Он встал и широко шагнул навстречу шествию.
— Виват! — кричали кругом.
— С викторией! — сказал Кенигсек, подходя к царю и снимая шляпу. — Шведа прогнали с великим для него позором и взяли три пушки, а четвертую, как негодную, утопили в реке.
Лицо Петра осветилось.
— Хоть и малая сия виктория, а радуюсь! — обнимая Кенигсека, сказал Петр с просветлевшим лицом. — Ну, говори, как было сие? Много их было? И пушки?
Кенигсек подробно рассказал дело.
— Где же этот молодец? — спросил Петр расхохотавшись.
— Я записал его в свой полк! — ответил Гордон и выдвинул Якова.
Тот перепугался и упал на колени.
— Встань, я — не Бог, а только царь! — резко сказал Петр и тотчас ласково спросил: — Ты сам откуда? Звать как?
Яков поднялся и бойко ответил на вопросы государя.
— Э-э! Так ты тутошний! И места знаешь?
— Всю Неву!
— Ну, так я его от тебя отберу, — сказал царь Гордону, — он мне понадобится. Запиши его, Алексаша, к себе, что ли… Ты чего?
— С флагом из крепости идут, — вдруг сказал Меншиков.
— A-а! Ну, что они скажут?
Царь быстро вернулся на берег. По Неве плыла лодка, на носу которой развевался белый флаг. Лодка пристала. Из нее с флагом в руке выскочил маленького роста швед с барабаном у пояса и быстро заговорил:
— Где самый большой начальник? К нему письмо!
— Ну, ну! — по-шведски ответил Петр, — давай мне свою цидулу. Из-за нее не след нашего фельдмаршала тревожить. Что в ней?
Посланный из крепости подал письмо.
— Поберегите его, — сказал Петр солдатам, — а мы пройдем к дому, там почитаем, — и он двинулся к своему домику, стоявшему в трехстах саженях от батареи.
Меншиков обогнал его и спешно приготовил вино и стаканы.
— Не может быть без этого, — улыбаясь сказал Петр. — Ну, давай читать! — Он вскрыл конверт, вынул бумагу, прочел и засмеялся. — Ах, он, пострел! — воскликнул он. — Гляди, что бабы офицерские пишут. Понеже им от пожаров, страды и голода жить в крайности нудно, просятся, чтобы я их всех из фортеции выпустил. А? Ну, пиши, Алексаша, пиши: «К фельдмаршалу сие не едет, быв уверен, что он не согласится опечалить шведских дам разлукой с мужьями; если же изволят оставить крепость, взяли бы с собою и любезных супругов». Вот им, угости посланца, да и назад его! А теперь, господа, с викторией! — и он взял свою чару.
В то же время и в домике Митьки Безродного шла шумная попойка. Длинный стол и лавку заняли Матусовы и Савелов, к которым вскоре присоединился и Багреев с Фатеевым, а там подошли еще сержанты, и оловянные кружки то и дело наполнялись пенником.
Все говорили наперебой. Матусовы рассказывали о последнем деле и снова о Якове.
— Царь его к Меншикову записал. Слышь, понадобится.
— Известно, он тутошние места во как знает!
— И силен!
Бум! — послышалось в вечернем воздухе, и следом за первым выстрелом раздалась оглушительная канонада.
— Это шведы! — сказал Багреев.
— А пусть!
Барабанщик вернулся с ответом бомбардира, и раздраженные шведы мстили за него безвредными выстрелами.
В непроглядной темноте осенней ночи стены Нотебурга вдруг опоясывались огненной лентой, затем раздавался грохот выстрелов и в темноте свистели невидимые ядра и гулко шлепались в воду.
XII Канун 11 октября
Появление барабанщика было третьего октября, и с этого дня, вернее — ночи, осажденные шведы начали усиленную пальбу. Вероятно, они уже очень обозлились на царский ответ, и офицерские жены заставили мужей отплатить за обиду. А может быть, они просто хотели расстрелять свои снаряды, — и ядра сыпались и на окопы, и на батареи русских, и просто в Неву.
Бомбардирский капитан тоже не дремал в свою очередь. Великий стратег, он успел поставить батарейку на островке, что был впереди его, и наказал установить батарею из четырех пушек на другом берегу.
— Крепость — орешек, ну, да мы раскусим его, — шутил он и, ни на минуту не оставляя своей мортирной батарейки, посылал в крепость снаряд за снарядом.
От гула тряслась земля и, словно в котле, кипела Нева от попадавших в воду снарядов. Пороховой дым туманом окутал оба берега, скрыл солнце и казался словно повисшей кровавой пеленой, сквозь которую вдруг прорывались огненные струи.
В то время артиллерийский бой был совсем иной, чем ныне. Теперь орудие, почти чудовище, несет разрушение на семь, на восемь, на девять верст; теперь снаряд, разрываясь на куски, пробивает стальные брони, разрушает дома и несет смерть десяткам людей, тогда же пушка едва била на полверсты и несла круглое чугунное или каменное ядро, едва выбивая из толстейшей каменной стены кусок кирпича. И надо было долго-долго долбить в одно место, чтобы пробить в стене брешь.
В настоящее время отворяют у пушки затвор, туда вкладывают, как монету — в портмоне, готовый снаряд, а затем дергают шнурок, и гремит выстрел, неся смерть и ужас. А тогда в жерло пушки засыпали порох, заколачивали его пыжом, закатывали в пушку ядро, насыпали на затравку порох и к этой затравке прикладывали тлеющий фитиль, а потом, после выстрела, ждали, пока остынет пушка, — и пушка, бросающая ядро в двадцать фунтов, считалась огромной.
