Изредка, когда лемминги долго не появлялись из нор и Жулику надоедало ожидание, песец применял иной приём охоты. Он отыскивал норку и из рыхлого снега и грязи сооружал канавки так, чтобы талая вода стекала внутрь. Через некоторое время она заливала дом лемминга, и полузахлебнувшийся зверёк пулей вылетал наружу. Игольчатой остроты зубы и когти впивались в беднягу.
Двадцатого мая, в полночь, я проснулся от глухого подземного грохота. Нары скрипели и раскачивались. Маятником раскачивался кожаный патронташ, подвешенный за металлическую пряжку на гвозде, вбитом в стояк. Подобная штука однажды, тоже ночью, случилась со мною лет пятнадцать назад, когда наша экспедиция работала в Средней Азии, под Ташкентом…
Встревоженные буровики один за другим повыскакивали из палатки. Но это было не землетрясение. Это "шалил" Ледовитый океан. Весенний шторм взламывал припай — полоску толстого льда, спаянного с сушей. Яркое солнце белой ночи, не менее яркое, чем в полдень, высвечивало вздыбившиеся льдины-скалы. От разреженного воздуха, сложного преломления солнечных лучей на гранях и плоскостях они были всевозможных цветов: жёлтые, синие, оранжевые, винно-красные, бархатно-чёрные, раскрашенные, как хвост павлина, как радуга. Таких девственно чистых, пронзительных красок не рождала даже могучая фантазия Гогена. Льдины с грохотом поднимались из пучины, сталкивались, переламывались пополам и падали, как в замедленной киносъёмке. Высоченная, почти отвесная скала, далеко шагнувшая в воду, раскачивалась, как гигантский корабль в неспокойном море, хотя она, конечно, не могла раскачиваться: обман зрения рождали беснующиеся, шевелящиеся льдины вокруг подножия.
Шторм вскрыл трехсотметровую полоску, окаймлявшую остров; дальше, насколько хватал глаз, до самого Северного полюса тянулись дрейфующие льды, настолько прочные и толстые, что им уже не был страшен никакой шторм. С вечера на этой трехсотметровой полоске лежали моржи, стадо голов двадцать. Буря, верно, застала гигантских морских животных врасплох. Половина стада успела-таки выбраться на дрейфующие льды, а другая половина спаслась на суше. Клыкастые, весом за тонну морские звери лежали на заснеженной косе, тесно прижавшись друг к другу, и не обращали на нас, стоящих позади, никакого внимания. Они глядели на бесовскую пляску океана и ревели. Нам пришлось заткнуть ладонями уши, мы беспокоились о наших барабанных перепонках. С чем можно сравнить рёв моржа? Пожалуй, с тигриным рыком, усиленным мощным динамиком. А если ревут одновременно десять моржей?.. Этот рёв не прекращался до утра. Утром, когда шторм утих, моржи тяжело и неуклюже запрыгали на ластах к воде и поплыли к дрейфующим льдам, ловко лавируя между большими и маленькими айсбергами.
Первый весенний шторм как бы напомнил пернатым там, на далёком материке: пора! Пора на родину! И миллионы птиц полетели через пролив. По случайному совпадению наша буровая находилась рядом с крупнейшим в Арктике птичьим базаром. Несметные стаи тихоокеанских гаг, куликов-тулесов, красноногих камнешарок, исландских песочников, лапландских подорожников, кайр устремились на террасы и терраски, уступы и уступчики высоченной отвесной скалы, врезавшейся в океан. Естественный коричневый цвет скалы бесследно исчез; казалось, гранит расцвёл яркими диковинными цветами. Галдёж стоял невообразимый! Нам приходилось кричать друг другу, иначе мы не разбирали слов; временами беспрерывный монотонный крик птиц заглушал даже работу бурового двигателя. Чуть позже мы научились узнавать птиц по голосам. Кайры каркали; кулики-дутыши дудели в свои невидимые дудки на одной ноте; как жаворонки в глубинной России, пели лапландские подорожники и исландские песочники.
Наш Жулик подолгу зачарованно смотрел на скалу, но решился приблизиться к птичьему базару далеко не сразу. Наконец он рискнул подойти к подножию. Мы с интересом наблюдали за ним. Песец начал по-обезьяньи карабкаться, перебираться с выступа на выступ. Вспугнутые птицы перелетали на верхние террасы и оставляли в гнёздах яйца. Хищник с жадностью пожирал лакомую добычу. Когда разбойник был на высоте трёхэтажного дома, случилось нечто необычное. В воздух, как по команде, с пронзительными криками поднялись сотни пернатых и, сбившись в плотную массу, ринулись на хищника. Ударами крыльев они сшибли непрошеного гостя со скалы. Жулик хлопнулся на камни косы и, преследуемый пернатыми мстителями, побежал прочь, хромая сразу на обе передние лапы. После этой неудачной охоты песец более не решался подойти к птичьему базару.
В конце мая над островом появились белые гуси. Они заходили на посадку, как маленькие реактивные самолёты. Садились эти птицы не на скале, а рядом, в долине, на островках голой земли. Таких островков было ещё маловато. Самцы то и дело вступали в драку за удобное место для гнездовья. Они били друг друга крыльями, грудью, клювом.
Победителем оказывался не сильный, а правый, тот, кто первым занял клочок голой земли. Самочки не принимали в битвах никакого участия. Напротив, они сидели рядышком и мирно беседовали на своём гортанном языке, будто бы вовсе не их супруги сошлись в жестокой драке. Но вот наконец выдался по-весеннему тёплый денёк, снег в долине за несколько часов осел и превратился в говорливые ручейки. Теперь места хватило всем. Гусыни принялись откладывать яйца в наспех сооружённые гнёзда.
