Мать только всплеснула руками, а отец подпрыгнул к дочери, сжав кулаки.
— Дура, дура и дура, — прошипел он, — а ко всему и неблагодарная тварь! Что тогда с нами будет? Со мной, с твоим братом?
— Со мной? — простонала мать.
— Ну, с вами-то то же! — отмахнулся Лопухин и продолжал: — Одумайся и пожалей нас! Эту беду, если она из-за Рибопьера, легко поправить. Завтра запрещу принимать его, ты при государе отзовись о нем похуже, и все.
— Никогда! — пылко вскрикнула Анна.
— Ты что же, влюблена в него?
— Нет, но он нравится мне. Он веселый, добрый. Кому он вреден?
— Нам! — истерически завопила мать.
— Воды! — вскрикнул отец, мечась по комнате.
Анна Петровна схватилась руками за голову и прошла в спальню.
Рано утром в комнату ворвался ее брат, Алексей, статный, красивый конногвардеец, флигель-адъютант государя. Он открыто жил за счет сестры и своих богатых любовниц, мотал деньги, кутил, играл в карты, и год беспорядочной жизни уже наложил печать на его молодое лицо.
— Рибопьера выслали! — объявил он входя. — Вот новость!
Лопухин схватился за голову.
— Началось! — глухо сказал он.
— Что? — не понял сын.
— Ты еще не знаешь? — и отец трагически рассказал все происшедшее накануне.
— Мы пропали! — малодушно вскрикнул сын, как и он, схватившись за голову, и стал бранить сестру: — Она никогда о нас не думала! Мы ей как чужие! Дрянь, а не сестра!
— Пошел вон из моей половины! — закричала из своей спальни Анна Петровна.
Она слышала разговор, и ее сердце сжалось тоской.
Бедный юноша! За что он должен пострадать?..
По всему городу разнеслась весть о внезапной опале Лопухиных. Еще вчера у подъезда их дома вереницей стояли экипажи знати, приезжавшей каждое утро на поклон ко всесильной Анне Петровне, а сегодня не стояло даже гитары случайно заехавшего извозчика. Швейцар надел ливрею, взял в руки булаву и с недоумением оглядывался по сторонам, не видя обычных визитеров.
В томительной тревоге прошел целый день. Анна Петровна не выходила из спальни и, лежа в кровати, думала, как поступит с нею государь в своем гневе. Ее мучила больше неизвестность, нежели опала. Вдруг в спальню поспешно вошла ее камеристка и испуганно сказала:
— Барышня, государь!
Анна Петровна тотчас встала с кровати, наскоро поправила свой туалет, вышла из спальни и в будуаре увидела императора, который, не найдя по обычаю чайного прибора и хозяйки, прошел на ее половину.
— Государь! — растерянно произнесла девушка.
— Ваш поклонник! — ответил он, целуя ее руку. — Что с вами? Вы бледны? Расстроены?
— Все говорят, что я впала в немилость, — скорбно улыбнулась, но смело ответила она.
Государь вздрогнул и нахмурился.
— Все? Кто все? Почему говорят это?
— Такие вести разносятся ветром. Вы вчера уехали, даже не повидав меня. Это было явной немилостью!
— Я был расстроен! Кому было истолковывать мои поступки?
— Люди завидуют мне и злобствуют.
— Назовите мне ваших недругов, и они тотчас узнают, что значит обидеть вас!
— О, у меня их нет! Но, говорят, вы преследуете моих друзей… Говорят, Рибопьер выслан. Куда? За что?
— А он вам очень дорог?
В тоне императора звучала угроза. Анна Петровна приняла беспечный вид и спокойно ответила:
— Он забавен и хорошо танцует.
— А! — лицо государя прояснилось. — Ну, так я вас утешу. Он выслан мною, но выслан… в Вену. Я — его дядька, я за ним слежу и думаю: пора ему остепениться. Пробудет он там год, два, вернется, тогда выходите за него замуж!
— Нет! — засмеялась Анна Петровна. — Он — не мой идеал! Я за такого, за танцора, не хотела бы выйти.
Павел сразу повеселел и кивнул ей головою.
— Что же, будете поить меня чаем? — спросил он.
— Буду! Но послезавтра я назначу вечер, и вы удостоите меня посещением.
— Буду смотреть на вас и хлопать в ладоши, — шутливо ответил он и, увидев на столе брошенные после бала перчатки, быстро взял одну из них и весело прибавил: — Вот решение вопроса: архитектор спрашивает, в какой цвет красить Михайловский дворец. Вот ему и ответ! Я пошлю перчатку.
Лицо Анны Петровны озарилось улыбкой. Очевидно, о немилости не было и речи.
— Прошу, государь, — сказала она, — чай может остыть.
Павел Петрович весело прошел за нею в гостиную, где перед ним почтительно склонились все Лопухины.
— Это ты дочь напугал? — шутливо спросил государь у Лопухина, садясь к столу.
— Ваше величество были так немилостивы вчера!
— Глупости! Я вчера просто был расстроен… Ну, мой секретарь, — шутливо обратился император к Анне Петровне, — а какие у нас есть дела?
Анна Петровна вспомнила просьбу Рибопьера и шутливо ответила:
— Дело о воскрешении из мертвых. Надо одного покойника вернуть к жизни!
— Я — не Бог! — ответил Павел.
— Но вы — император, — сказала Анна Петровна, — и в вашей власти вернуть его к жизни.
