордовыми волосками. Мать устало облизала их и поочерёдно затолкала к набухшим сосцам. Волчата припали к ним и с жадностью зачавкали.
На девятый день у них открылись глаза.
Полтора месяца волчица выкармливала малышей молоком. Когда оно кончалось в сосцах, она бежала к посёлку, хватала зазевавшуюся собаку, кошку или курицу, оттащив добычу в тайгу, пожирала мясо. Через считанные часы сосцы вновь набухали.
Волчата быстро росли. Мех посветлел и стал серым. Они ни минуты не лежали спокойно, а бегали по логову, играли, дрались и получали материнские затрещины, когда пытались выскочить на волю. Теперь они нуждались не только в молоке, но и в мясной подкормке. По опыту волчица знала, что, если не подкармливать волчат в таком возрасте мясом, они вырастут слабыми, рахитичными, не подготовленными к жестокому таёжному существованию и длительным голодовкам. И она чуть ли не каждую ночь бежала в посёлок, добывала кошек, собак, кур, затем возвращалась в логово, отрыгивала полупереваренное мясо, и волчата с рычанием и визгом набрасывались на пищу.