— Лошадей с телегой я в лесу приготовил, — сказал он ей, — иди в конец, к рябинам, там и балясину выломал.
Богородица кивнула и побежала. Федор огляделся и, обежав огород, пошел в том же направлении.
Вдруг до его слуха донесся пронзительный крик. Он рванулся и стрелой помчался к месту, откуда несся крик. Так и есть! У широкой щели в заборе стояла богородица и старалась освободиться из рук белицы, которая вцепилась в нее и орала, как безумная:
— Не пущу! Ратуйте! Эй-эй-эй!..
Федор подскочил вовремя: у богородицы ослабели силы, и она была белее платка.
Белица впилась ей в горло и с искаженным лицом душила ее.
— Ратуйте, правое… — начала она снова, но не окончила, так как Федор схватил ее сзади и широкой ладонью зажал ей рот.
— Нишкни! — прошептал он с угрозой и оторвал ее от девушки. — Беги! Кони там! — сказал он богородице.
Белица обернулась и узнала Федора. Ее лицо исказилось. Она с яростью укусила парня за палец, а когда он отнял с криком свою руку, она вырвалась и побежала по огороду.
— Матреша, вернись! — грозно крикнул Федор.
— Нет, — закричала она, — не пущу вас! Ратуйте! Ра…
Федор нагнал ее и сильным ударом сшиб с ног.
Она упала и продолжала кричать.
— Да замолчишь ли, гадина! — сказал он и ударил ее сапогом в висок. Она сразу замолкла. — То-то! — пробормотал он и, бросив безжизненное тело Матреши, побежал к щели, чтобы соединиться с любимой женщиной.
Матреша лежала между гряд, и никому не приходило в голову поискать ее: все суетились, каждый был занят своим делом.
Пряхов уехал. Грудкин поспешил в город.
Свечерело. Еремей заперся со всеми в избе, обмазал везде, где было можно, дегтем и выслал сторожей на дорогу.
В огромной горнице было тесно и душно. Еремеич старался вселить в душу своей паствы бодрость и без умолку говорил ей о страстотерпцах Аввакуме, Морозовой и Никите.
— И мы к ним сопричислимся! Сгорим в огне во славу Господа Иисуса и не дадимся антихристовым сынам в руки!
Долго длилась его беседа, пока его измученные ученики не стали вопить и причитать в страхе смерти.
— Пойте! — сердито закричал Еремеич и затянул гнусавым голосом: — «Матерь Божия Иисуса, уготовь чертоги светлые для детей Твоих…»
Песню подхватили, и ее напев широкой волной вынесся и разлился по лесу.
— Что это? — с недоумением спросил Савелов.
— Это они и есть! — засмеялся Агафошка. — Должно быть, предупредили их! — заволновался он. — Поспешай, господин!
В кустах что-то зашумело, послышался топот ног.
— Бежим! — крикнул Савелов и побежал вперед, обнажив шашку.
В темноте ночи сверкнуло красное пятно. Оно становилось все шире и шире, и через каких-нибудь пять минут лес осветился зловещим заревом.
— Жгут себя! И его жгут! — не своим голосом закричал Савелов и побежал еще быстрее.
Солдаты еда поспевали за ним.
Агафошка перегнал всех и кричал:
— Государево слово! Пряхов мой!
Они подбежали к запертым тяжелым воротам, за которыми огромным костром пылала изба, и из нее неслись крики, перебивавшие стройный напев.
— Ломай! — закричал Савелов.
— Так будет скорее! — крикнул Агафошка и, в один миг перелезши через забор, отпер ворота.
XXX Без следа
Савелов и солдаты вбежали и в недоумении остановились перед огненным костром.
— Там они, там! — крикнул Савелов. — Спасите, помогите! Гасите!
— Убегли! — вопил Агафошка.
Солдаты бросились к пылающей избе и отскочили.
— Багры!
Они разбежались по всему двору. Савелов стоял и глядел на пожар безумным взором. Вдруг раздался треск. Послышались вопли ужаса, возглас: «Господи!» — и крыша упала вовнутрь пылавшей избы. Савелов вскрикнул, словно был вместе со сгоревшими.
В это мгновение два солдата привели под руки растрепанную, окровавленную Матрешку.
Агафошка кинулся к ней.
— Где Пряхов? — сердито закричал он.
— Уехал и с дочкой, и с женой, и с Софьей! — ответила удивленная Матрешка.
— Стой, девонька! — оживился Савелов, — расскажи все, что о них заешь.
— Ох, что знаю! — жалобно застонала Матрешка, опустившись на землю. — Убегли, и богородица, девка, подлая, разлучница, и Федька-вор! Убил меня, сиротинку!
— Стой! — перебил ее Савелов. — Ты о Пряхове. Сильно его мучили тут? А?
Матреша вытаращила глаза.
— Ну, что же ты?
— Что говоришь? — удивилась Матрешка. — Да он был первый гость у нас.
Савелов изумился в свою очередь.
— Как? Расскажи все! Не бойся! Я теперь тебя не оставлю так…
Матрешка начала рассказ, и перед Савеловым открылась истина. Значит, этот бродяга хотел просто схватить Пряхова с его помощью! Значит, он шел не добрым пособником, а хищным волком?
Савелов зарычал от ярости и кинулся на растерявшегося Агафошку.
