— Гнусный ты вонючка, — возмущается клиент, разумея Джинкинса.
— Сэр? — отвечает длиннолицый буфетчик.
— И трусливая собака в придачу. В-вы меня понимаете, сэр?
— Сэр?
— И еще крысолов. Подлец и гад! Баранья отбивная! Ха-ха!
— Сам такой, — парирует Джинкинс.
— А еще — хныкающий… хныкающий…
Тут джентльмен снова требует грога, ибо так разобиделся на отказ буфетчика, что новых оскорблений уже и выдумать не в силах; более того, угрожающе пошатывается на ногах. В этот миг прелестные черты мисс Черри оказываются для него чем-то вроде тоника. Побуждаемый уговорами девушки, он ковыляет в направлении общей залы. В последний раз он там замечен распростертым на одном из комфортных, хотя и грубо сработанных диванов у камина: задира спит как убитый, а голова саблезубого кота неотрывно глядит на него сверху вниз.
В тот же день ближе к вечеру, по прибытии кареты из Вороньего Края, в дверь вносят даму преклонных лет, в состоянии весьма близком к бессознательному (и гостиничный пивной насос тут вовсе ни при чем!). Проезжая через Талботские горы, эта дама, весьма склонная к панике, выглянула в окно и обнаружила, что за экипажем гонится тупорылый медведь (кучер и прочие пассажиры опознали в нем резвящегося вилорога). Поскольку никто, даже затюканный супруг-подкаблучник упомянутой дамы, не в состоянии ее переубедить, не кто иная, как Черри, с помощью двух горничных препровождает гостью в комнату, согревает ей ладони, растирает виски уксусом, подносит к носу флакончик с нюхательными солями и пускает в ход все прочие средства, дабы привести горемычную горожанку в чувство. Вечером та же самая дама, придя в себя, утверждает, будто по спальне ее бродит привидение; но это только Бетти Брейкуиндоу в белом халатике и чепце зашла подлить свежей воды в умывальник и проверить, все ли в порядке на туалетном столике. Леди приподнимается на постели, слабым голосом спрашивает: «Не принесет ли мне кто-нибудь печеное яблочко?», видит Бетти в свете восковых свечей — и с визгом откидывается на подушки; все это — к вящему ужасу ее супруга. Едва новость доходит до бильярдной, муж дамы, уже изготовившись к очередному удару, хихикает себе в бороду и разыгрывает блестящий карамболь, при виде которого все зрители разражаются восторженными аплодисментами.
По завершении суматошного дня, в сумерках, пока отец развлекает избранный круг у дубовой стойки, добросовестная Черри выходит во двор — подышать свежим воздухом и полюбоваться на дремотно угасающий свет летнего вечера.
Мистер Снорем кивает и улыбается девушке со своего поста в прихожей.
— Отменный вечер, мисс Черри, по-отрясающе погожий, ей-богу! — восклицает сей джентльмен, обладатель свирепого взгляда и железных челюстей, да так громко, что в горах того и гляди обвал приключится.
Черри поднимает глаза на встающую луну, на звезды, что уже переливаются в небе, задерживает взгляд на одной из них — на мерцающем алом кристалле; капитан Хой некогда рассказывал девушке, что это воинственный лик Марса. Возможно, такой вот драгоценный камень, или комета, озарившая небесный свод, или падучая звезда обрушилась встарь на землю и вызвала великое Разъединение; во всяком случае, так говорят. При этой мысли Черри неуютно ежится, но тотчас прогоняет ее прочь.
Вот-вот должна прибыть последняя на дню карета. Она слегка запаздывает, и Черри решает задержаться во дворе и сама поприветствовать пассажиров. Девушка перебрасывается парой-тройкой слов с конюхом и его помощником, заглядывает к лошадям в конюшню и наконец усаживается на старинную каменную скамейку под елкой, что растет у самых ворот при въезде во двор.
Вечер и впрямь выдался ясный — достойное завершение погожего дня. Под елкой на удивление тихо, воздух свеж и недвижен. Черри окидывает взглядом дорогу — вплоть до темнеющего подлеска и мрачноватых рядов деревьев на склоне холма. Внезапно девушка хмурится: ей кажется, что за ней наблюдают, что в густой кроне близстоящей сосны кто-то затаился.
— Кто здесь? — громко вопрошает она. — Кто это? Ответа нет. Девушка проходит по дороге чуть дальше.
Луна светит ярко, и все-таки разглядеть что-то в кроне дерева не так-то просто. Вне всякого сомнения, на нижних ветвях устроилось какое-то смутно различимое существо, однако человек ли это или животное — непонятно.
Девушка подходит ближе, к самой обочине, и поднимает взгляд. Среди ветвей маячит лицо — хмурое, сердитое, в обрамлении замызганных темных волос, а из-под вислых бледных бровей посверкивают жуткие глаза — точно два зеленых луча во тьме, точно две звезды в лиственном своде.
Должно быть, существо это все-таки принадлежит к роду человеческому, потому что сей же миг заговаривает с девушкой.
— Подруга, ты меня знаешь? — сладко поет голосок; с лицом у этого голоса столько же общего, сколько у щавеля и маргаритки.
— Как я могу судить, если я тебя не вижу? — храбро отвечает Черри. — А ну слезай с насеста и покажись как есть.