Наш Жулик словно ожидал этого момента. Сразу было видно, что гусей он побаивался, — вероятно, не однажды был крепко бит этими птицами. В гущу колонии он не вклинивался, промышлял по окраинам. Песец занимался форменным разбоем. Он брал пернатых на испуг. Внезапно с тявканьем налетал на тусыню, птица от неожиданности взлетала, оставив незащищёнными яйца. Хищник хватал яйцо и бросался наутёк. Гусыня и охранявший её гусак могли бы дать отпор песцу. Здесь всё решала дерзкая внезапность нападения. Оплошавшие супруги беспрестанно гоготали, но недолго преследовали вора. Песец пожирал лакомую добычу и, улучив момент, вскоре проделывал то же самое. Кроме того, некоторое время Жулик приноровился промышлять более безопасным способом. Стёжка, ведущая на буровую, бежала мимо гусиной колонии. Гусыни взлетали при появлении людей, но тотчас садились в гнёзда, едва мы проходили мимо. Гусаки шипели, вытянув длинные шеи, и даже щипали нас за кирзовые сапоги. Жулик трусил позади, как собака. Глаза хитрющие, настороженные… Едва самка взлетала, он мчался к гнезду, хватал яйцо и, отбежав немного, пожирал его. Расчёт был прост: птицы следили только за людьми и не замечали разбоя. И пришлось нам протоптать новую тропку, огибающую гусиную колонию.
В чукотской тундре мне не раз доводилось видеть гусиные колонии. Там, на материке, гусей охранял сокол-сапсан. Да, да, охранял, защищал от песцов, поморников и огромных чаек бургомистров в полном смысле этого слова. Едва стоило чайке появиться в пределах гнездовий, сравнительно небольшой, но ладный, вёрткий, как бы литой сокол-сапсан поднимался с возвышенности (он всегда сидел на возвышенности, чтобы лучше видеть) и маленькой ракетой нёсся на незваного гостя. Клюв у него как бы с отточенным зубцом; долбанёт — и шея пернатого наверняка переломлена. Ну а если пустит в ход свои острейшие загнутые когти, тогда отсечённая птичья голова летит на землю, на худой конец, повисает на кожице. Настигнув песца, отчаянный смельчак сокол-сапсан распарывает ему когтями-иглами шкуру на спине, и беда зверю, если полоснёт ими по шее: непременно перережет важную артерию.
В чём же дело? Почему не знающий жалости губитель птиц не трогает гусей, пасущихся у него под носом? Ведь гусиное мясо — деликатес не только для людей. Что заставляет его вдобавок охранять их? Сокол-сапсан воздушный охотник, а гуси во время линьки, растеряв маховые перья, не могут летать, спасаются от преследователя бегством. Сокол не добывает пищу на земле: не рассчитав стремительности полёта, может сам разбиться о твердь. Это одно объяснение.
Есть и другое. И сокол-сапсан и гуси приступают к устройству гнёзд, когда в тундре ещё лежит снег, когда голая земля начинает только-только чернеть маленькими проталинками. Мест для гнездовий совсем мало. Они селятся вместе вынужденно. Сокол охраняет яйца самки, заодно и гусиные, а потом и птенцов. Если отлучится от гнезда, гуси громким гоготом всегда дадут знать о приближении песца или чайки.
Но на нашем арктическом острове соколы-сапсаны не водились. Кто ж тогда охранял гусиную колонию?
Я не сразу понял, что эти обязанности возложила на себя белая полярная сова. Их на острове было совсем немного. По этой причине и Жулик до поры до времени уходил от возмездия.
Как-то ночью не спалось. Арктические белые ночи, когда день совершенно не отличается от ночи и буйное солнце даже не касается горизонта, действуют на психику человека, привыкшего спать в темноте. Не признавая никаких лекарств, я поднялся, оделся и пошёл гулять по тундре. Побродишь час-другой, устанешь как следует и, по опыту знаю, заснёшь.
Я зашёл довольно далеко, на ту сторону обширной долины, в которой разместилась гусиная колония. Нет-нет да в непрерывный гогот вклинивалось тоненькое попискивание. Это вылупились первые гусята. Добро пожаловать, новые жители Земли!
Я уже хотел повернуть обратно, когда заметил слетевшую с гнезда белую сову. Судя по размеру, это была самка, она значительно крупнее, и у неё, в отличие от чисто-белых самцов, оперение с частыми пестринами. Увы! Мать не защищает своих птенцов; эти обязанности выполняет самец совы, или совин, как его называют северяне.
Я оглянулся. Совина не было видно. И направился к гнезду, в котором копошились головастые пушистые комочки. Не терпелось рассмотреть совят вблизи. Шёл с опаской, то и дело озирался: совы защищают свои гнёзда с необычайной яростью. На Камчатке мне показывали одноглазую собаку. Глаз ей выдрал когтями совин: она пыталась подойти к птенцам. Даже гигант сохатый обходит его гнездо стороною!
Я ожидал внезапного нападения с любой стороны, но только не с воздуха. Смех! Как-то вышло из головы, что этот хищник пернатый и у него есть крылья. Вдруг меня как бы обдало ветром. В следующую секунду я получил мягкий, но сильный удар по голове. Острые когти сорвали с головы капюшон штормо