— Слушай!
Грудкин сел на лавку и начал вполголоса свой рассказ:
— Приехали от царева войска два офицера к воеводе, и один тебя ищет. Воевода мне сказал. Слышь, боится он, что донос был о его послаблении. А офицер-то тебя ищет… у меня трижды был, да я схоронился. Говорит, что Якова знает, от него будто. Может, и так, а кто его знает? Вот и реши, как быть: сказаться или нет? Может, его поспрошать?
— Ни-ни-ни! — резко остановил его Пряхов. — Бог с ним! Может, он и с добром пришел, да табачник; придет, узнает… Как у царя не заслужить?.. И сейчас «слово государево»! Нет, Бог с ним! Поищет да и бросит.
— А как найдут? Да и скит? — тихо сказал Грудкин.
Пряхов опустил голову.
— Надо с Еремеичем поговорить, как-никак, дело общее. Скит погубить — что улей разорить. Там заводи снова после! А эти куда? По застенкам? Ах, дела, дела! — скорбно воскликнул Пряхов. — Пойдем! Покалякаем! — медленно поднимаясь, сказал он и направился к двери.
Грудкин пошел за ним.
Они перешли двор и вошли в главную избу.
— Во имя Отца и Сына! — сказал Пряхов, стукнув в дверь.
— Аминь! — звонко ответила женщина; когда же Пряхов с Грудкиным вошли к богородице, она воскликнула: — А ну, милости просим! Что скажешь, Василий? Да что это твои девицы-красавицы меня словно чураются? Совсем не видно их!
Пряхов принял от нее благословение и ответил:
— Не до того, матушка! Пришли совет держать, как быть? — и Пряхов рассказал и про поиски Агафошки, и про приезжего офицера.
Богородица задумалась, потом взглянула на Пряхова ясным взглядом и сказала ему:
— По мне так: беги ты, не беги — твое дело, а что скит наш непременно откроют эти антихристовы воители, это — ясное дело. Тоже надо готовиться к этому, да только бы людей не мутить. А ты — как знаешь. По-моему, тебе бежать лучше. Уезжай на Волгу, там филимоновцы тебя укроют.
— Поспрошаю еще Еремеича, — растерянно сказал Пряхов.
— Иди, иди, Господь с тобою! — благословила его богородица.
Старый Еремеич радостно воздел руки, когда услышал тревожные вести Пряхова, и воскликнул:
— Сподобился! Ныне буду в гонимых и страстотерпцах со всеми своими чадами! Слава Тебе, Господи, показавшему нам свет! Слава Тебе! Это Господь вел тебя к нам, чтобы через твой след испытать силу веры нашей! — вдохновенно сказал он Пряхову. — Богородица благословила тебя в путь и я тоже. Гляди, чадо! Свое духовное дело ты сделал, впереди тебе еще жизнь на миру, там тебе потрудиться надо, а потом где-либо укрыться и постоять за нашу правую веру. Ну, иди, чадо мое! Обрадовал ты меня ныне! — и он, горячо поцеловав Пряхова бескровными губами, благословил его.
— Чудило, прости Господи! — пробормотал Грудкин, выходя следом за Пряховым, — теперь и себя, и народ сожжет. Нет, хозяин, уезжать надо, да поскорее.
Пряхов кивнул ему и, тяжело вздохнув, сказал:
— Сжег бы и я себя, если бы не жена да не дочь! Нешто это — жизнь? Что заяц травленый!.. Беги да беги…
Грудкин промолчал.
Тем временем девушка, именуемая богородицей, миловалась со своим Федором и шептала ему:
— Федя! Слышь, на скит скоро облава будет. Старик-то гореть захотел, ну, а нам еще рано! — и она тихо засмеялась.
— Люба моя! — задыхаясь воскликнул Федор, вспыхнув, как зарево, — уйдем за самую Астрахань, прочь ото всех и там-то мы заживем!
Неизвестно, как распространились слухи, но только наутро везде шепотом рассказывали об опасности, грозящей скиту, а в светелке, где были девушки, шел горячий разговор между Катей и Софьей.
— Он, мой сокол, приехал! Чует мое сердце, — воскликнула Катя, едва услышав весть про поиски офицера.
— Ах, повидать бы его! — поддержала ее Софья, — он про Яшу, поди, все знает!
— Непременно. Только как увидишь-то?
И девушки замолкли, уныло свесив головки.
К ним пришли белицы. Матрена была сама не своя, бледная, с горящими глазами.
Ольга трепеща прошептала:
— Девоньки милые, сестрички родные! Слышь, старик всех решил в избе сжечь. Приказ уже отдал, и все ходы заперты и сторожа стоят.
— Как? — задрожала Софья. — А мы?
— Что вы? Вы, слышь, уедете. Мы-то, мы, горемычные! — и белицы все отчаянно заломили руки.
Матреша, сжимая кулаки, в свою очередь произнесла:
— Федька-то, слышь, с нашей богородицей в бега хотят, я подглядела. Да нет, не выпущу я их! Не мой, так и ее не будет!
— Убьют тебя!
— Пусть!
Словно встревоженный муравейник, закопошилось все население скита, забыв про сон и молитвы. На дворе снаряжали телегу Пряхову. По кельям и углам люди тревожно шептались. Многие, вдохновенные словами своего старца, готовились к мученической смерти, другие — менее изуверные — плакали и стонали; некоторые готовились к тайному побегу. И все суетилось и волновалось в предвидении неминуемой гибели.
XXIX Страшная ночь
Темной ночью вернулся Савелов в дом воеводы и едва дождался утра, когда воевода после пирования, кряхтя, икая и крестясь, поднялся с пуховой постели. Савелов встретился с ним в трапезной и без всяких обиняков прямо сказал ему:
— Ты что же это, песий сын, так-то царю прямишь?