Потом, много десятков лет спустя, придумали начиненную бомбу, а в то время самым хитрым измышлением было раскаленное докрасна ядро. Его бросали в пушку особыми крючьями, оно само производило выстрел и, падая на деревянные строения, зажигало их.
Но картина боя была в то время несомненно эффектней, чему способствовали облака дыма, снопы огня, гром выстрелов и свист ядер; торопливое заряжение пушек, вкатывание ядра, прицел, наведение пушки и затем возглас «пали!».
Пока шла эта беспрерывная бомбардировка, пехота и конница томились в бездействии. Матусовы, Савелов, Фатеев и Багреев почти все время проводили вместе в кабачке, а Фатеев от скуки даже стал приударять за расторопной Матрешкой и не пропускал ее без щипка. И пили они так, как заправские питухи того времени, во главе которых стоял сам коронованный бомбардирный капитан. К беспрерывному грому канонады все привыкли, и всякий сознавал, что русские снаряды наносят больше вреда неприятелю, чем его — русским, так как там стояла крепость с домами, а в русском лагере чуть белели палатки да торчали редкие чухонские избы.
Время от времени русские видели, как в крепости вдруг поднимался густой тучей дым и сверкал огонь, после чего на время шведская канонада прекращалась.
— Ура! — кричали тогда русские и усиливали стрельбу, а шведы торопились загасить вспыхнувший пожар.
Но время тянулось сравнительно без толка.
— Не резон, государь, — говорили Шереметев и Меншиков, — прикажи штурм делать. Гляди, порох тратим, а ведь он — тоже казна, пушки кормим, а войска изнывают в безделье.
Петр упрямо отвечал:
— Порох — казна, а люди что? На такую фортецию штурмом идти нельзя, не сбив стен и пушек. Коли так, так лучше зимы ждать, и тогда по льду. А до того времени люди от болезни перемрут, а шведам помощь придет.
— Ну, ну! Попалим еще!..
На другом берегу стреляли тоже, но опытные Брюс, Гордон и Гулиц видели, что солдаты томятся без дела, и задумали дерзкую штуку. Однажды Гулиц позвал Матусовых и сказал им:
— Я хочу отличить вас от прочих. Полно зенки наливать. Соберите-ка команду охотников, да со мною и Гордоном пойдем хоть шведские шхуны отберем.
— Рады стараться! — гаркнули обрадованные Матусовы.
— Я вас тогда в сержанты!
Матусовы почти выбежали из ставки Гулица.
— Вот так фортеция! — воскликнул Семен.
— Здорово! Ха-ха-ха! — подхватил Степан, — и с чего это он взял? В сержанты!
— Видит, что озверели. Нам с тобой, Степушка, счастье.
— Счастье и есть.
Братья тотчас пришли в свой полк и стали звать охотников на смелое дело.
Охотниками вышел весь полк, когда же весть о нападении пронеслась по лагерю, все захотели быть в деле.
— Этого нельзя! — возразили Гордон и Гулиц, — надо только две сотни. Киньте жребий!
Солдаты с ропотом кидали жребий, и не вынувшие щербатой копейки ругались и чуть не плакали.
А между тем дело, задуманное Гордоном, было очень дерзко и придумано лишь для того, чтобы развлечь солдат.
Под самыми стенами крепости стояли шведские шхуны — огромные оснащенные барки. Гордон с Гулицом задумали отобрать их и поднести в дар царю.
Наступила ненастная осенняя ночь, канонада на время стихла. Охотники, с Гордоном и Гулицом во главе, сели на баркасы, по сорока человек на баркас, и тихо двинулись к острову под стены крепости. Матусовы плыли в первом баркасе. Волны шумно плескались в борта. Дождь лил потоком, и ветер бросал лодки в стороны. Баркасы тихо двигались по воде.
— Стой! — вдруг произнес Степан, почувствовав, как ударилась их лодка о шведское судно. — Причаливай, братцы, и, кто в Бога верует, за мной! — и он, ухватившись руками о высокий борт шхуны, вспрыгнул на палубу.
Перед ним выросла какая-то фигура и что-то проговорила, махая рукой.
— Не пугайся! — сказал Степан и махнул тесаком, отчего фигура глухо крякнула и опрокинулась.
За Степаном влезли уже другие, ощупью пошарили по шхуне и, найдя якорную цепь, стали тянуть ее, но она оказалась без якоря.
В этот миг вдруг ярким заревом запылала одна из шхун, и уже без всякой осторожности раздались голоса:
— Шхуны на цепях! Не увезти! Топи их! Жги!
Словно ярость охватила Матусовых. Они схватили топоры и, бросившись вниз, стали рубить бока судна.
В то же время раздались пушечные залпы — и весь берег, весь остров словно ожили.
— Бей, жги! — раздавались крики, и пушки грохотали, разрушая свои же суда.
— На лодки! На лодки!
Матусовы выскочили. Словно иллюминация, яркой полосой пылали громадные шведские шхуны. Русские уже все попрыгали в свои лодки и с веселым хохотом отплывали назад, а вокруг них, шипя и пеня воду, сыпались шведские ядра.
— Здорово! Ха-ха-ха!
— Вот так фортеция! — хохотали Матусовы.