— Ах, ты!.. — выругался он и сильным ударом опрокинул оборванца наземь. — Дать ему сорок батогов! — крикнул он солдатам и повернулся назад. — На него четырех солдат довольно, а остальные со мной! — и, приказав вести за собой Матрешку, он быстро двинулся в город.
Воевода ждал его ни жив, ни мертв. Когда Савелов явился к нему и рассказал, что случилось, боярин вздохнул.
— Ах, еретики поганые! — сказал он с притворным сокрушением, — всегда сожгутся! Гляди, сколько добра спалили!
— Не лукавь! — с укором ответил Савелов и заговорил: — Если бы ты сразу мне Пряхова указал, ничего такого не было бы. Я его для чего искал? А? — и Савелов с таким горьким чувством рассказал про свою любовь, что воевода растрогался.
— Ну, подожди ж, Агафошка! — грозно закричал он. — Узнаешь, сучий сын, мою расправу! А ты не кручинься: я тебе найду Пряхова!
— Какой! — махнув рукой, ответил Савелов. — Я сам искать поеду. Возьму эту Матрешку и с нею по Волге, по скитам. Она своего дружка тоже искать будет. Ведь она — белица их, ей везде дорога.
— Ну, ну! — успокоенно произнес воевода, — коли так, то и лучше быть не надо!
— Снаряжусь, да сегодня же и в путь, — решительно сказал Савелов.
Воевода встал и низко поклонился ему:
— А на меня не серчай. Испугался я, думал, донес кто.
— Ну, Бог простит! — ответил усталым голосом Савелов.
XXXI В разведке
В то время как Савелов искал любимую им девушку и терпел неудачи, его друг и названный брат тоже попали в немалую переделку, исполняя трудное поручение царя и начальника.
Вначале, едва они оставили лагерь и углубились в лес, не упуская из вида берегов Невы, дорога их была ровна и пустынна и не представляла никаких опасностей. Матусов даже сказал Якову:
— Что это, прости Господи, и народа нет!
— Подожди, объявятся! — ответил усмехаясь Яков. — Здесь жили карелы больше, ну, известно, от этой пальбы разбежались. А там, дальше по Неве да к устью, все швед пойдет.
— А все же и тут запоминать надо, — заметил Матусов.
— Что? Я тут каждый куст знаю. Нам надо главное, чтобы народ не бежал. Его уговорить.
Они шли до той самой дороги, по которой Яков пришел к Нотебургу из Спасского. Проходя лесом, молодой Пряхов рассказал спутнику про беглых солдат и про встречу с ними.
— Беда, много бежит народа! — сказал Матусов вздохнув. — Бьют их, сердешных, беда! И палкой, и розгой, и на колы ставят, и на кобылу садят! За всякую малость! Особливо у немцев. Ну, и бегут!..
— Меня же не били!
— Подожди, и тебе влетит. Кого не бьют? Фендриков и тех, — и Матусов долго говорил про тягости тогдашней военной службы. — Хуже нет, — заключил он, — берут поневоле: война да походы. Не доешь, не доспишь, а гляди в оба!
Якову наскучило слушать эти речи.
— Стой! Поговорим лучше о Софье! — вдруг предложил он, и тогда Матусов стал слушать его, пока ему не надоело.
Говорили они и про убитого брата, и про начальников, и про царя, и в этих беседах все теснее и теснее сходились друг с другом.
Так шли они три дня. На четвертый день Матусов вдруг увидал столб вьющегося дыма.
— Смотри, жилье! — воскликнул он.
— И впрямь, — подтвердил Яков и сказал: — Мыза какая-то. Теперь надо, братец, держать ухо востро! Шведы тут везде, как волки, рыщут; как раз к ним в лапы попадем.
— Небось, — ответил Матусов, — отобьемся!
Они вышли из леса и осторожно огляделись.
На другом краю поляны действительно стоял большой деревянный дом, обнесенный высоким плетнем. Из трубы тянул дым, подле плетня бродили коровы и свиньи.
— Пойдем на счастье! — сказал Матусов и смело пошел вперед.
Яков пошел за ним.
Это было первое встретившееся им жилье, но их было многое множество. Хотя Пушкин и написал в «Медном всаднике»: «На берегу пустынных волн», — но это надо отнести скорее к поэтическому образу, нежели считать за действительность. Берега Невы в то время были заселены довольно густо.
Местность, избранная Великим Петром для основания столицы, представляет громадную площадь земли, всю изрезанную Невой, ее рукавами и протоками на большие и малые острова. Главным островом в свое время была нынешняя Петербургская Сторона, тогда Кайби-саари, или Березовый Остров. Затем рядом с ним узкой полосой протянулся Петровский Остров, тогда Кисси-саари, а от него — через Неву — большой остров Васильевский, тогда Киби-саари, или Хирви-саари, т. е. Лосий, потому что в те времена на нем водились лоси. Еще ранее этот остров был действительно Васильевским.
Собственно вся эта местность была исконно русской и только по Столбовскому договору была уступлена шведам; поэтому многие из мест, помимо шведских, имели свои русские названия; к числу таких относится и остров Васильевский. Он принадлежал новгородскому посаднику, Василию Селезню Казимеру. Царь Иоанн III, заподозрив его в измене, казнил, а имения отобрал, но сохранил за островом название Васильевского.
Перед Петербургской Стороной и перед Васильевским Островом тянется довольно большой остров (который мы за остров не считаем), а именно — Адмиралтейская часть, заключенная между Невой и Мойкой, — ранее Корпи-саари.