Я потихоньку отпускал верёвку. Начальник отряда запрыгал с льдины на льдину, продвигаясь к пленённому зверю. До него было метров пятнадцать. Где-то на середине пути льдина под тяжестью человека переломилась надвое, но начальник отряда успел перескочить на соседнюю, зачерпнув полную бахилину ледяной воды. Наконец он возле зверя. Белки глаз животного налились кровью, казалось, они вот-вот выкатятся из орбит. Балансируя, начальник отряда распустил верёвку, сделал петлю-удавку и накинул её на мощное разветвление рогов. Обратно ему пробираться было легче — он держался за натянутую верёвку.
Я не помнил, сколько времени прошло, пока сохатого подтянули к берегу. Час, два ли часа. Обессиленный, он с трудом выполз на берег и тотчас завалился на бок.
— Не подходить! — крикнул нам начальник отряда. — Может копытом садануть!
Не рискуя вплотную приблизиться к животному и снять с рогов верёвку, начальник отряда метра за три до зверя обрезал её. Поспешно отошёл подальше, стал наблюдать.
Через некоторое время огромная туша пришла в движение. Сохатый поднимался долго. Но вот он на ногах. Повернул голову, глядя на нас. Затем поспешно пошёл в противоположную сторону, сильно припадая на левую переднюю ногу и не пытаясь сбросить с рогов обрывок верёвки.
— Иди, милок, иди, — как человеку, сказал зверине начальник отряда. — Знать, долго тебе жить, коль от такой страшной смерти увильнул…
КАПКАН
Мне причудились непонятные звуки за дверью барака, и я проснулся. Прислушался. Нет, всё тихо. Лишь привычно стучал двигатель на буровой. Показалось… А, ясно! Приснился старик эскимос, промышлявший песцов в своём колоссальном охотничьем угодье, равном территории Франции. Наша буровая стояла на северной границе угодья охотника, на побережье Ледовитого океана, и он недели две назад навестил нас, возвращаясь из чукотской глубинки. Добыча, десятка три окоченевших на морозе песцов, покоилась на нарте, запряжённой цугом одиннадцатью рослыми и дьявольски злобными ездовыми псами. Свою погибель зверьки нашли в капканах, настороженных в ледяном безмолвии арктической тундры.
Я спал крепко и не слышал, как пришли парни с ночной смены, как позавтракали, отправились на работу ребята утренней смены. Судя по парку, поднимавшемуся из носика заварного чайника, произошло это совсем недавно.
На Севере властвовала полярная ночь, и горевшая круглые сутки яркая электрическая лампа освещала обшитые фанерой стены барака, обитую оленьей шкурой дверь, "буржуйку", горку угля возле порога, ряды нар. В углах нашей хижины наросла наледь, изморозь, разбегавшаяся лучами. За замёрзшим оконцем просвечивал пунктир горящих ламп. Они освещали тропку, бегущую на буровую. Электричество вырабатывал буровой двигатель.
Вчера выдалась трудная вторая смена, наломались изрядно, и я вновь стал засыпать, когда за дверью кто-то закряхтел и глухо закашлял. Может, опять наведался старик эскимос? Человек он, по европейским понятиям, чрезмерно стеснительный (северный житель, не в пример бледнолицым, считает за тяжкий грех хоть чем-то обременять людей). Верно, топчется промысловик возле двери, не решается войти.
Я слез с нар, натянул лохматые собачьи унты, накинул полушубок и толкнул ногой дверь. Она стыло заскрипела и отворилась. В горницу, теснясь и толкаясь, влетели клубы сухого морозного пара. Когда они немного разошлись и я глянул на заснеженную площадку перед нашей хижиной, освещённую яркой лампой, висевшей над "парадным" входом, руки, ноги мои, всё туловище как бы разом одеревенели. Любой здравомыслящий человек на моём месте поспешил бы захлопнуть и забаррикадировать изнутри дверь. Я это сделал с опозданием на несколько минут, ибо не мог пошевелить даже пальцем…
Судя по гигантскому росту, белый медведь был самец весом центнеров восемь, не меньше. Он стоял в трёх метрах от порога и настороженно глядел на меня, вытянув длинную шею.
Небольшая, изящной формы голова, нос с аккуратной и красивой горбинкой, оканчивающийся влажночерной подушечкой. Пасть зверя была полуоткрыта, синий язык вывален. С кончика языка свисало что-то тёмное. Что именно? Я не поверил своим глазам: вырванный с цепью из потаска — короткого бревна — песцовый капкан!
С осени дважды белые медведи наведывались к нашему жилищу.
В конце сентября заявилась самка с двумя изрядно подросшими детёнышами. По милости этой семейки мы чуть не сгорели. Самка сорвала подвешенную на морозе с внешней стороны барачной стены целёхонькую оленью тушу и со своими чадами прикончила её без остатка. За трапезой зверей мы наблюдали сквозь оконце, оттаив дыханием замёрзшее стекло. Они драли когтями затвердевшее мясо, запихивали его в пасть и громко, смачно чавкали. Насытившись, мамаша прилегла отдохнуть, а малыши, если можно назвать малышами десятимесячных медведей ростом с датского дога, решили порезвиться. Они вспрыгнули на низкую плоскую крышу барака. Конечно же, не оставили без внимания, потрогали горячую железную трубу, выведенную от "буржуйки" через крышу. Обожглись, заревели. Заботливая мамаша тотчас пришла им на помощь. Доски потолка ходили ходуном и трещали, готовые вот-вот переломиться под многопудовой тяжестью зверя. Парни расхватали карабины. Но доски потолка, слава богу, выдержали. Медведица, верно, тоже обожглась. Рассердилась. Как врежет лапой по трубе! Докрасна раскалённые колена внутри барака разошлись, попадали на пол, незакреплённая "буржуйка", наполовину разрезанная железная бочка, сместилась с железной подставки, красные угли посыпались на доски. А доски-то в мазуте, горючее с буровой подошвами натаскали. Пламя тушили спальниками, сбивали полушубками. Пока боролись с пожаром, звери ушли.