Воевода отшатнулся и глаза вытаращил.
— У тебя тут под боком воровской скит, царские крамольники, а ты им мироволишь? А? Это как звать? Что за это? То-то! А Пряхова не знаешь? Не знаешь, где он? — и Савелов с кулаками полез на воеводу.
Тот обмер. Ему показалось, что царский офицер узнал про взятку с Пряхова и его побеге. Страх охватил его, колени подогнулись, и он, протягивая руки к Савелову, завопил:
— Милостивец, не губи! Не докладывай! Все сделаю!
— Давай мне отряд солдат, я сам скит разорю и до Пряхова доберусь!
Воевода встрепенулся.
— А сделай милость, государь! Я и сам хотел до них добраться, да все думал: вот ужо! А ежели ты хочешь сам…
— Да, хочу! — резко сказал Савелов. — Как только стемнеет, чтобы было на дворе двадцать солдат. Я их сам поведу, — и, круто повернувшись, он ушел в свою горницу.
Боярин покрутил головой, почесал затылок и хлопнул в ладоши.
На знак прибежал холоп.
— Позови Антошку! — приказал воевода.
Хитрый и ловкий Антошка был его любимым стремянным.
Когда он явился, воевода сказал ему:
— Возьми коня, скачи в скит к Еремеичу. Скажи ему, что я — дескать — прислал, в эту ночь на них с поимкой пойдут. Так и скажи! Хоронитесь, дескать!
Антошка ушел, а воевода, ухмыляясь в бороду, пошел в приказную избу поговорить с дьяком, как бы умилостивить царского офицера.
Савелов едва дождался вечера и, чуть стало видимо темнеть, прошел к воеводе.
— Ну, что? Готово?
— Готово, милостивец! Как наказал, так и есть! — ответил воевода.
— Так я иду. Заготовь ямы — народа тебе приволоку! — усмехнулся Савелов и вышел на двор.
Там кучей стояли бородатые стрельцы со старыми бердышами и топорами.
Савелов оглядел их и сказал:
— Ну, войско! Я вам за начальника; стройтесь по двое и гусем! Идем!
Он вывел их и зашагал с ними через город, направляясь к кабаку, где ждал его Агафошка.
Заслышав мерный топот, последний тотчас выбежал ему навстречу и спросил:
— Все есть?
— У меня-то все; ты ли не набрехал? — сурово спросил Савелов.
— Я-то? — воскликнул Агафошка, — да вот пойдем! Только дозволь мне сулейку махонькую прихватить.
Савелов вынул деньги, говоря:
— Возьми большую, чтобы и служивым было что!
Солдаты тотчас оживились.
— Мы тебе их, боярин, поймаем! Всех, во!.. — радостно заговорили они.
— Ладно! Там увидим! Ну, в путь! — и Савелов пошел, а за ним гуськом потянулись и солдаты.
Агафошка нагнал их и пошел рядом с Савеловым.
— Тут недалеко, — сказал он, — верст четырнадцать будет — и они! Мы их разом! Во!..
Савелов поправил на голове треух, подтянул пояс и зашагал быстрее. Мысль, что через три-четыре часа он увидит Катю и вырвет ее отца от злой беды, словно окрыляла его.
Агафошка шел за ним вприпрыжку и приговаривал:
— Ты бы потише! Неравно глаз выколем!
Скоро действительно пришлось умерить шаги. Ночь опустила непроницаемый, темный покров на землю, и к тому же отряд Савелова вошел в густой лес. Агафошка вел солдат тропинкой, и они то и дело спотыкались о корявые корни, переплетшиеся змеями на дороге.
— Ништо! — говорил Агафошка, когда слышались ругательства, — к рассвету на месте будем. Кабы месяц светил, было бы чудесно, а то вишь…
Рано утром в скит прискакал присланный от воеводы, и все всполошились, уже не сомневаясь в надвигающейся грозе.
Пряхов снарядил две телеги, перенес туда больную жену и собрался в дорогу на волжские скиты.
— Ты за меня пока что будешь, как хозяин, — сказал он Грудкину, — а там Яков вернется, да и я как ни на есть…
— Ты только весточку дай, где ты, а уж я тогда обо всем оповещу, — ответил Грудкин.
А девушки плакали, не смея никому поведать свои печали.
— Хоть бы что-либо про Яшу услыхать! — промолвила Софья.
— Ах, я знаю, что этот офицер — он! Тот самый! — повторяла Катя. — Кабы грамоте знали!
Софья оживилась.
— Постой! Мы Матреше накажем словами передать!
— А где Матреша?
— Она Федора караулит: слышь, тот бежать хочет!
— И Бог с ней! — отмахнулась Катя.
В это время Пряхов вышел от Еремеича, пряча за пазуху бумагу и отирая слезы, и крикнул девушкам:
— Ну, живо в возок! Едем!
Кругом поднялось нытье. Пряхов усадил своих, приказал ехать, и возок с телегами быстро покатился со двора.
Еремеич стоял на крыльце и исступленно кричал:
— Днесь спасение: огнем очистимся, к Господу вознесемся! Живей, детки, торопитесь, родимые!
Ослепленные фанатики суетливо бегали от кладовок к дому, таская вещи, рухлядь и вязки хвороста и набивая всем этим просторную избу, в которой решились сгореть.
В то же время в общей суете из скита задним крылечком вышла закутанная в плащ богородица, неся в руке тяжелый сундучок, и крадучись направилась на зады, за огород. Почти за ней следом шмыгнул и Федор.