Савелов при этом вопросе весь перегнулся.
Грудкин смущенно закашлял.
— Ох, натерпелись они, Яша, горя! И я с ними. Оплел их тут прощелыга Агафошка, оплел и оклеветал. Воевода и привяжись. Все животы повымотал. В скит батюшка схоронился. А тут офицер приехал, их искать…
— Это — я, — сказал Савелов.
Грудкин встал и поклонился.
— Не разгневайся, милостивец! Думал я, что ты не с добром, а с сыском. Сам я испугался, всех напугал, а тут Агафошка опять впутался. Ты-то на скит напал, скит спалили, а твой батюшка опять на Волгу ушел. Тогда и матушка померла твоя.
Яков снова перекрестился.
— А теперь-то они где?
— Теперь? Теперь они тут хоронятся.
— Здесь? — Яков и Савелов вскочили с лавок. — И ты молчал? Где они? Веди к ним! Ты подожди! — крикнул Яков Савелову и выбежал из горницы.
Старик Пряхов с дочерью действительно жил теперь у себя в доме, хоронясь ото всех и платя за то огромную дань воеводе. Тому было приятно и доброту показать, и деньгу собирать.
Грудкин уже уведомил старика. Яков вбежал наверх, где тот скрывался, и упал отцу в ноги.
— Батюшка, милый! — лепетал он радостно.
Старик наклонился к нему.
— Сынок мой!
Он не видел на нем петровского мундира и увидев не почувствовал прежней ненависти.
Они обнялись и заплакали.
— Осиротел я, обнищал, Яша, — проговорил старик.
— Нет, батюшка! — весело ответил Яков, — за царем служба не пропадает. Я награжден, да и тебе милости привез.
— Яша! — раздался оклик, и теплые руки обвились вокруг его шеи.
— Катюша! — ответил, жарко целуя сестру, Яков. — А где Соня.
— Здесь, — прошептала Софья.
Яков схватил ее за руку и подвел к отцу.
— Батюшка, там дальше что будет, а теперь на радостях благослови!
— Я что же? — растерялся старик. — Как он!
Но Грудкин только замахал руками.
— С детства они любятся!
— И за друга прошу, — продолжал Яков, обняв Софью, — тут со мной приехал Катю сватать. Кабы не путали вы, он вас еще тогда выручил бы.
— Знаю, знаю! — ответил старик. — Да, вишь, пуганая ворона куста боится. Где же он-то?
— Там, в горнице!
Катя закрыла лицо руками и обняла Софью.
— Пойдем, батюшка!
Яков взял отца за руку, и они спустились вниз, и за ними — счастливые девушки и Грудкин.
Радостные Савелов с Яковом вошли во двор воеводы и сказались царскими посланцами.
Холоп мигом сбегал в приказ, и через минуту воевода, пыхтя и переваливаясь, шел к крыльцу, где ждали его гости.
— А, милостивец! — закричал он издали, узнав Савелова.
Тот крепко облобызался с ним.
— А с тобой кто?
— Или не узнаешь? — смеясь спросил Яков.
— Яков? Ты? Вот диво! И царский слуга?
— Выслужил перед государем, — ответил Яков.
— Ну, здравствуй, здравствуй! — воевода поцеловался с Пряховым и всполошился. — Что же мы не в горницу? Откушать надо хлеба-соли. Милости просим!
— Мы с делом к тебе.
— Дело что! Дело — не медведь, в лес не уйдет! От хлеба-соли грех отказываться.
Они вошли в горницу.
Слуги торопливо накрыли стол и уставили всякими яствами.
— Во здравие царя Петра Алексеевича! — сказал воевода, поднимая чару.
Они выпили.
— Какие же вести радостные? — спросил воевода.
— Еще фортецию взяли — Ниен называется; теперь вся Нева наша!
— Возблагодарим Господа! — сказал воевода. — А теперь за столь славную викторию выпьем!
И они опять выпили.
— А тебе от царя бумага, — сказал Савелов и, вынув из-за пазухи пакет, подал его воеводе.
— А ты бы уж и прочел его, милостивец. Глаза-то мои слабы, а дьяка звать неохота.
Савелов вскрыл пакет, развернул бумагу и прочел: «Псковскому воеводе Ферапонту Бельскому наказ. Дошло до нас, что некий проходимец Агафошка оговорил купца Пряхова, что будто он наше Царское Величество гнусными словами поносил. Поелику сын его изрядно отличился, не может отец его таковые речи говорить, и считать все это оговором, а что Агафошке язык вырезать и в Сибирь послать на работы. А Пряхова найти, потери ему вернуть и дать ему торговать у нас — по всей России — беспошлинно. А наказ сей исполнить немешкотно. Государь всея Россеи Петр. Мая 8-го, года от Рождества Спасителя 1703».
— Вот! — сказал Савелов, протягивая воеводе бумагу.
— Так, — проговорил воевода, — Агафошки-то нету, где его сыщешь? А батюшка твой тут, в городе. Я его не теснил. Он тебе скажет про то.
Яков кивнул и встал.
— Теперь, воевода, мы у тебя прощенья просим. На угощенье спасибо. А ввечеру, может, забредешь к нам. Два обручения справляем, а там и свадьбы.
— Пир, значит?
Воевода радостно засмеялся.
— Это уж как водится.