Требование ее хладнокровно проигнорировано.
— Ты смеешь утверждать, будто хорошо меня знаешь, — возражает голос.
— Когда это я утверждала нечто подобное? Когда это я говорила, будто тебя знаю?
Теперь Черри почти уверена: все это — чья-то озорная проделка; возможно, кто-то из гостиничных слуг, тех, что понахальнее, вздумал подшутить над ней.
— Ты говоришь, будто меня знаешь, — отвечает нежный голос, — да только на самом деле ничего тебе не ведомо, подруга.
Черри подходит совсем близко, к подножию сосны.
— А ты хорошенькая, — отмечает проказник на дереве. Черри готова согласиться, что, возможно, толика правды в этих словах есть.
— Да и счастливица вдобавок, — добавляет голос. — Может статься, кабы мне тогда повезло, сейчас все по-другому сложилось бы. Но все они повернулись ко мне спиной — все как один! Так что никому пощады не будет!
— Кто тебя отверг? Кто ты?
— Спроси лучше, кем я была.
— Хорошо же. Так кем ты была?
— Ах! Уж тебе-то объяснять нужды нет! Тебе и спрашивать незачем: ты же твердишь, будто хорошо меня знаешь!
Черри воинственно подбоченивается, намереваясь положить конец неумному озорству. Но не успевает она осуществить задуманное, как шутник вновь ныряет в колючий шатер сосновых иголок; слышится совиный крик, хлопанье крыльев, шум ветра — и какая-то птица, сорвавшись с места, улетает в ночь, в направлении Мрачного леса.
Вздрогнув, Черри выбегает на дорогу, но и оттуда ничего разглядеть не может.
Шутка это или нет, Черри слегка встревожена увиденным, так что уверенности в ней, пожалуй, поубавилось. Досадный эпизод лишает ее покоя, а юная Черри — не из тех, кто беспокоится попусту. Девушка берет себя в руки, шепотом отчитывает себя за малодушие, пусть и преходящее; и тут издалека доносится громыхание кареты.
Черри бегом возвращается во двор и громко велит конюху и мистеру Снорему готовиться к приему припозднившихся гостей.
Глава 10
ВЕРДИКТ ДОКТОРА
Открывая дверь, доктор Уильям Холл ожидал обнаружить на пороге каменного коттеджика, что стоял в переулке, ответвляющемся от Нижней улицы, какого-нибудь безымянного слугу, явившегося призвать целителя к своему хозяину или к члену хозяйского семейства. А вот мрачного и неуживчивого сквайра Далройдского вместе с его добродушным городским приятелем он обнаружить никоим образом не рассчитывал. Возможно, доктор и удивился, однако ничем этого не показал. В его гладком, невыразительном лице ровным счетом ничего не отразилось; он лишь самую малость приподнял бровь, да в бледно-голубых глазах что-то промелькнуло и тут же исчезло. В следующее мгновение он уже приглашал джентльменов заходить, изображая улыбку столь же жидкую и тусклую, как невесомые редкие пряди седых волос на его голове.
Гости загодя приметили во дворе докторскую двуколку и надеялись застать хозяина дома. Уповали они и на то, что объезжать больных мистер Холл отправится не прямо сейчас — в противном случае сквайру с Оливером пришлось бы зайти позже, в более удобное время; доктор, в свою очередь, заверил визитеров, что в его распоряжении по меньшей мере час. И пригласил садиться, указав на кресла у камина в гостиной — светлой, уютной комнате с чудесным видом на общинный выгон, ярмарочный крест и близстоящие коттеджики.
Сам доктор жил в доме весьма скромном: холл, гостиная, маленькая столовая и аптека на первом этаже; спальня доктора, его кабинет и туалетная комната на втором этаже, под красновато-коричневой черепичной крышей; а позади — кухонная пристройка и там же — удобные комнаты домоправительницы и ее сына, рядом с прачечной и конюшней. В настоящий момент и домоправительница, и сын — последний исполнял при докторе обязанности конюха и садовника — отправились в лавку за продуктами, так что доктору пришлось самому открывать дверь; впрочем, ему это было не в новинку — в этом доме формальности соблюдались не очень строго, ибо мистер Холл не входил в число джентльменов, склонных к хвастовству и показному шику. Он легко мог бы позволить себе жить на широкую ногу: обзавестись более роскошным особняком в верхней части Шильстон-Апкота и экипажем более пижонским, нежели неказистая двуколка, однако предпочитал не забивать голову подобными пустяками. Доктору очень нравилось его скромное жилище рядом с общинным выгоном в маленьком извилистом переулке в самом центре деревни. Пациентам, ежели они, подобно сквайру с Оливером, видели во дворе двуколку, не составляло труда заглянуть к доктору в любой момент с той или иной жалобой, что немало упрощало им жизнь. Мистер Холл принадлежал к той радикальной породе медиков (в городах она стремительно вымирает), что смотрят на свою профессию как на священную миссию. Если доктор и не заслуживал эпитета «душа нараспашку», это вовсе не значило, что души у него вовсе нет, — ничего подобного! На протяжении многих лет он числился одним из самых уважаемых жителей Шильстон-Апкота. А ежели кому-то он и напоминал сфинкса — многое видел, многое слышал, да помалкивал, — в бесчувствии его никто бы не упрекнул.