— Осужденный?
— Хуже! — и Анна Петровна сжато и образно рассказала все злоключения Брыкова до последнего дня.
Павел Петрович слушал ее и кивал головой. Она окончила, и он сказал:
— Теперь помню! Я был введен в заблуждение его братом из того же полка. Он подал в отставку… Это негодный-то! Так, и этого помню. Он, дурак, в Павловске моего Помпона напугал! Хорошо, мы воскресим его! Скажите вашему брату его адрес и прикажите представить его завтра ко мне!
— Вы совершите чудо! — радостно воскликнула Анна Петровна.
Государь улыбнулся.
Весть о прежних милостях к Лопухиной в ту же ночь облетела весь город, и многие кляли себя, что не явились с визитом к всесильной фаворитке. На другое утро швейцар еще не надел своей ливреи, а длинная вереница экипажей уже тянулась к подъезду Лопухиных.
XXX На милость образца нет
Семен Павлович Брыков вскочил с постели как ужаленный и сидел на кровати, не будучи в силах сразу собраться с мыслями. Было еще темно. Разбудивший его Сидор стоял, держа в руках шандал с оплывшей сальной свечкой, а в дверях комнаты находился офицер, который довольно грубым тоном сказал:
— Вы — Брыков или нет? Что, у вас язык присох, что ли?
— Я! — ответил наконец Брыков.
— Ну, так вас государь приказал к нему во дворец доставить! Пожалуйста, поспешите!
Всевозможные ужасы мелькнули в голове Брыкова. Он слышал, как многие из дворца отправлялись в далекую Сибирь, и холодный пот выступил у него на лице.
— Ах, да собирайтесь, черт возьми! — нетерпеливо закричал офицер. — Я ведь не о двух головах!
— Но что со мной будет? — растерянно спросил Брыков.
Офицер пожал плечами и не ответил. Брыков при помощи Сидора оделся.
— Я готов!
— Тогда едем!
Сидор прижался губами к плечу своего барина и потом прошептал:
— Батюшка-барин! Коли что будет, и я за тобой!
— Коли что случится, — сказал Брыков, порывисто обняв его, — иди в Москву и скажи Маше: пусть не ждет!
Они вышли. У ворот стояла повозка, в которую офицер пригласил Семена Павловича выразительным жестом, и, когда они уселись, кучер погнал сытую лошадь.
Офицер, видимо расположенный к Брыкову, заговорил:
— Вы вот спрашивали меня, что с вами будет? А я почему знать могу! Я — дежурный: сижу и жду! Иной раз вынесут бумагу и говорят: «В Берлин!» Скачешь сломя голову и даже не знаешь, где Берлин этот. «Привезти такого-то!» — и едешь, и привозишь, иной раз для милостей, а иной раз, случится, его же и в Сибирь везешь. Наше дело такое! Слава Богу, мне еще не доводилось, а другим прочим и не раз…
Брыков жадно слушал его, и в голове роем кружились мысли о том, ради чего вызвал его государь: может — и на радость, может — и на горе; на радость, если этот Рибопьер не наврал да просил о нем; на горе, если братец с этим Вороновым что-либо сюда, в Петербург, наплели. Что ж? Он теперь беззащитен, как ребенок малый. И, колеблясь между надеждой и отчаянием, он то улыбался, то хмурился, в то время как повозка дребезжала колесами, прыгала по неровной мостовой.
— Стой! — закричал офицер. — К подъезду!
Они подъехали ко дворцу и вышли на подъезд со стороны бокового фасада.
— Сюда! — указал офицер, провожая Брыкова.
Они прошли по длинному коридору и вошли в маленькую комнатку, где на кожаном диване сидел дежурный фельдъегерь.
— Подождите тут! — сказал Семену Павловичу провожатый и вышел.
Сердце у Брыкова замерло.
Послышался звон шпор, и в комнату вошел блестящий офицер.
— Вы и есть Брыков? — спросил он.
Семен Павлович поклонился.
— Тот самый?
Брыков понял вопрос и поклонился снова.
— Проведите их в общую приемную к выходу! — сказал офицер и прибавил Брыкову: — Вас государь видеть хочет!
Офицер ушел, а фельдъегерь вновь повел Семена Павловича через коридоры и комнаты, и все эти хождения мучили Брыкова своей неизвестностью.
Наконец его ввели в огромный зал и оставили среди массы всякого народа. Здесь были и генералы, и командующие отдельными частями, и придворные в расшитых золотом мундирах. Все чинно стояли, ожидая выхода государя. Брыков в своем темном камзоле чувствовал себя совершенным ничтожеством среди этой знати и осторожно стал позади всех у огромной голландской печи. Почти никто не заметил его появления, и он смотрел на всех, стараясь по лицам увидеть, кто чего ожидает. Но, судя по лицам, все ожидали чего-то неприятного, даже страшного, так напряженно было их выражение. Только часовые, стоявшие у дверей в царские покои, недвижные, как изваяния, сохраняли невозмутимо спокойные лица.
Вдруг двери распахнулись, и в них показался государь. Среднего роста, в темно-зеленом камзоле с двумя звездами, в напудренном парике, он был одет скромнее всех окружающих, которые в этот миг склонили свои головы. Он быстрыми шагами вошел в зал в сопровождении наследника, фон Палена, Кутайсова, Обрезкова и флигель-адъютанта, и остановился подле генерала, стоявшего с края.