За богатой трапезой сидели воевода, богатые купцы, Пряхов, Грудкин и Яков. Пряхов ожил. Прознав про царскую милость и возвращение сына к нему, тотчас собрались его друзья и теперь — забыв о всенощной — пировали за его столом.
— Отличился-то чем перед царем? — допрашивали Якова.
Тот рассказал про взятие Нотебурга и про свою догадку, про разведки, плен и бегство.
— О морской виктории расскажи, — подсказал Савелов.
— Самое занятное. За то и милости все получил! — засмеялся Яков и начал свой рассказ: — Донесли это царю, что два шведских корабля в Неву идут. Царь и задумал их взять, а меня призвал к себе, чтобы я дорогу ему указывал. Ну, и поехали. Я с царем…
Воевода даже привстал.
— А позади пятнадцать лодок и все с солдатами. А с другой стороны Меншиков и тоже с ним пятнадцать лодок. Приехали это мы, а уже ночь. Мы за островками и притулились, ждем. Ночь темная, бурная — и дождь, и ветер, нас так и качает.
— Господи, страхи какие! — пробормотал Грудкин.
— К утру тучи рассеялись, посветлело. Смотрю я, а шведские корабли такие ли огромные! Один — «Гедон» назывался — с десятью пушками, а другой еще больше — «Астрель» — тот с четырнадцатью пушками! А мы только с ружьями да на лодках. Однако царь говорит: «Вперед!» — и сам с гранатой в руке.
Яков оживился и встал. Все замерли.
Яков рассказывал уже стоя:
— Как орлы полетели! Они из пушек одну лодку опрокинули, а мы — виват! — и — на них! Так и вцепились. Царь прямо на корабль, я за ним, а тут Меншиков со своими. Как мы пошли!
Яков взмахнул рукой, и жест его был настолько выразителен, что все поняли, каково пришлось шведам, если на них напала хотя сотня таких удальцов.
— Из ружей и стрелять бросили. Прямо прикладами. Поработали! Их всех было семьдесят семь человек, а осталось всего девятнадцать. Ну, и сдались!
Он замолчал и сел.
— Радости-то что было, как к нам эти корабли привели! — заговорил Савелов. — Такие ли огромные! Для царя — что светлый праздник! Первая морская виктория! Ну, и наградил он всех.
— Я тут его и попросил, — сказал Яков.
И всех охватило огромное чувство гордости за царя, который не боялся рисковать жизнью наравне со своими солдатами и для своей родины не жалел ни трудов, ни силы.
В славный день пятнадцатого мая, когда на берегах Невы Петр закладывал Петербург, во Пскове играли две свадьбы: Якова с Софьей и Савелова с Екатериной, и вряд ли в то время были люди счастливее их.
Матусов пил в это время с Фатеевым и утешал Багреева, безнадежно влюбленного в Екатерину из Мариенбурга, которую царь приблизил к себе, а впоследствии сделал своей супругой и императрицей.
ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ
I Перед грозой
28 апреля 1798 года вся Москва была охвачена волнением. Император Павел проездом в Казань остановился в Москве, и не только власть имущие, не только полицейские и иные чины, но даже простые обыватели пребывали в страхе.
«Мало ли что приключиться может? Слышь, государь до всего доходит. В одежде ли какая неисправность, в запряжке, поклониться не успеешь — ан! И пойдешь, куда неведомо!» — и каждый пугливо озирался по сторонам, вспоминая рассказы про ту или иную выходку императора.
Но если дрожали простые обыватели и чины гражданские, то в местном войске была буквально паника. Император назначил смотр на следующий день, и все от малого солдата до самого Архарова были в волнении.
Иван Петрович Архаров, по протекции своего брата, петербургского генерал-губернатора, Николая Петровича, назначенный в Москву вторым военным губернатором, был вовсе не военный человек, и теперь трепетал. Раз десять он призывал к себе своего помощника, пруссака Гессе, и тревожно спрашивал его:
— Ну, что, Густав Карлович, как? А? не выдадут?
Длинный и сухой, как жердь, с серыми бесстрастными глазами, полковник Гессе качал маленькой головой и говорил:
— Никак нет! Наш не выдаст! О, я их так муштрил!..
— Да, да! Наш-то я знаю. А другие?
— Другой тоже! Я всем говорил!..
— Постарайся, Густав Карлович! Слышь, не в духе государь нынче.
Гессе уходил, а спустя час Архаров гнал за ним вестового и говорил опять то же самое Гессе в свою очередь объезжал полковых командиров и вселял в них страх и трепет своим зловещим видом.
— И потом, — оканчивал он свои предупреждения у каждого командира, — государь не в духе сегодня!
Этих слов достаточно было, чтобы внушить трепет.
Государь не в духе! Это значит, что старый полковник может в одну минуту обратиться в рядового, может послезавтра быть уже по дороге в Сибирь. Такие примеры бывали.
И полковые командиры, собрав офицеров, нагоняли на них страх, а те в свою очередь пугали солдат, последние же превращались буквально в мучеников.
Весь день по всем казармам шло строевое учение. Шеренга солдат вытягивала ногу и стояла недвижно, а поседевший на службе какой-нибудь капитан, присев на корточки, внимательно высматривал, на одной ли высоте все солдатские подошвы. По десять раз делались ружейные артикулы, и капитан чутким ухом прислушивался: ладно ли звенят все ружейные части, которые для большего звона приказывали слегка развинчивать. Поручики внимательно следили, все ли пригнано к месту, все ли вычищено, выбелено, все ли блестит, потому что зоркий гла