Никому и в голову не пришло пускать в ход карабин. Белый медведь занесён в Красную книгу. Его охраняет строгий закон. Дознаются — а в Арктике, как в деревне, ничего не утаить, — штрафанут так, что взвоешь. И не поверят, если скажешь, что, мол, мишка угрожал твоей жизни. К человеку он настроен дружелюбно, точнее, как бы не замечает его. От нападения белого медведя за полсотни лет погибло не более десяти человек, и все эти нападения были спровоцированы человеком. В общем, правильный закон.
Во всём мире нынче только десять тысяч белых медведей бродят…
А в ноябре к нам заявился одинокий самец. Правая передняя нога у него была в два раза толще остальных. Он лёг возле барака и громко заревел. Как раз в это время была связь с базой экспедиции, расположенной в большом арктическом посёлке. Сообщили о происшествии. Через три часа на "вертушке" прилетели биологи и врач. Обычно летящего вертолёта белый медведь очень боится и в панике бежит от грохочущего чудовища, но хромой самец не двинулся с места, только сжался в ком. Биологи выстрелили в медведя "летающим шприцем". Сильнодействующий препарат обездвижил зверя, он завалился на правый бок. Врач вскрыл нарыв на ноге, выдавил на снег ошмётки гноя. Потом извлёк из раны сплющенную о кость браконьерскую пулю. Уж не знаю чью. Американскую, канадскую или датскую. Может, нашу, отечественную. Не знаю, где она настигла зверя. То ли в Канаде, то ли на Аляске, то ли в Гренландии, то ли на севере Чукотского полуострова.
Через некоторое время, когда препарат окончил своё действие, белая горка пришла в движение. Самец поднялся и торопливо пошёл прочь с ярко освещённой электричеством площадки, в темень арктической ночи.
Приперев лавкой дверь, я громким шёпотом сказал:
— Ребята, мишка за дверью! Здоровенный, прямо лошадь!
Молчание. Потом кто-то сонным голосом ответил:
— Да пошёл ты… Нашёл время шутки шутить.
Ясно. Не верят. Думают — разыгрываю. После появления медведицы с детёнышами и хромого самца парни скуки ради частенько этим занимались.
— Не вру же, ребята! — раздражённо сказал я. — Песцовый капкан у него с языка свисает! С цепью? Цепь-то лапищей из потаска выдрал, а с языка капкан как вырвешь?
Подобную картину не нарисует самый изощрённый враль, и буровики разом поднялись в спальниках, встревоженно уставились на меня.
— Ну, если сбрехнул!.. Шею намылим.
— Да чтоб мне…
Я не успел договорить. Как бы подтверждая мои слова, за дверью раздалось рычание. Не злобное, а, как мне показалось, жалобное. Не рычание даже — хриплый стон.
Буровики в исподнем, босые соскочили с нар на холодный пол.
Шафаран, старший буровой мастер, наш начальник, проработавший в Арктике два десятка лет и повидавший разные виды, осторожно приоткрыл дверь. Тотчас захлопнул её.
— И вправду стоит, — сказал он. — Сколь в Арктике барабаню, а такое, чтоб мишка в капкан языком угодил, не видывал. Польстился, дурачок, на песцовую приманку…
— Мужики, да ведь он помощи у нас просит! — с опозданием догадался кто-то.
— Ясно, что помощи. Не на твои красивые глазки пришёл посмотреть.
Стояли, с опаской поглядывали на дверь, решали, что же предпринять. Самое разумное, конечно, вызвать, как давеча с хромым медведем, вертолёт. Биологи и врачи сделали бы своё дело быстро и профессионально. Но связь-то с базой раз в сутки. Очередная связь была недавно, в шесть утра. Стало быть, надо ждать шести утра следующего дня. Да и вертолёт сразу могут не дать, может, санрейс выполняет. Сутки с лишним медведь с капканом на языке ждать не будет. Ему нужна немедленная, срочная помощь. Уйдёт в тундру — ищи-свищи его в темени полярной ночи. И конечно же, погибнет бедняга голодной смертью: в его положении ни тюленя добыть, ни пищу проглотить.
За дверью послышался короткий рык, проскрипел снег, затем раздался оглушительный удар по двери. Она дёрнулась; лавка-подпорка полетела на пол. Стоявшие возле порога инстинктивно отскочили внутрь барака.
Поведение зверя в переводе на человеческий образ мыслей, очевидно, означало: "Скорее же думайте, что предпринять! Не видите, что ли, в каком я состоянии?" Он явно торопил нас.
В подобных ситуациях, в критические минуты, разум человека быстр на решения; Шафаран вытащил из ножен, обшитых камусом, свой острейший охотничий нож с наборной янтарной ручкой, бросил рубленые фразы: