Мы оставили работу, напряжённо следили за поединком. Точнее, мы застали лишь финал страшного единоборства: самка, очевидно раненая, как-то странно, рывками плыла к судну, шарахаясь то в одну, то в другую сторону, а косатка неотступно преследовала её, в длинных прыжках по воздуху пытаясь ухватить свою жертву за хвост.
И вот они рядом с бортом РТ. Дело бы кончилось одним — смертью дельфина, если бы не находчивость нашего капитана. Через распахнутое окно штурманской рубки он из ракетницы выстрелил в косатку. Красная сигнальная ракета с шипением и шлейфом белого дыма угодила в распахнутую пасть. Кит-убийца издал громкий утробный звук и зигзагами поплыл прочь от судна.
Наша помощница попыталась запрыгнуть через борт на главную палубу. В другое бы время она сделала это играючи. Но сейчас несложный трюк не удался. Тяжело шлёпнулась обратно в море; волна шмякнула её о корпус корабля. На правом боку зверя зияла страшная рана, оставленная зубами косатки.
Объявили тревогу. Зуммер вытолкнул из кубриков отдыхавшие вахты. Срочно спустили шлюпку. Дельфин позволил пленить себя большим обрывком крепкой капроновой сети, поднять на борт шлюпки. Он всё понимал. Он стонал от боли, как человек.
Дельфина уложили на палубные доски. Наш судовой Айболит приказал беспрерывно поливать животное водой, а сам, склонившись, внимательно рассматривал рану, качал головой. Затем спустился в свою каюту и появился на палубе с деревянным чемоданчиком. На чемоданчике красным по белому был нарисован большой крест.
Доктор сделал необычному пациенту два укола — пенициллина и гидроксизина, затем толстой суровой ниткой ловко, словно распоротый рогожный мешок, зашил рану. Во время этих процедур дельфин кряхтел, как хворый старик.
Зверя перенесли к борту и с креном корабля осторожно спустили в море. Он беспомощно, боком, лёг на воду и не шевелился; волна крутила его как хотела.
Капитан приказал застопорить двигатель. Мы не могли оставить в беде нашего друга. Чёрт с ним, с этим планом. Стояли час, полтора. Вокруг дельфина плавали брошенные моряками рыбины, но он не обращал на пищу никакого внимания.
И вдруг наша помощница слабо заработала хвостом, перевернулась вверх спиной и медленно поплыла. Так оживает сонная рыба, на какое-то время извлечённая из воды и выпущенная обратно в родную стихию.
Через неделю "Адмирал Нахимов" уходил из района промысла в родной порт. Всё это время дельфин держался возле борта РТ. Он был ещё так слаб, что не мог даже добывать себе пищу. Моряки вдосталь кормили зверя.
Сорок часов самым полным ходом траулер следовал в порт, и морской зверь плыл за ним, оседлав корабельную волну.
У входа в гавань, забитую судами и судёнышками, затянутую плотной мазутной плёнкой, дельфин, наконец, отстал от борта. Он долго крутился на одном месте, выбрасывался из воды, но зайти в гавань не пожелал.
Находясь на берегу, мы от моряков несколько дней подряд слышали о дельфине, живущем возле горловины залива. Этот дельфин якобы не обращал на входившие в гавань корабли никакого внимания, но непременно подплывал ко всякому судну, отправляющемуся в рейс. Некоторое время он крутился возле борта, выпрыгивая из воды, заглядывал на палубу, затем уплывал.
Потом эти разговоры прекратились. Доверчивого дельфина больше не видели.
ЛЕДОХОД
К Вилюю подлетали поздно вечером, когда загулявшее солнце Долгого весеннего дня присело, наконец, отдохнуть на горную гряду. Тёмный, по колено в надлёдной воде Вилюй раздваивался на стремнине, огибая заросший тайгою остров. На воде сполохами играли багровые закатные пятна. Отсветы заката легли на тайгу, на верхушки сосен, лиственниц и кедрачей.
Здесь нам предстояло жить и работать до конца полевого сезона и составить геологическую карту Земли. Начальник отряда попросил командира вертолёта покружить над левым берегом Вилюя. Надо было выбрать удобное для палатки место. Наконец сели на таёжной поляне, выгрузились. Машина тотчас взлетела и легла на обратную линию полёта. Пилоты спешили: темнело.
Ноздреватые от древности, с прозеленью валуны. Разлапистые ели вперемежку с кедрачами. Лобастый голец; огибая его, к речке бежал говорливый ручей, поминутно спотыкаясь на камнях.
Наломали пушистой, пряно пахнущей хвои, настелили под брезентовый пол, разбили большую круглую палатку. И сразу заснули — умаялись за день.
Едва забрезжил рассвет, меня разбудил гром. Раскаты были отдалённые и странные — не прекращавшиеся ни на минуту. Молнии не полосовали небо, и дождь не шёл.
Я вылез из палатки в плотный и непроницаемый, как дым, туман и сразу понял причину звуков, похожих на отдалённые громовые раскаты: их рождал ледоход. Взломался Вилюй!
Ничего не видя перед собою в грязно-молочных облаках тумана, я, как слепой, выставил вперёд руки и осторожно, боясь споткнуться и упасть, направился к реке. Впереди неожиданно вырастали то дерево, то валун; в летящих белёсых клубах они, казалось, шевелились. Одежда от сырости сразу отяжелела.
Гул ледохода становился всё явственней, громче, и теперь уже вклинивались иные звуки: шуршание, треск, даже визг и надсадный скрежет. На востоке появилось слабенькое рассветное пятно. Под моими ногами зачавкала ледяная кашица. Внезапно раздался мощный басовитый скрежет. Из тумана прямо на меня утёсом, призраком надвигалась грязная льдина. Я невольно отпрянул назад. Льдина переломилась надвое, издав звук ружейного выстрела, ухнула в воду, с головы до ног окатила меня кашицей. Затем на том же месте показалось длинное бревно. Продвигаясь рывками, оно поднялось колом и тоже с треском переломилось, не выдержав напора очередной льдины.
На реке тянул ветер, а в трёх метрах от воды было полное затишье, на берегу туманы едва передвигались, на стремнине же валили, как дым от паровоза.
Кто-то крикнул наверху. Я насторожился. Крик повторился. Потом косо метнулось длинное чёрное крыло. Большая неведомая мне птица с беспрестанным гортанным криком низко пронеслась над головой. Через несколько секунд она показалась вновь, закружила над взбесившейся рекой.
Я пригляделся и увидел на плывущей обгрызенной льдине большое опрокинутое гнездо. Четыре неуклюжих желторотых птенца с отчаянным писком ковыляли по кромке, тянули к воде длинные неопушенные ещё шеи. Птица спикировала на льдину. Теперь там осталось три птенца. Четвёртого, спасённого, мать бросила буквально к моим ногам. Новый заход. Но было уже поздно. Соседняя льдина, крошась и ломаясь, вдруг вздыбилась и прихлопнула птенцов.
Писк разом оборвался. Но ещё долго слышался удаляющийся материнский крик. Видно, неразумная, свила ты гнездо на прибрежной лиственнице, ледоход срезал ствол, и дети твои упали на плывущую льдину…
Потрясённый увиденным, я взял птенца в руки. Тот довольно больно ущипнул меня за палец изогнутым клювом, попытался вырваться. Глазищи круглые, сердитые, стынет в них лютая ненависть, сразу видно — хищник.
Затем всё произошло так быстро, что я и глазом не успел моргнуть. Нарастающий свист воздуха. Мягкий, но сильный удар крыла по голове. Секундная тяжесть в ладонях.
Когда я сообразил, в чём дело, птенца в руках не было, лишь на тыльной стороне ладони набухала, краснела глубокая царапина, оставленная острыми когтями птицы…
А река, освобождаясь от ледяного панциря, мощно гудела, трещала, скрежетала. И не было для неё преград, и ничто не могло остановить извечную работу весны.
— Силища-то какая!.. — невольно вырвалось у меня.
Проснулись поздно. Поёживаясь от утреннего холода, умылись в ледяном ручье, сели пить чай.
А ледоход, набирая силу, гудел, плескался не переставая. Туманы вышли из берегов, поползли на сопки, и река предстала во всей своей разбойной красе. Возле того и другого берега на льдинах плыли вывороченные с корнем и будто срезанные деревья, большие куски земли, камни. Льдины беспрестанно налезали друг на друга, переламывались, уходили под воду, словно резвящиеся белые медведи. Изредка образовывалось небольшое, расчищенное от льда пространство, и тогда в воду опрокидывалось ярко-синее утреннее небо.
Острый на слух начальник отряда вдруг поднялся с кружкой в руке и долго стоял, прислушиваясь к гулу ледохода.
— Вроде бы кто-то крикнул… Иль послышалось?.. Опять крик!
И мы услышали его. Крик раздавался в верховьях реки, очень походил на человеческий и был полон отчаяния, мольбы. Кто взывал о помощи здесь, в глухой тайге, вдали от селений?.. Охотник, попавший в беду, отбившийся от своего отряда геолог?
Не сговариваясь, мы бросились к реке. Кто-то забежал в палатку, на всякий случай захватил верёвку.
Крик приближался. Он не утихал ни на секунду. Так не мог кричать человек.
Вскоре вдалеке показался тёмный предмет, плывущий на льдине посреди реки. Предмет метался из стороны в сторону. Постепенно обозначилось длинное толстое туловище, сытый загривок, мощные рога. Это был матёрый сохатый.
Когда большая льдина, по которой он метался, проплывала мимо нас, лось заметил людей и перестал кричать. Зверина подошла к кромке льдины, замерла, глядя на нас. И здесь случилось непоправимое: противоположная сторона льдины начала подниматься, а кромка, возле которой стоял сохатый, напротив, уходить под воду. Ему бы быстро перейти на другую сторону… Но он замешкался, разглядывая людей. Льдина вздыбилась, и лось тяжело ухнул в воду. Длинная морда на мгновение исчезла, затем вынырнула, плотно зажатая льдом. Она быстро удалялась. Мы побежали вдоль берега.
— Неужели утонет?!
— Похоже на то…
— Как же он в такую ловушку угодил?..
— Очень просто. Решил по льдинам реку перейти, а на стремнине его понесло.
— Подобных случаев сколько угодно. И не только с лосями.
Голова зверя то исчезала, то вновь появлялась.
В полверсте от стоянки отряда Вилюй круто разворачивался. Течение начало прибивать лося к берегу.
— Из сил выбивается…
— Сейчас потонет!
— Дайте-ка верёвку. — Последнюю фразу сказал начальник отряда. Он живо обвязал себя верёвкой вокруг пояса. — Разматывайте. Только постепенно.